Страница 25 из 171
Когда мимо ратуши прошла вся процессия, включая корабль, изображающий процветание отчизны и двигавшийся на колесах, семейство великанов и лошадь Баярд, на спине которой сидели четыре брата Эмона и которую окружали самые нелепые чудовища, король повернулся ко мне.
— Ну, что вы об этом думаете? — спросил он.
— Государь, — ответил я, — мне думается, что этот праздник, который сегодня нам показали жители Мехелена, воплощает в себе всю Бельгию. Подумать только, средневековая мистерия, полюбоваться которой приезжают по железной дороге!
Но на самом деле, одно из самых сильных потрясений нашего времени — это видеть принца-протестанта, превратившегося в христианнейшего короля.
Продолжением празднества должна была стать некая церемония в церкви Богоматери Хансвейкской, и король соблаговолил предложить мне место в ней среди своих адъютантов, но я вежливо отказался, испросив у него позволение удалиться, поскольку на следующее утро мне надо было уезжать из Брюсселя и, кроме того, меня несколько беспокоило, каким образом я сумею туда вернуться, ибо железная дорога, несомненно, будет все так же перегружена, а мою карету, по всей вероятности, вряд ли удастся отыскать. Король признал подобные доводы законными и предоставил мне свободу.
Я немедленно ею воспользовался, чтобы отправиться на поиски своего кучера, и поспешил к городским воротам, возле которых мы с ним расстались; но, как я и предвидел, его там не оказалось. Я вернулся в ратушу и снова встретил там г-на Роденбаха, любезнейшим образом предложившего мне и моим спутникам временное пристанище, которое рисковало превратиться в постоянное, если бы наш кучер так и не объявился. Мы согласились, и г-н Роденбах бросил всю местную полицию на поиски пропавшего.
В девять вечера нам сообщили, что его нашли мертвецки пьяным на кухне ратуши, тогда как его лошади поглощали в это время королевский овес. Болван решил, что если я приглашен к королю, то приглашение распространяется и на него, и действовал соответственно.
В Брюссель мы вернулись гораздо быстрее, чем добирались до Мехелена. Королевское гостеприимство возымело свое действие.
ГОСТИНИЦА "АЛЬБИОН"
На следующий день мы доверили свои жизни уже не пьяному кучеру и паре его наевшихся досыта лошадей, а машинисту, двум рельсам и трем десяткам мешков угля, благодаря чему нам удалось проделать за четыре или пять часов восемнадцать льё, отделяющих Льеж от Брюсселя. Говоря "восемнадцать льё", я допускаю неточность: на самом деле, мы проехали не больше семнадцати, учитывая, что железная дорога заканчивается в нескольких километрах от Льежа. И тут мы оказались в плотном кольце омнибусов, возницы которых буквально набросились на нас. После того как минут десять нас тянули в разные стороны, я оказался добычей одного из них, и он затолкал меня в свой экипаж; я кричал как умалишенный, беспокоясь за свои чемоданы, тюки и книги, и всячески старался выпрыгнуть из фургона; к несчастью, я оказался как раз четырнадцатым по счету пассажиром, поэтому, не обращая никакого внимания на мои возражения, кондуктор, стоявший на подножке, закрыл дверь, нажал на какую-то пружину и крикнул кучеру: "Все места заполнены!" И мы стремительно понеслись на родину Малерба, Ренье и Гре-три. Проехав таким образом примерно три четверти часа и сделав под конец пути недолгую остановку, чтобы выпустить на свободу четырех или пятерых моих попутчиков, омнибус снова остановился, и кондуктор, стоявший на подножке, открыл дверцу и обратился ко мне:
— А вот и ваша гостиница.
— Правда? И как же она называется?
— Гостиница "Альбион".
— А мой багаж?
— Он скоро прибудет.
— А как его распознают?
— А разве ваше имя на нем не написано?
— Написано.
— Ну что ж, тогда не беспокойтесь.
Я вышел из омнибуса, после чего он стремительно умчался, а я с одной лишь тростью в руке оказался перед гостиницей "Альбион".
Я подождал немного, надеясь, что кто-нибудь выйдет мне навстречу, но, видя, что дверь остается закрытой, решил явиться без приглашения. Так что я вошел и попросил ужин и комнату.
Хозяйка дремала в уголке на кухне; она подняла голову и посмотрела на меня с таким искренним удивлением, что мне подумалось, будто я ошибся дверью и попал не в гостиницу, а дом какой-нибудь почтенной горожанки, где у меня не было ни малейшего права чего бы то ни было требовать. Но, оглядевшись по сторонам, я по расположению набора кухонной посуды и кухонных плит понял, что мне не в чем себя упрекнуть.
— Господин что-нибудь желает? — спросила хозяйка.
— Ну, разумеется, я кое-что желаю.
— Тогда, быть может, господин соизволит сказать, что именно он желает?
Я подумал, что мое поведение было недостаточно вежливым и поэтому соотечественница Матьё Ленсберга хочет преподать мне урок учтивости.
— Прежде всего, — ответил я, — мне хотелось бы узнать, как ваше самочувствие?
— Господин очень любезен, а как его самочувствие?
— Неплохо, однако я очень голоден.
— Господин — бельгиец? — продолжала хозяйка, похоже, не поняв мой тонкий намек, с помощью которого я попытался вернуться к своему основному вопросу.
— Простите, я француз.
— Ах, тысяча извинений! Просто мы, валлоны, очень не любим селить у себя фламандцев. Но если господин — француз, это другое дело. Только скажите, мы все исполним.
— Так вот, мне хочется ужинать, честное слово!
— О, так ведь уже слишком поздно, чтобы ужинать.
— А мне, напротив, кажется, что самое время.
— На месте господина, — с равнодушным видом продолжала женщина, — я бы не стала ужинать.
— Почему это? Ради бога, объясните!
— Господин с большим аппетитом позавтракает утром.
— Я собираюсь позавтракать утром, даже если поужинаю сегодня вечером; ну-ка, посмотрим, что вы держите в этой кладовке?
— Ах! — промолвила хозяйка, не двигаясь с места. — Вот если бы господин приехал позавчера! Позавчера тут, в кладовке, было всего полно! Позавчера был базарный день и мы накупили кур, уток, перепелок.
— Послушайте, — сказал я, перебивая ее, — я же не прошу у вас ужина из трех блюд. Если у вас нет кур, нет уток… — я делал паузу после каждой названной мною птицы, — нет перепелок… Так ведь?.. Нет перепелок… (Хозяйка покачала головой.) Ну что ж! Если у вас нет ни кур, ни уток, ни перепелок, то наверняка есть кусок говядины или холодной телятины. Разве не так?
— О сударь, если бы это было вчера, — ответила мне хозяйка, — да, тогда был кусок говядины и отличный кусок телятины! Ведь вчера был день, когда мы запасаемся мясом.
— Ну хорошо, но ведь от этих двух кусков что-нибудь да осталось, ну хотя бы на одну тарелку?
— Совершенно ничего: один фламандец не более двух часов назад доел все, что оставалось. Но вы-то не фламандец?
— Нет, конечно, я ведь уже говорил вам, что я француз.
— Ах да, верно! Дело в том, что мы, валлоны, терпеть не можем фламандцев.
У меня появилась надежда, что если я буду поддакивать хозяйке, то мне что-нибудь да перепадет.
— Да, в самом деле, — продолжил я, — унылый народ эти фламандцы; но вот что у них хорошо, так это то, что в их гостиницах, в какое бы время вы туда ни приехали, всегда найдется, чем перекусить.
— А что, по вашему мнению, у нас тут умирают с голоду?
— С голоду не умрешь, — начал я, пытаясь сделать из своего ответа просьбу, чтобы сократить несколько затянувшийся диалог, — с голоду не умрешь, если в доме есть масло и яйца.
— О! — откликнулась хозяйка. — Здесь, в краю валлонов, делают замечательное масло!
— Ну вот и прекрасно!
— Увы, у нас есть такой обычай — взбивать масло только раз в неделю.
— И когда же?
— По пятницам.
— А что у нас сегодня?
— Среда.
— Значит, у вас осталось только масло с душком?
— Да нет, вообще никакого не осталось; да мы никогда и не держим масла с душком. Наше свежее масло такое вкусное, что его тут же съедают!