Страница 22 из 26
Ещё раз погоревал о пропавшей прошедшим летом любимице Тайге, уж она бы за версту почуяла в лесу медвежий дух.
К вечеру Павел Степанович добрался до своей рукописи. Все его произведения были небольшими рассказами, теперь же он замахнулся на повесть. Очень ему хотелось на примере одного человека, которого хорошо знал, проведя его в повести с детских лет по настоящее время, показать перемены, произошедшие с родными местами. Работал далеко за полночь, забыв напрочь о медведе. Да и что этот мелкий шкодник в сравнении с событиями, что разворачивались на бумаге под шариковой авторучкой автора.
Утром, встав, как обычно, и записав пару пришедших в голову замысловатых оборотов для новой повести, начал неторопливые сборы. «Никакой спешки, никакого мандража. Я кремень», – настраивал он сам себя. Всё должно быть так, как должно быть.
Сейчас он не в трёх сотнях вёрст от кольцевой, в заброшенной безлюдной местности, а в глухой тайге, идёт добрать шатуна. Всё, как в той книге. Оставлять как есть нельзя, надо быть постоянно начеку, иначе где-то он тебя самого подцепит. Вот так вот, третьего не дано: или – или.
Большой опоясывающий патронташ решил не брать. На приклад вертикалки пристегнул маленький, на пять патронов. Этот был удобнее, все под рукой – два в стволах, пять на прикладе. Больше вряд ли понадобится, но для большего успокоения в карман куртки кинул горсть патронов россыпью.
В качестве вспомогательного оружия взял приличных размеров стилет, сработанный токарем по его заказу из русского четырёхгранного штыка. Этот понадёжнее ножей, что таскал на поясе. Скопилось их дома немало – что подарили, что подкупил сам, увлечённый необычной формой и отделкой. Все они годились больше для пикника, кое-какими в спокойной обстановке можно было снять шкуру. В общем, баловство одно и выпендрёж, для серьёзного дела нужно другое. Стилет же был хорош в своей убийственной простоте – ничего лишнего. Круглая ручка из сухой точёной яблони да четырёхгранная пика – поболе двух ладоней в длину. То, что надо! Правя клинок бруском, припомнил его историю. Подсмотрел он эту хитрость у своего товарища. Работал с ним в давние времена в путейской бригаде, стараясь встать на путь праведный, Виктор Киселёв по кличке Шило. Слегка приблатнённый, с проскакивающими уголовными замашками, он был неплохим товарищем, но свою кличку получил не зря. Только сядут на перекур, а у него уже вертится меж пальцев элегантная четырёхгранная заточка, сработанная мастером из кончика штыка. Так и сверкает на солнце то отполированное жало, то круглая наборная ручка из цветной пластмассы Взглядом не поймаешь, как он это делает. Павел как-то поинтересовался:
– Как ей бить-то надо?
– Эх, Павлуша, лапоть ты деревенский. Пером не бьют, перо суют, – с усмешкой поучал Шило, сидя на шпалах, сверкая жёлтыми рандолевыми зубами – под золото, – а сунул, не рви сразу назад, а дай резко ладонью на рукоять вниз – любого бугая скопытить можно. Подлое оружие, но эффективное, как лимонка внутри рванёт.
Перекур заканчивался, и Витька Шило, встав со шпал, пошёл к своей кувалде, на ходу перекидывая заточку из руки в руку. Встать на путь истинный у него так и не получилось. В смоленских подворотнях поймал он под рёбра примерно такую же заточку от кого-то более ловкого или коварного.
Боевая сталь холодила руку, но успокаивала душу и грела сердце, придавая уверенности. Павел Степанович часто спрашивал себя, вернее бывший штык с трёхлинейки, есть ли на нём человеческая кровь, по идее – вражеская. Впрочем, вряд ли. Штык он нашёл случайно, споткнувшись обо что-то в высокой траве выше пояса. Оказалось, русская трёхлинейка. Приклад сгнил, затвор сильно заржавел, а штык хорошо сохранился. Красноармеец, вернее то, что от него осталось, лежал рядышком, на поверхности, возле своей винтовки. Нашлись и кое-какие кости, вросшие в дерновину, и полусопревшие солдатские ботинки, и другие предметы амуниции. Магазин винтовки был пуст, в стволе патрона не было. Похоже, шёл в штыковую, упал с лёта вперёд, вогнав под углом штык в песок…
После его сообщения поисковики отыскали вокруг ещё сорок семь человек. Оказалось, это москвичи-ополченцы, до последнего державшие Варшавское шоссе. Отходили просёлками, после того, как немцы уже неделю назад взяли Юхнов и сомкнулись под Вязьмой. Здесь они прорывались через немецкие засады из окружения. Шли в штыки, винтовок подняли сорок восемь – почти все магазины пусты, лишь у десяти по патрону в стволе. Немцы же перекрыли просёлок бронетранспортёрами, расставив их через равные промежутки в пределах видимости. Немецкие «МГ» – штука серьёзная, из-за скорострельности, дальности боя, надёжности, они до сих пор, слегка модернизированные, на вооружении многих стран стоят. А тогда – по три пулемёта с каждого борта, закреплённые в специальных вертлюгах, косили волны ополченцев. Четвёртый пулемёт с противоположного борта добивал прорвавшихся в спину. Но костяк дивизии ополченцев всё равно проломил немецкие заслоны и ушёл к своим, став со временем хребтом гвардии. Вчерашние рабочие, недавно одетые в солдатские шинели, каждый завод дал роту, а то и батальон, сумев добежать, забрасывали немецкие бронированные гробы с открытым верхом лимонками. После удачного броска бронетранспортёр всем, кто сидел в боевом отделении, становился действительно гробом. Шансы выскочить были только у водителя и сидящего справа, но тут их достигал штыковой удар. Пленных не брали, подвернувшихся добивали с хода. По деталям в земле от сгоревших бронетранспортёров, по лимонкам в дёрне возле бойцов, не добежавших до броска, картина боя полностью была восстановлена. Наткнулись поисковики и на оловянные пуговицы. Как оказалось, одна из молодёжных рот, наполовину укомплектованная выпускниками ремесленных училищ, не успев обмундироваться, так и шла в эту атаку в промасленных спецовках.
За этот прорыв немецкие полевые командиры батальонного уровня, оправдываясь перед вышестоящим начальством, всю вину валили на отборную спецчасть русских, для наглядности фотографируя молоденьких пареньков в чёрных спецовках. Такой формы в справочниках вермахта не значилось. Вероятно, это красивая легенда, но как в неё не поверить.
Несколько кадровых армий сгинули в этом котле, а дивизия ополченцев, одна из немногих, вырвалась, сметя все заслоны на своём пути. Не помогли немцам их новомодные штучки вроде параллельного преследования из теории блицкрига. Дивизия уходила на восток пешим ходом, а немцы моторизованными колоннами преследовали её боковыми дорогами, каждый раз опережая, выставляли броневой заслон. Но ничто не могло остановить ополченцев-москвичей, рвавшихся на защиту родного города. Теряя бойцов в прорывах, рабочая дивизия, придя когда-то под Спас-Деменск необученным, необстрелянным составом, вырвалась из окружения слаженным, боеспособным подразделением. Две оловянные пуговицы Павел Степанович хранил в самом священном месте, рядом с фотографиями родителей, остальные разошлись по поисковикам как память.
Ополченец, чью винтовку нашёл Павел Степанович, не добежал метров двести до просёлка с немецким заслоном, и хотя на штыке скорей всего не было вражеской крови, боевой путь он проделал славный. Послужил верой и правдой всей округе, да и новому хозяину тоже. Проблема-то, вырисовывалась самая житейская, хотя дело всегда заканчивалось кровью. Что ведь получалось: вырастит вдовушка или бабка какая порося, куда же без него в деревне, подымится из забавного малыша на картошке с обратом с фермы да на яблоках с зерном этакий боров – к осени в закуту уже не вмещается. К нему и подходить страшно, не то что ножом пырять, того гляди и сараюшку разнесёт. Позовёт она горе-специалистов, а им лишь бы выпить. Потом носится боров по двору с ножиком в боку, гоняя хозяев, а те бегут звать кого-нибудь с ружьём. Сходил на такую «охоту» в соседние дворы Павел Степанович пару раз и нашёл своей находке новое применение. Так что штык видел море крови, правда, свинячьей.
Слава и молва побежала впереди него. Один удар с тайным доворотом кистью, как учил покойничек Витька-Шило, – и огромный, за полтора десятка пудов боров, как говорится, даже не вякнув, валился как подкошенный. Ходоки с просьбами пошли из самых дальних деревень. Павлу Степановичу только это и надо. Денег ни с кого не брал, опрокинет стопку-другую да ковырнёт вилкой печёнку, тут же приготовленную хозяевами. Самое же главное – чтоб и хозяин пригубил за столом, ох и пойдут же тут разговоры. Самые суровые, из кого слова порой не вытащить, после важного дела под водочку да самогоночку все деревенские истории да случаи выложат. Вдовушки да старушки и без принятия на грудь не могли наговориться. Степаныч их никогда не торопил, пусть выскажутся. Ох и наслушался он историй! Таких весёлых, что хохотал до слёз за столом вместе с хозяевами, и суровых, после которых молча выпивали, не чокаясь, за героев, леденящих душу, аж передёргивающих всего при невольном воспоминании.