Страница 125 из 192
Лишь четыре месяца понадобилось на то, чтобы проделать эту кампанию, равную которой можно отыскать только среди легендарных походов Наполеона.
Внезапно во Франции стало известно об опале герцогини и герцога Мальборо. Эта была важная и невероятная новость, ибо герцогиня Мальборо уже давно управляла королевой Анной, а герцог управлял государством: посредством Годольфина, свекра одной из его дочерей, он держал в руках государственные финансы; посредством государственного секретаря Сандерленда, своего зятя, он держал в руках кабинет; вся свита королевы находилась в подчинении его супруги; вся армия, должностями в которой он распоряжался, находилась в его собственном подчинении. В Гааге он пользовался большим влиянием, чем великий пенсионарий; в Германии он уравновешивал власть императора, который нуждался в нем. После того как он произвел раздел имущества между четырьмя своими детьми, у него оставалось, помимо полученных от двора наград и милостей, еще полтора миллиона ливров годового дохода.
И вдруг все это благосостояние рухнуло, все это высокое положение исчезло, все это здание, медленно и старательно возведенное, развалилось, потому что леди Мальборо, будто бы по неосторожности, в присутствии королевы опрокинула чашку воды на платье леди Мэшем, влияние которой стало уравновешивать ее собственное влияние.
Эта рассчитанная неловкость повлекла за собой ссору между леди Мальборо и королевой. Герцогине пришлось удалиться в свои поместья. Затем отняли министерство у Сандерленда, потом финансы у Годольфина и, наконец, командование войсками у Мальборо.
Было назначено новое министерство.
Через несколько дней после этого, то есть в конце января 1711 года, никому не известный аббат Готье, который некогда был помощником капеллана маршала де Таллара во время его посольства к королю Вильгельму и с того времени жил в Лондоне, прибыл в Версаль, явился к маркизу де Торси, которого после определенных затруднений ему удалось в конце концов увидеть, и сказал ему:
— Сударь! Не желаете ли вы заключить мир? Я пришел предложить вам средства начать переговоры о нем.
Вначале маркиз де Торси счел этого человека сумасшедшим. Но тот рассказал министру о неожиданном для всех перевороте, совершившемся за несколько часов, и маркиз де Торси тотчас понял, что новое английское министерство, действуя не из приязни к Франции, а из ненависти к Мальборо, и в самом деле не будет противиться миру.
В это же самое время стала известна еще одна новость, не менее неожиданная и не менее счастливая для Франции: умер император Иосиф, оставив австрийскую корону и Германскую империю, а также притязания на Испанию и Америку своему брату Карлу, который спустя несколько месяцев был избран императором.
Лига против Людовика XIV составлялась для того, чтобы не позволить ему владеть одновременно Францией, Испанией, Америкой, Ломбардией, Неаполитанским королевством и Сицилией. Но все понимали, что было бы не менее безрассудно сделать германского императора таким же великим, каким недолгое время грозил стать французский король.
Однако в противовес двум этим новостям, дававшим некоторые надежды, Господь попустил, чтобы на Людовика XIV обрушился еще один ряд несчастий. Дофин, единственный сын короля, умер 14 апреля 1711 года; герцогиня Бургундская умерла 12 февраля 1712 года; герцог Бургундский, ставший дофином, умер 18 февраля того же года; наконец, через три недели за ними последовал в могилу герцог Бретонский, их старший сын, так что от старшей линии династии, от трех ее поколений остался один лишь герцог Анжуйский, слабый младенец, от предвидения грядущей судьбы которого все были настолько далеки, что Данжо даже забыл вписать в свой дневник дату рождения того, кто спустя пять лет стал королем Людовиком XV.
Скажем несколько слов о всех этих смертях, которые следовали так быстро друг за другом и произвели такое страшное впечатление, что никто не хотел счесть их естественными.
Начнем с дофина, которому было тогда пятьдесят лет.
На другой день после пасхальных праздников 1711 года дофин, направляясь в Мёдон, встретил в Шавиле священника, шедшего со Святыми Дарами к больному; дофин тотчас велел остановить свою карету, вышел из нее, стал на колени вместе с герцогиней Бургундской и, когда священник проходил мимо них, спросил, чем болен умирающий. Ему ответили, что у больного оспа.
Дофин переболел оспой в раннем детстве, но то была всего лишь ветряная оспа. Так что эта болезнь являлась его постоянным страхом, и услышанный им ответ произвел на него сильное впечатление: в тот же вечер, беседуя со своим лейб-медиком Буденом, он сказал ему, что ничуть не будет удивлен, если через несколько дней у него начнется оспа.
На другой день, 11 апреля, в четверг, дофин поднялся в обычное для него время; утром ему предстояло отправиться на травлю волков, но, одеваясь, он вдруг ощутил слабость и рухнул на стул. Врач тотчас заставил дофина лечь, и, едва принц оказался в постели, у него началась лихорадка. Час спустя об этом уведомили короля, но он решил, что у дофина всего лишь простое недомогание.
Однако совсем иначе думали герцог и герцогиня Бургундские, которые находились возле дофина и, хотя и догадываясь о серьезности болезни, сами оказывали больному необходимую помощь, не позволяя никому помогать им в исполнении этих благочестивых обязанностей. Они покинули дофина лишь для того, чтобы отужинать с королем, который только от них узнал о тяжелом состоянии своего сына.
На следующее утро, 12 апреля, по приказу Людовика XIV в Мёдон был отправлен нарочный, и при пробуждении король узнал, что дофин находится в страшной опасности; он тотчас заявил, что едет навестить сына и, что бы ни представляла собой его болезнь, останется подле него на все то время, пока она будет длиться.
Одновременно он запретил следовать за ним всем, кто не переболел оспой, а главное, своим детям.
Болезнь проявила себя сыпью, и дофину, казалось, стало лучше. Все сочли его спасенным, так что король продолжал председательствовать в совете и, как обычно, работать со своими министрами, видясь с дофином утром, вечером, а порой даже в послеобеденное время, причем каждый раз находясь у его кровати.
Состояние больного продолжало улучшаться, и рыночные торговки, эти преданные друзья дофина, вновь явились принести ему свои поздравления.
Испытывая признательность за такую любовь, принц пожелал увидеться с ними и велел впустить их к нему в спальню; это усилило их восторг до такой степени, что они бросились к постели дофина, чтобы сквозь одеяло целовать ему ноги. Затем они удалились, заявив, что намерены заказать благодарственный молебен, дабы порадовать весь Париж этим выздоровлением.
Однако 14 апреля дофину стало хуже; лицо у него чрезвычайно распухло, лихорадка усилилась и сопровождалась легким бредом. Навестить больного явилась г-жа де Конти, но он не узнал ее.
Около четырех часов пополудни его состояние ухудшилось настолько, что Буден предложил Фагону послать в Париж за какими-нибудь больничными врачами, которые, имея больший опыт в изучении этой страшной болезни, чем они, придворные врачи, могли бы дать им полезные советы. Однако Фагон решительно воспротивился этому и даже запретил сообщать королю об обострении болезни, опасаясь, как бы подобная новость не помешала его величеству отужинать.
И в самом деле, пока король находился за столом, состояние августейшего больного становилось все хуже, и у всех, кто его окружал, голова пошла кругом. Даже Фагон, напуганный ответственностью, которую он взял на себя, принялся давать больному лекарство за лекарством, не дожидаясь их действия. Приходский священник из Мёдона, ежевечерне приходивший справляться о здоровье дофина, в этот вечер явился, как обычно, и, застав все двери распахнутыми настежь, а слуг в полной растерянности, вбежал в спальню больного, подошел к нему, взял его за руку и заговорил с ним о Боге. Дофин был в сознании, но говорить почти не мог. Священник добился от несчастного принца чего-то вроде исповеди и стал подсказывать ему молитвы, которые тот невнятно повторял, ударяя себя в грудь и сжимая время от времени руку кюре.