Карл Смелый. Жанна д’Арк

К несчастью для Карла, этот человек, который нра­вился ему, не умел нравиться больше никому; он уму­дрился поссориться одновременно и с простыми людьми, и со знатью: с простыми людьми — из-за того, что он обложил зерно, вино и мясо пошлиной, которую назы­вали «злым налогом»; со знатью — из-за того, что он оспаривал их право на охоту.

В городе Танн начались беспорядки по поводу «злого налога», и в связи с этим городской совет отправил к Хагенбаху четырех депутатов.

— Ах так! — промолвил он. — Ваш город не желает платить налог деньгами: что ж, он заплатит его натурой.

И он приказал отрубить головы четырем депутатам.

В других случаях он даже не утруждал себя поисками палача и после какого-нибудь спора, а порой и без вся­кого спора собственноручно наносил удар первым попа­вшимся под руку оружием.

Все у него было вызывающим, вплоть до его военного платья, вплоть до его герба. Платье его было белого и серого цветов, а на груди у него, на червленом гербовом щите, были вышиты три игральные кости натурального вида и два слова: «Я пройду».

И действительно, Петер фон Хагенбах проходил везде и всегда.

Он имел привычку говорить:

— Мне прекрасно известно, что я буду проклят, но при жизни я продолжу все делать по своей воле. А вот когда я умру, пускай дьявол заберет мое тело и мою душу, мне они больше не понадобятся, и требовать их обратно я не стану.

Но особую ненависть к нему вызывали его бесстыдные и разнузданные разгулы. Когда родственники юной монахини, которую он домогался, забрали ее из мона­стыря и спрятали, он приказал городскому глашатаю трубить на всех перекрестках, что те, кто укрывает ее, должны под страхом смерти вернуть ему эту девушку.

Однажды, находясь в церкви, он обхаживал жен­щину — никакое место для него не было свято — и, бол­тая с ней, облокотился на алтарь, который был уже пол­ностью приготовлен для совершения мессы.

Священник собрался начать службу, но Петер фон Хагенбах угрожающим голосом сказал ему:

— Эй, сир священник, разве ты не видишь, что на твоем алтаре совершаю богослужение я? Поищи-ка себе другой.

Священнику пришлось, в самом деле, идти совершать богослужение у другого алтаря, и все заметили, что в то время, когда он освящал облатку причастия, Петер фон Хагенбах обнимал любовницу.

Наконец, если верить г-ну де Баранту, Петер фон Хагенбах сотворил кое-что похуже. Мы говорим: «если верить», поскольку г-н де Барант не счел нужным указы­вать источник, из которого он позаимствовал ту исто­рию, какую мы намереваемся пересказать, а наш добро­совестный и всеведущий Мишле так и не сумел отыскать его.

Вот эта история.

Однажды Хагенбах устроил праздник и, внезапно выпроводив мужей, распорядился раздеть жен донага, прикрыв им лишь голову; затем он велел мужьям вер­нуться и приказал им распознать своих жен. Тех, кто обманулся, сбросили с лестницы, а тех, кто не ошибся, заставили, якобы в качестве поздравления от губерна­тора, выпить такое количество вина, что они смертельно заболели.

Однако самый большой вред герцогу принесли оскор­бления, которые губернатор нанес вольным городам и швейцарцам.

К примеру, о Страсбурге он выразился следующим образом:

— Нельзя более мириться с привилегиями, отдающими власть в руки людей низкого происхождения; править должны князья, а не портные и сапожники.

По поводу Базеля он заявил:

— Пусть только герцог даст мне разрешение, и через три дня я отдам Базель в его руки.

Наконец, насмехаясь над медведями Берна, он ска­зал:

— Скоро зима: мы сдерем с них шкуру, чтобы сделать себе шубу.

Тем временем распространился слух, будто, благодаря содействию короля Людовика XI, заключен союз между Швейцарской конфедерацией и герцогом Сигизмундом, давним врагом швейцарцев.

И это было правдой.

Более того, поскольку герцог Бургундский удерживал Эльзас, по крайней мере его часть, в качестве невыку­пленного залога, то половину необходимых для выкупа средств предоставил Людовик XI, остальное собрали в складчину города, и австрийский герцог Сигизмунд предъявил герцогу Бургундскому требование вернуть города, некогда отданные в залог его деду. Деньги нахо­дились в Базеле, и их можно было оттуда забрать.

Таким образом, сложился широкий союз рейнских городов, швейцарцев и Франции.

Эти новости застали Петера фон Хагенбаха врасплох. От герцога Бургундского никаких известий не поступало, и он подумал, что ему следует прежде всего сохранить для герцога города и разместить в них гарнизоны.

Он снабдил оружием Танн и, двинувшись в Брайзах, прибыл туда во время богослужения Страстной пят­ницы.

В этот день он был настроен на молитвы. Вступив в город, он вошел в церковь и, поскольку священник уже читал Страстную проповедь, прервал его, приказав ему начать все сначала.

Позднее такое делали для Людовика XIV.

Тем временем стало известно, что город Энзисхайм изгнал бургундский гарнизон и закрыл ворота; Петер фон Хагенбах выехал из Брайзаха в ночь на Пасхальное воскресенье, заявив:

— Мы им устроим пасхальное благословение!

Но Петер фон Хагенбах ошибся: жители города поста­вили на колокольню часового, часовой заметил его отряд и поднял тревогу; бургундцы были отброшены.

Это поражение он потерпел на глазах людей, которые его ненавидели. У него не было сомнений, что вскоре он сам будет осажден в Брайзахе, и он решил готовиться к обороне.

Жители города находились на торжественной литур­гии.

Губернатор разослал по всем церквам глашатаев, при­казав верующим, независимо от их возраста, ремесла и пола, идти сооружать оборонительные укрепления.

Приказ был одновременно тираническим и святотат­ственным. Пошли слухи, что за этим скрывается нечто еще более ужасное. Съестных припасов в городе было недостаточно, чтобы обеспечить питанием и жителей, и гарнизон, и потому возникло опасение, что, как только те горожане, которые направятся на работы, выйдут за пределы города, ворота затворят и обратно никто уже вернуться не сможет, ну а тех, кто останется у себя дома, просто убьют.

К несчастью, эти слухи вполне соответствовали образу действий губернатора, и потому им поверили.

Один бедный малый, принадлежавший к немецкому гарнизону города, по имени Фридрих Фёгелин, человек низкого звания, но великого мужества — он был всего лишь портным, — сговорился с горожанином, у которого он находился на постое, одним из самых именитых жите­лей города, и они вдвоем стали обходить посты немецких солдат. Фёгелин был капитаном, что давало ему такую же власть над военными, какой обладал этот горожанин над своими земляками. В итоге было решено, что солдаты и горожане вооружатся и на рассвете соберутся на главной площади.

Солдаты дали на это согласие с тем большей готовно­стью, что они уже давно не получали никакой платы, а Фёгелин объяснил им, что речь идет об их жалованье.

Около шести часов утра солдаты и горожане, как и было условлено, собрались вместе. Фёгелин поднялся к губернатору.

— Что это за шум на площади, — спросил Хагенбах, — и чего ты хочешь от меня?

— Там мои солдаты, у которых нет ни гроша, — отве­тил Фёгелин.

— Ну и что дальше?

— Они хотят, чтобы им заплатили.

— Они получат дерьмо под нос, — ответил Хагенбах, — и, если ты попросишь у меня чего-нибудь еще, я при­кажу бросить тебя в реку.

Фёгелин, казалось, уступил этому доводу, но, верну­вшись к своим, тотчас приказал бить в барабан.

При этих звуках Хагенбах, не боявшийся ни Бога, ни черта, вышел на площадь, обнажил меч и хотел ударить им Фёгелина.

Это как бы послужило условным сигналом: все напе­регонки бросились на Хагенбаха — мужчины, женщины, дети, все действовали сообща.

Губернатор укрылся в соседнем доме, но за ним устре­мились и туда. Фёгелин вынужден был стать его защит­ником: солдаты и горожане готовы были растерзать него­дяя на куски.

Поскольку деньги за владения, отданные в залог Бур­гундскому дому, были выплачены герцогу Карлу или, по крайней мере, сданы на хранение и ему оставалось лишь взять их, герцог Сигизмунд счел себя вправе осущест­влять там как верховную, так и нижнюю расправу. Он назначил Германа фон Эптингена исполнять должность ландфогта, которую Петер фон Хагенбах исполнял от имени герцога Карла, и придал новому губернатору отряд в количестве двухсот конников, которых было более чем достаточно для поддержания его власти, ибо вокруг него объединилось все население; всеобщая радость достигла такой степени, что все, вплоть до малых детей, распе­вали: