Страница 19 из 24
Последнюю дату приема заявок обозначили за три дня до начала конференции, чтобы все неторопливые деятели успели подать свои данные. В результате, за три дня до начала конференции пришло более 150 заявок, что на 130 заявок больше, чем в течение всего предыдущего времени (имеются в виду истинные заявки, а не студенческая «липа»).
Народ понял все верно. Май, южный берег Франции. Теплое море, ласковое солнце, молоденькие студенточки и аппетитненькие аспиранточки на пляже в купальниках стиля: «минимум миниморум», да и на секциях не очень-то все будут ходить в деловых костюмах, ведь место проведения закрытый гостинично-пляжный комплекс: «Лазурный берег+»… Кто же откажется? Другое дело убедить жен, ну, или мужей, а также выбить у руководства средства… Одним словом, успели почти все, кто хотел, только поздноватенько, ибо нужно было пройти много семейно-бюрократических рогаток. И как результат — завалили оргкомитет кипами запросов, заявок, идиотских вопросов и нахальных требований за сутки до начала конференции.
Но мы справились. Правда пришлось задержать автобусы участникам конференции, пока допечатывали тираж программок, да около 10–15 человек не попали в программку вовсе — не беда. Автобусы коллеги ожидали стойко (наша помощница демонстративно кричала в трубку: «Автоателье? Автобаза? Где автобусы? У меня 33 профессора на солнцеПЕке!?», — чем очень веселила всех собравшихся). А фамилии же пропущенных были вписаны от руки в уже отпечатанные программки, и подано это было, как особый авторский экземпляр в знак признательности оргкомитета 10–15 участникам, за какие-то там заслуги. Ручная работа!
На пленарном заседании утром и на фуршете вечером — состоялся аншлаг. Проведение секций было формальным, большая часть коллег занималась научными вопросами с бутылочкой вина, парочкой друзей или подруг на морском побережье в весьма фривольненьких купальниках. На мне было проведение дегустации, причем в роли сомелье выступал — я. Сказывалось бедственное положение финансов конференции, ибо значительная часть денежных средств как-то рассосалась еще до начала научного мероприятия. Соответственно, на профессионала денег не нашлось, а никто из коллег за это браться не пожелал — не их уровень. К моменту предложения, стать сомелье, мне было, в общем-то, все равно. Прочитав пару сайтов по дегустациям и закупив в первом попавшемся магазинчике отчаянную бурду, я устроил презентацию редких авторских вин 21 века.
Во время дегустации я организовал повышенную крепость вина, яркую музыку, полусумрак, окунув в последний нескольких полуголых девиц-двоечниц с очень легким характером и очень активным телом. Ценителям вина, которые видны сразу на всякой дегустации по скептическим улыбкам и вниманию к словам сомелье, я прикупил пару бутылок хороших вин, и разлил их в отдельные, заранее мною промаркированные бокалы (такой же формы, как и остальные бокалы для простаков, но стоящие в последнем ряду и до которых масса «дегустаторов» не могла дотянуться, для меня же это было несложно ибо они стояли у того края стола где находилась моя диспозиция ведущего). Конечно, ни одной бутылки, кроме титулованных стеклянных красавиц никто не видел. Коллеги, правда, наблюдали также бокалы с вином, что могло меня выдать. Но полусумрак гасил уродливый цвет винного напитка из фабричных отходов. Обилие же духов девиц поглощал любой аромат, пардон, запах виноматериалов, а крепость и заманчивые сумрачные уголки с блистающими глазами отбивали вкус напрочь. Ценители лично из моих рук, получали типовой бокал, в котором было не то чтобы эталонное, но очень недурственное вино и они, цокая языком, хвалили напиток. За грандами хвалило вино и все остальное научное ста… сообщество.
Наутро царила густая тишина и тихие стоны, слегка колыхающие вязкость тишины. Нет не сладострастные стоны, а мученические стоны коллег, смешавших в своих желудках редкостную бурду и заснувших в разных местах отеля только за полночь. Тогда наш штаб оперативно организовал «Здравицу Токсарису», где подал гаденькое сухое вино: кислое, вонючее, с какой-то мыльной пенкой, но крайне благосклонно воспринятое страдальцами. Завершилось мероприятие рюмкой купажа (все та же бурда, но смешанная мною ночью из остатков дегустационных виноматериалов), который даже знатоки, одобрительно кряхтя, вкушали с живостью и удовольствием.
На второй день конференции секционные заседания проходили в бунгало на пляже под холодные напитки и таблетки от головной боли. Заключительное заседание и последовавший за ним банкет собрал всех, снова состоялся аншлаг. После банкета была организованна программа, где разнообразные отходы винного промысла были слиты в кувшины и размещены в зеркальном зале на белых мраморных столиках. Яркая музыка в стиле 80-ых довершала торжество стареющих тел, над разгульной неопрятностью молодых амбиций.
Наутро третьего дня часть бормочущих тел погрузили в автобусы, а наиболее крепкие участники сделали коллективное фото с красными прожилками в глазах, осунувшимися физиономиями, слегка заляпанными вином блузками и тщательно протертыми линзами очков. Некоторые профессора фотографировались в пиджаке, рубашке, галстуке, при шортах и кедах, или шлепках на босу ногу. Их было легко отличить — они застенчиво прятали нижнюю часть своего тела в задних рядах за массивными крупами философинь за 50-ят. Один профессор, правда, гордо щеголял в первом ряду коллективного фото своими кроссовками в компании с костюмом тройкой. Но он славился склерозом и, видимо, забыл, что одел на ноги гламурные кроссовки своей аспиранточки, с которой провел недурственную ночь накануне. Аспиранточка была со свежим макияжем, но в очень помятом деловом костюмчике, которому явно не хватало блузки… согласитесь, футболка на ее роскошных грудях с надписью: «ДА! Они настоящие!» не очень гармонировали с дамским пиджачком, оставляющим роскошный вырез для демонстрации этой самой блузки.
Подводя итоги конференции, мы получили благодарственное письмо вуза за высокий уровень мероприятия, отличные научные достижения и за вклад в развитие мировой философии. Вышел сборник трудов, куда не включили несколько статей профессоров одного из наших южных филиалов. Они оплатили публикацию, но их тексты выбросили из макета студенты-корректоры, а деньги растворились в бюджете конференции, которым заведовал Алекс де Шортень.
Было решено сделать конференцию ежегодной, а мысль о мировой философии так крепко запала в головы моим шефам, что на следующий июнь было решено провести уже две научные конференции. Первую — Токсарсис, а вот для второй придумали яркое название. Я протестовал, но ничего не получилось. Итак, в июне мы увеличиваем рейтинг и цифровую мощь наших отчетов, проведя не только второй Токсарис, но и «Первый международный философский конгресс: Вершины мировой философской мысли». Мировая наука и всемирная философия, надо полагать, будут нам аплодировать стоя. А я, вот уже второй месяц, учусь на курсах молодого сомелье. Согласитесь, какая-никакая, а все-таки специальность.
СТРАХ (Июнь)
«Живущие в комнате ужасов боятся выйти из нее».
Аркадий Давидович
Страшно бывает Всем. Боится преподаватель, боится студент, даже господин Анри Бедар, директор нашего Института в Лангедоке, и то боится. Я уж и не говорю про Парижский институт. Страх это корень институтской жизни, та самая пружина, которая движет всю образовательную махину. Но страх в моем Парижском заведении и страх в южном вузе — два разных страха.
Страх Парижа — это страх перед критикой и издевкой. Он сконцентрирован в образе невысокой темненькой докторицы, главы отдела философии нашего института госпожи Кароль Лефевр. Она сделала свое имя на уничижительном раздавливании чужих текстов, слов, мнений, образа мысли. Эта хрупкая креолка с остервенением крушила любое слово, в любой форме созданное коллегами по институту. И в итоге, ее появление вызывает ужас и затыкает рты всем думающим людям. А не думающие благосклонно проходят сито дамы. Креолка знает, что философские тексты должны быть философскими, другими словами, соответствовать уже некогда написанным книгам классических авторов. В случае отсутствия такого совпадения — текст уничтожается хамством, ехидством, смехом.