Из Парижа в Кадис

Гито — родственник г-жи Брессон и потомок храбреца Гито, известного своей преданностью королеве Анне Австрийской. Этот Гито (разумеется, я говорю о старом Гито) послужил той железной рукой, какая была выбрана, чтобы арестовать принца Конде, державшего в страхе малый двор Пале-Рояля. Кроме того, однажды Гито, действуя от имени королевы, отправился за Людовиком XIII к мадемуазель де Лафайет в женский монастырь Визитации и привел короля ночевать в Лувр; это произошло ровно за девять месяцев до рождения Людовика XIV. Как уверяла меня одна августейшая особа, хорошо осведомленная по части занимательных историй, которые касаются монархии, Гито оставил записки, но его семья сожгла их по настоянию Людовика XVIII. Если бы потомки Гито не принесли его мемуары в жертву, то, вероятно, мы имели бы возможность проникнуть в секрет куда более важный, чем тайна Железной Маски. Молодой Тито, добрый и достойный юноша двадцати двух лет, сознавая, какое громкое имя он носит, тоже, я в этом уверен, готов посвятить себя служению какой-нибудь королеве, если бы только нашлась королева, нуждающаяся в его преданности. Намек всем молодым европейским королевам!

Я вернулся весьма довольный своей поездкой, ибо нашел богатый рынок, посольство, равного которому невозможно отыскать, и по пути завербовал двух друзей, по моим представлениям находившихся на другом конце Пиренейского полуострова. Я забыл упомянуть, что, кроме приглашений — моего личного на обед и общего на вечер, — я привез билеты на все королевские празднества и даже на большую корриду, которая состоится на площади Майор и будет длиться три-четыре дня.

Нам обещали, что мы увидим настоящие чудеса во время этой корриды, которая будет происходить в обстановке такого великолепия и такого своеобразия, какие присущи лишь празднествам, устраиваемым в честь рождений и свадеб инфантов и инфант. Вот уже шестнадцать лет в Мадриде не было подобной корриды. Тем не менее знатоки качают головой и цокают языком, выражая сомнение. Будучи крайне любопытным, я поинтересовался, что означает такое двойное выражение несогласия, и мне объяснили, что знатоки считают территорию площади Майор слишком большой.

И действительно, сударыня, очевидно, что, чем больше территория, на которой сталкиваются бык и его противники, тем менее яростно кипит битва, поскольку большое пространство представляет возможность для бегства. Стало быть, нам грозит опасность, что в течение четырех дней празднеств мы увидим всего лишь двести — триста убитых лошадей и десять — двенадцать раненых людей. В обычном цирке можно рассчитывать на вдвое большее число жертв! Теперь Вам понятно презрение настоящих знатоков корриды к большим площадям?

Зато мы теперь знаем, чем нам заняться завтра: завтра должна состояться коррида у ворот Алькала, то есть в обычном цирке, и весь Мадрид заранее пребывает в лихорадке. Признаюсь Вам, что она охватила и нас, как если бы мы были настоящими жителями Мадрида. Лихорадка передается.

В ожидании этого события мы осмотрели мост Толедо: это было паломничество, за которое все высказались, слушая, как Александр распевает всю дорогу:

В корсете черном, по мосту ступая,

Ты весь Мадрид сражаешь красотой,

И королева выглядит любая Дурнушкой по сравнению с тобой.[14]

Увы, сударыня! Мост Толедо по-прежнему стоит на месте, но Сабины там больше нет, и мы тщетно высматривали эту прекрасную манолу, которая наравне с горным ветром свела с ума несчастного Гастибельсу. И столь же тщетно мы пытались отыскать Мансанарес. Надо все же раз и навсегда условиться относительно рек. У нас, когда находишься при исполнении общественных обязанностей, не принято уходить со своего места, не предупредив, куда идешь.

Вот я, сударыня, исполняю общественные обязанности и подаю пример: объявляю громогласно, чтобы наш хозяин это услышал, что я Вас покидаю и отправляюсь на обед в посольство. Все мои друзья идут обедать к Ларди, а дорогу туда им показывает Теофиль Готье, которого они встретили бесцельно блуждающим по улицам и который утверждает, что знает Испанию лучше испанцев. А потому он предупредил их, что обед будет скверный.

VI

Мадрид, 11 октября, утро.

Наконец-то, сударыня, закончились предсказанные нам ужасные волнения, связанные с первыми боями корриды. Один из нас побледнел, другому стало совсем плохо, а четверо остальных застыли на своих скамьях неподвижно, словно старцы-римляне, которых победители-галлы приняли за богов Капитолия. Но еще до корриды я встретился с принцем; как всегда, он был очарователен, и у него для каждого из нас нашлись любезные слова. Мои друзья были удивлены тем, что в столь юном возрасте он уже владеет той изумительной гибкостью речи, какая позволяет находить для каждого то, что ему должно быть сказано. Дело в том, что ничто так не добавляет остроты уму, как состояние счастья, а герцог де Монпансье показался мне вчера вечером самым счастливым принцем на свете.

Я бы подробно описал Вам, сударыня, все здешние празднества, если бы некоторые газеты уже не объявили, что я поехал в Испанию как официальный историограф его высочества. Из-за подобной глупости Вы лишаетесь великолепного отчета; впрочем, Вы сможете прочесть обо всем этом в искрящемся остроумием письме, которое только что принес показать мне мой друг Ашар и которое он отправляет в «Эпоху». А надо Вам сказать, сударыня, что французская колония растет день ото дня; скоро это будет напоминать оккупацию. Прогуливаясь по улицам, встречаешь примерно поровну испанцев и парижан. Если бы солнце не светило так ярко, если бы не обилие кругом мантилий и жгуче-черных глаз, каких я никогда раньше не видел, если бы не тихий шелест вееров, постоянно колеблющих воздух Кастилии, — можно было бы подумать, что находишься во Франции.

После посещения посольства я прежде всего нанес визиты двум моим добрым друзьям, знакомым Вам по имени. Один из них — соПёв1 Рока де Тогорес, который когда-нибудь займет пост министра, а второй — герцог де Осуна, который, вероятно, давно бы им стал, если бы хотел. Рока де Тогорес — один из первых поэтов Испании и один из самых возвышенных умов страны. У испанцев хватает вкуса считать, что их поэты годятся не только на то, чтобы складывать стихи, а их умные люди не должны быть лишь остряками. Рока де Тогорес оправдывает такое доверие, становясь одним из самых известных в Испании людей.

Герцог де Осуна — из числа тех вельмож, каких мало осталось в современном обществе. Он гранд Испании тринадцать или четырнадцать раз; у него столько орденов, что они не помещаются на его груди; он последний представитель своего рода, в котором слились три величайших рода Испании — Лерма, Бенавенте и Инфантадо. В течение пяти столетий его предки не покидали ступени трона, а временами восседали и на самом троне. Подобно Рую Гомесу де Сильва из «Эрнани», пятой он упирается в герцогов, а головою — в королей.

Доходы герцога де Осуна огромны: утверждают, что он сам не знает, сколь они велики; его владения покрывают обширные территории Испании и Фландрии. Его нидерландские замки прекраснее дворцов не только прежнего короля, лишившегося власти, но и даже дворцов ныне царствующего монарха. В Испании ему принадлежат такие крепости, что, будь он мятежником, а не верным подданным, ему удалось бы продержаться там целый год одному со своими слугами против всех испанских армий. У него свои равнины, свои горные хребты, свои леса, и в этих лесах — вслушайтесь, сударыня, — у него свои собственные разбойники.

Я уже говорил Вам, что во всей Испании осталось пятьдесят-шестьдесят разбойников. Так вот, семь из них принадлежат герцогу де Осуна. Не подумайте только, что он их атаман. Вовсе нет; он их хозяин, и только.

Вот каким образом Осуна сделал такое странное приобретение. Три или четыре года назад в Испании истребляли разбойничество, но, как я уже говорил, примерно шестидесяти из них удалось избежать уничтожения. Человек тридцать — сорок нашли укрытие в недоступных ущельях сьерры, восемь или десять — между Кастро-дель-Рио и Алькаудете, остальные спрятались в Аламинском лесу. Ну а Аламинский лес принадлежит герцогу де Осуна.