Страница 10 из 132
Пребывая в этих тревожных раздумьях, я время от времени бросал взгляд на «Тритон» и видел, что весь экипаж собрался на палубе и следит за нашими маневрами, ни на мгновение не упуская нас из виду. Я не мог понять такого бездействия в сочетании с острым любопытством; было очевидно, что на «Тритоне» прекрасно знают, кто находится в лодке. Почему же, видя нас в таком положении, никто не думает прийти к нам на помощь? Я вполне отдавал себе отчет в том, насколько своеобразно утонуть в обществе лучшего, быть может, из капитанов французского флота, однако должен признаться, что в ту минуту я неспособен был оценить такую высокую честь.
Нам понадобилось около полутора часов, чтобы добраться до судна; мы плыли против ветра, и только с помощью весьма сложных и хитроумных маневров, вызвавших восхищение экипажа, нам удалось приблизиться к величественному «Тритону», который, словно его не касались все эти капризы ветра и моря, лишь едва покачивался, удерживаемый якорями. Как только мы оказались у борта, в ял спрыгнули пять или шесть матросов: тогда капитан с достоинством и хладнокровием, не покидавшими его все это время, первым поднялся по трапу; так велит этикет, ведь капитан — король на борту. В двух словах он объяснил, почему мы оказались в лодке вдвоем, и отдал несколько распоряжений насчет того приема, какой надлежало оказать матросам по их возвращении. Я поднялся по трапу следом за ним так быстро, как только мог, и получил множество похвал за прекрасное выполнение команд капитана. Я скромно поклонился и ответил, что в подобных успехах при таком наставнике нет ничего удивительного.
За ужином все были очень веселы и остроумны, разговор отчасти шел о нашем путешествии. И тогда я спросил лейтенанта, почему он, благодаря подзорной трубе не терявший нас из виду ни на минуту, не послал шлюпку нам навстречу. Он ответил, что без сигнала бедствия, полученного от капитана, никогда не решился бы на такую непристойную выходку.
— Ну хорошо, — сказал я, — а если бы мы перевернулись?
— О, тогда другое дело, — ответил он, — шлюпка была у нас наготове.
— И эта шлюпка приплыла бы после того, как мы утонули? Благодарю покорно.
В ответ лейтенант только скривил губы и пожал плечами, что должно было означать:
«Что поделаешь, таков устав».
Должен признаться, что мне этот устав показался чересчур суровым, особенно когда один из тех, к кому его применяют, не имеет чести принадлежать к королевскому военно-морскому флоту.
Перед тем как вернуться домой, я получил некоторое удовлетворение, видя, как наши двенадцать гребцов проветриваются на вантах; им предстояло до утренней вахты считать звезды и определять, откуда дует ветер.
БРАТ ЖАН БАТИСТ
Мы были так близко от города Йер, что никак не могли не посетить этот прованский рай; оставалось только решить, как мы отправимся туда: по суше или морем. Наши сомнения разрешил военно-морской комиссар, заявивший нам, что он не сможет предоставить каторжников в наше распоряжение на столь длительный срок, поскольку на ночь они должны возвращаться в тюрьму.
Так что мы просто-напросто заказали себе места в йерском дилижансе, который ежедневно около пяти часов пополудни проезжал в каких-нибудь ста шагах от нашего домика.
Нет ничего более восхитительного, чем дорога из Тулона в Йер. Вы не преодолеваете равнины, долины и горы — вы осматриваете один огромный сад. По обеим сторонам дороги стоят ряды гранатовых деревьев, а над ними порой колышется, словно перья на шлеме воина, верхушка пальмы или устремляется к небу похожий на копье цветок алоэ; за этим морем зелени сверкает лазурное море, где у берега теснятся лодки с треугольными парусами, а на горизонте важно проплывает трехмачтовый корабль с целой пирамидой парусов или проносится пароход, оставляя за собой длинную струйку дыма, медленно тающую в воздухе.
Прибыв в гостиницу, мы не смогли удержаться и прежде всего спросили хозяина, есть ли у него сад и растут ли в этом саду апельсины. Получив утвердительный ответ, мы сразу бросились туда; но если правда, будто чревоугодие — смертный грех, то мы были наказаны немедленно.
Упаси Господь всякого христианина, если у него нет вставных челюстей от Дезирабода, жадно впиваться зубами в йерские апельсины.
Когда по возвращении в Тулон мы направлялись к нашему домику, то еще издали заметили стоящего у дверей величавого монаха-кармелита, с суровым лицом, длинной седеющей бородой, закутанного в левантинский плащ и опоясанного арабским кушаком. Я ускорил шаг, любопытствуя узнать, чем вызвано это необычное посещение. Монах пошел мне навстречу и, произнеся приветствие на безукоризненной латыни, показал мне книгу, куда были вписаны имена Шатобриана и Ламартина. Это был памятный альбом монастыря на горе Кармель.
Вот история этого монаха: на свете найдется не много столь же простых и столь же поучительных историй.
В 1819 году брат Жан Батист[6], живший тогда в Риме, был послан папой Пием VII в Святую Землю: в качестве архитектора он должен был определить средства и возможности восстановления Кармел ьс ко го монастыря.
Как известно, Кармель — гора священная; подобно Хориву или Синаю, ее посетил Господь. Находится она между Тиром и Кесарией, вблизи бухты, на противоположном берегу которой стоит Сен-Жан-д'Акр, в пяти часах езды от Назарета и в двух днях пути от Иерусалима; со времен разделения народа израилева на двенадцать колен северная часть этой местности досталась Асиру, восток — Завулону, а на юге раскинул шатры Иссахар. На западе горный кряж острым мысом вдается в море, омывающее его подножие своими волнами, и этот мыс прежде всего видит издалека приплывающий из Европы паломник: это первое место на Святой Земле, где он может преклонить колена.
Туда, на вершину Кармеля, пророк Илия призвал для испытания восемьсот пятьдесят лжепророков, посланных Ахавом, дабы свершившееся на глазах у всех чудо решило спор, кто есть истинный Господь: Ваал или Иегова. Два жертвенника были возведены на вершине горы, и на каждый возложили жертвы. Лжепророки вопили, заклиная своих идолов, но те остались глухи. Илия же воззвал к Господу, и едва он преклонил колена, как с неба спустился огонь и поглотил разом все — не только жертву и дрова под ней, но и самый камень жертвенника. Посрамленные лжепророки были истреблены народом, а имя истинного Бога было прославлено: случилось это за 900 лет до Рождества Христова.
С того дня Кармель пребывал во владении правоверных. Илия завещал Елисею не только свой плащ, но и пещеру, в которой он жил. Елисею наследовали сыны пророческие, предшественники Иоанна Крестителя. После смерти Христа обитавшие там отшельники стали жить не по писаным законам, а повинуясь озарению свыше. Триста лет спустя святой Василий и его последователи создали для этих благочестивых иноков особый устав. Во времена крестовых походов монахи отказались от греческого обряда и перешли в католичество. И с тех пор, от Людовика Святого до Бонапарта, монастырь, построенный на том самом месте, где пророк воздвиг свой жертвенник, был открыт для путников всех вероисповеданий и из всех стран, причем бесплатно, во славу Господа и пророка Илии, равно почитаемого и раввинами, которые верят, что он ведет летопись событий всех времен, персидскими магами, которые утверждают, что их учитель Зороастр был учеником этого великого пророка, и, наконец, мусульманами, которые верят, что он обитает в восхитительном оазисе, где растет древо жизни и бьет источник живой воды, дарующие ему бессмертие.
Итак, на священной горе уже две тысячи шестьсот лет поклонялись Господу, когда Бонапарт осадил Сен-Жан-д’Акр; и Кармель, как всегда, гостеприимно распахнул свои двери, но на этот раз не перед паломниками, не перед путниками, а перед ранеными и умирающими. С промежутками в восемь веков Кармель посетили император Тит, Людовик IX и Наполеон.
Эти три вторжения Запада на Восток были для Кармеля роковыми. После того как Тит взял Иерусалим, Кармель был разорен римскими солдатами; после того как христиане ушли со Святой Земли, сарацины перебили его обитателей; и наконец, после поражения Наполеона у Сен-Жан-д'Акра монастырь захватили турки, вырезали раненых французских солдат, разогнали монахов, выбили окна и двери и оставили святую обитель непригодной для жизни.