Страница 9 из 26
Василий молчал, отвернув голову в сторону, только носок ботинка немного замедлил амплитуду движения по земле.
– Думаешь, ты у неё единственный, Ромео? Может, рассказать, где у неё родинки. – Валерий использовал последний аргумент, надеясь переломить ситуацию, но запрещённый приём дал обратный эффект.
Носок ботинка замер, так и не начав новую дугу. Василий медленно повернул голову в сторону друга, теперь уже бывшего. Под его взглядом тот даже отшатнулся на шаг назад. Василий так же молча вытащил точно такую же сберкнижку с пластиковой картой. Под ноги бывшему другу полетели рваные куски ранее вожделенной сберкнижки и треснувшая пластиковая карта. Ветер уносил их вслед за билетом, голубые листочки со столбцами цифр. Голубая мечта на голубой бумаге вдруг почему-то перестала быть голубой. Плотные обрывки обложки цеплялись за скошенную траву, но ветер оказался сильнее.
Из шокового состояния Валерия вывел оживший колокол громкоговорителя. Начальница что-то кричала друзьям. Он зло сплюнул, подобрал чемодан с мешком и побежал к самолёту. Вдогонку ему ветер гнал обрывки листка блокнота с его адресом, что они написали друг другу перед отъездом. У трапа оглянулся, рубанул рукой воздух, словно отрезал пути назад, и исчез в чреве машины. Взревел мотор. Самолёт развернулся и побежал по полю. Пролетел над домиком, едва не задев колёсами антенны, помахал на прощанье крыльями и взял курс на Тюмень. Рокот мотора доносился всё тише и тише и скоро стал совсем не слышан. Самолёт превратился в точку едва заметную на горизонте. На земле остались лежать два мешка с почтой, выброшенные лётчиками. Василий провожал самолёт взглядом, пока он совсем не растворился в небесной синеве.
На него с удивлением смотрели начальница вокзала и радист, вылезший из своей каморки.
– А ты что остался? – осматривая его с ног до головы подслеповатыми глазами спросил радист.
– Судьба такая. Рюкзачка у вас не найдётся, а то несподручно с этим по тайге, – Василий показал на чемодан.
– Должен быть, – ответил радист и скрылся за дверью.
Не прошло и минуты, он появился, держа в руках потёртый рюкзак.
– Знатный рюкзак.
– Да, где он только со мной не бывал. Теперь новый купил, а этот как-то всё не выкинул, – радист подал рюкзак Василию.
Василий переложил в него свои нехитрые пожитки, а чемодан поставил на крыльцо.
– Это вам от меня на память.
Закинув рюкзак за спину, Василий зашагал по раскисшей дороге, уводящей в необъятные дали. Вслед ему смотрели две пары удивлённых глаз. Радист переводил недоумённый взгляд то на оставленный новый чемодан, то на уходящего парня.
– Странный он какой-то, – произнесла начальница.
– Много ты понимаешь, – перебил её радист, – решительный малый. Я в своё время точно так же остался. Поддался на твои чары.
– Завёлся, старый чёрт, мне твои басни давно надоели, – отвесила ему лёгкий нравоучительный подзатыльник и ушла, хлопнув дверью.
– Дура! – крикнул он ей вслед.
Сгорбленная фигура радиста ещё долго маячила на крыльце. Его глаза были полны слёз. То ли ему было обидно, что так вот завершается его северная эпопея, то ли рука у его спутницы жизни слишком тяжёлая, то ли просто вспомнил свою молодость.
РОМАШКОВАЯ ФЕЯ
Ивана Ефимовича Завицкого я знал давно. Средних лет, небольшого роста и крепкого телосложения, его можно было узнать издалека по косолапой, сутулой походке. Правда, увидеть, чтобы он шёл пешком, было редкостью. Жители посёлка очень удивлялись, когда видели, что Ефимыч шёл куда-то пешком. Строили самые различные предположения: одни говорили, что он мотоцикл свой разбил, другие, напротив – что продал, а скорее, пропил. Находились очевидцы, утверждающие, будто своими глазами видели, как он врезался на дороге в машину, сам чудом остался жив, а мотоцикл – вдребезги. И наконец все успокаивались, увидев Завицкого снова на мотоцикле.
Имя Завицкого было в нашем посёлке притчей во языцех. Завистью парней был его кроссовый мотоцикл. Иван Ефимович нигде не появлялся без него. Даже в магазин, до которого было сотни две метров, он ездил на мотоцикле. Носился на своём CZ Завицкий, как чёрт. Никто не осмеливался попроситься к нему в попутчики. Изредка, правда, попросит его какой-нибудь новичок подкинуть до города или ещё куда, а потом сидит, судорожно вцепившись в широкую спину водителя, и проклинает всё на свете.
Иван Ефимович был заядлым грибником и рыболовом, каждое воскресенье, как только начинало светать, он на мотоцикле отправлялся по грибы или на рыбалку. Спавший после трудовой недели посёлок будил рёв мощного мотора. Заслышав его, вскакивали заспавшиеся грибники и рыболовы. Ох и не любили они Ивана Ефимовича! Придёт такой грибник на своё заветное место, а там лишь примятая трава, следы от колёс да корешки от грибов.
Особенно страсти накалились, когда дары местных лесов стали основным источником существования большинства жителей посёлка. Развалился местный совхоз, дававший работу почти половине жителей, обанкротились два небольших заводика, на которых трудились остальные. Кое-кто уехал искать работу в города, оставшиеся кинулись в леса. За несколько лет этот бизнес был отшлифован смекалистыми селянами до совершенства. Вдоль бойкого междугороднего шоссе, что делило посёлок пополам, с ранней весны до морозов были выставлены дары леса – грибы, ягоды, фрукты, овощи во всех видах, банные веники, соленья, варенье, сушёная рыба и многое другое. Бизнес стал семейным. Самые молодые и старые продавали, более шустрые и опытные собирали, школьники носили из леса к трассе. Ефимыч успевал всюду: и собирать, и вывозить, и продавать. Зависть вызывало его доходное место – прямо перед пересекавшей трассу железной дорогой. Машины притормаживали перед переездом, товар был налицо, торговля шла бойкая. И никто не имел право занять чьё-либо место в отсутствие хозяина – завидовать завидовали, но негласный закон не нарушали.
В окрестных лесах нет таких угодий, где бы он не бывал. Все лесные просеки и тропинки носили на себе следы колёс мотоцикла. Частенько грибники и лесорубы слышали рёв мотора, а то и видели самого Завицкого, несущегося по лесной просеке. Впрочем, не только по просеке, его не могли остановить ни овраги, ни буреломы. Бывает, забредёшь в самый отдалённый, глухой уголок леса, сядешь на валежину или пенёк и наслаждаешься тишиной, одиночеством. И вдруг взревёт поблизости мотор. И сразу настроение портится. Смолкают песни вспугнутых птиц, разбегается в страхе зверьё, а Завицкому хоть бы что. По его словам, самый приятный звук – это рёв мотора. Красоты природы Ефимыч не признавал. Он с одинаковым хладнокровием ехал по утоптанной тропинке и по первым ландышам, на которые другой бы и ступить побоялся. За всё это я, как и другие любители тихой охоты, любившие побродить по лесу, недолюбливали Ивана Ефимовича. По характеру человек он был хороший, и я частенько хаживал к нему домой на чашку чая, а вот, как услышу в лесу шум его мотоцикла, становилось как-то не по себе. Мои уговоры сходить за грибами пешком не давали никаких результатов. Разлучить Завицкого с мотоциклом было невозможно. «Неисправим», – решил я и оставил все попытки его уговаривать. Но однажды случилось невероятное.
В то воскресенье я отправился за грибами. Вышел ещё до восхода солнца, небо только посветлело на востоке. Лес начинался сразу от крайних домов посёлка. Под сводами деревьев было сумрачно. Птицы уже проснулись, всюду перекликались зарянки. Вот попробовал свой голос певчий дрозд. Я остановился. Хотелось в эти последние дни лета послушать знаменитого певца, но дрозд так и не запел. Прошла пора песен, теперь все птицы держатся молча, лишь изредка перекликаясь между собой.
Сентябрь наступает тихо, постепенно берёт своё. Вроде бы и не изменилось ничего в лесу с погожих июльских дней, а сердцем чувствуешь, как подкрадывается осень. Незаметно, листок за листком, золотит она. Сначала даже не заметишь в зелёном океане вспыхнувший на берёзке первый жёлтый листок, но с каждым днём их становится всё больше и больше. Придёшь однажды в лес – и не узнаешь его: вчера ещё зелёный, теперь горит осенним пожаром.