Страница 6 из 148
Наполеон, сыграв свою роль в военном спектакле и забыв о недолгой опасности, которой он подвергался, послал адъютанта спросить, в каком корпусе состоят эти две сотни храбрецов; адъютант сообщил их ответ:
— В девятом, сир, и все они из Парижа.
— Передайте им, что все они храбрецы, что каждый из них заслуживает крест Почетного легиона и что им выделяется десять наград, которые они сами распределят между собой.
Это сообщение было встречено возгласами: «Да здравствует император!»
Но все происшедшее выглядело всего лишь игрой на фоне начавшегося настоящего сражения; дивизия Брусье построилась в двойные полковые каре и под прикрытием артиллерии двинулась прямо на врага, в то время как итальянская армия, три дивизии графа Лобау и кавалерия Мюрата нанесли удар по главной дороге и лесу, о который опирался левый фланг русских. Через два часа все выдвинутые вперед позиции противника были в наших руках, а сам он отступил на другой берег Лучесы; все следовали примеру двухсот стрелков и старались действовать наилучшим образом, особенно Мюрат, которому хотелось загладить недавний промах, так что он буквально творил чудеса.
Настал полдень, и, казалось, времени для возобновления сражения было более чем достаточно; но, без сомнения, Наполеон предвидел, что в этом случае русские, напуганные своим первым поражением, дадут нам позабавиться с арьергардом, а сами опять начнут отход; он предпочел выглядеть нерешительным, чтобы казаться менее опасным. А потому он приказал прекратить атаку, спокойно проехал по передовой линии, призвал каждого готовиться к завтрашней битве и в окружении стрелков отправился завтракать на высоту, на которой в трех шагах от него ядром ранило солдата.
В течение дня к намеченному месту встречи один за другим прибывали армейские корпуса.
Вечером Наполеон отпустил Мюрата со словами:
— Завтра в пять утра взойдет солнце Аустерлица.
Мюрат покачал головой в знак сомнения и велел разбить себе палатку на берегу Лучесы на расстоянии половины выстрела от вражеских аванпостов.
Наполеон не ошибся: Барклай де Толли намеревался удерживать и оборонять подступы к Смоленску, где у него была намечена встреча с силами Багратиона и куда тот с минуты на минуту должен был прибыть; но в одиннадцать часов вечера русский генерал узнал, что Багратион разбит под Могилевом и отброшен за Днепр; поскольку все коммуникации оказались перерезаны, он вынужден был самостоятельно направляться в Смоленск и там ожидать приказов главнокомандующего.
В полночь Барклай де Толли распорядился об отступлении, которое прошло в столь образцовом порядке и до такой степени тихо, что даже сам Мюрат не заметил ни малейшего передвижения войск; и в самом деле, поскольку костры, разожженные на ночь, продолжали гореть, вся армия полагала, что возле них еще находятся русские. На рассвете Наполеон проснулся и вышел на порог своей палатки: там, где накануне находилось семьдесят тысяч человек, было тихо и пустынно; русские опять выскользнули у него из рук.
Наполеон не мог поверить в это отступление — так велико было его желание, чтобы противник оставался на месте, — и отдал распоряжение армии двигаться вперед лишь при наличии сильного авангарда и тщательной разведки на флангах, до такой степени он опасался какого-нибудь подвоха, но вскоре ему пришлось смириться с реальностью: он оказался посреди бывшего лагеря Барклая, а от русской армии там оставался лишь один солдат, обнаруженный спящим под кустом.
Через два часа войска вступили в Витебск: Витебск оказался пуст, и, за исключением нескольких евреев, никого из жителей не было видно. Наполеон, который никак не мог поверить в это бесконечное отступление противника, велел поставить свою палатку во дворе замка, чтобы показать, что это всего лишь кратковременная остановка. Было направлено два рекогносцировочных отряда: один вверх по течению Двины, другой для тщательной разведки дороги на Смоленск: и тот и другой вернулись, не встретив никого, кроме нескольких разрозненных казаков, которые тотчас же рассеялись при их приближении; однако семьдесят тысяч человек, накануне располагавшихся на глазах у нашей армии, исчезли как призраки, не оставив никаких следов.
В Витебске Наполеону доложили в высшей степени неутешительные новости: согласно докладу Бертье, шестая часть армии была поражена дизентерией; Бельяр же, в ответ на соответствующий запрос, сообщил, что еще шесть дней такого марша — и у армии более не будет кавалерии. И тогда Наполеон из окон дворца осмотрел местоположение города, столь чудесно защищенного самой природой, что инженерам с их искусством почти ничего не нужно было делать для его обороны. В голове императора стали возникать разнообразные идеи: до Франции шестьсот льё, Литва завоевана, надо наводить в ней порядок; сам он победитель, если не людей, то расстояний; поэтому ему позволительно остановиться здесь и дождаться ранней и суровой русской зимы. Витебск будет отличнейшим центром расквартирования армии; Двина и Днепр станут естественным рубежом французов; осадную артиллерию можно будет отправить под Ригу и туда же переместить левое крыло армии; Витебск, которому природа даровала леса, а он, Наполеон, даст крепостные стены, послужит центральным укрепленным лагерем; правое крыло протянется до Бобруйска, который предстоит взять, а по всей линии фронта будут сооружены блокгаузы.
Расположившись здесь лагерем, Великая армия ни в чем не будет нуждаться; помимо магазинов в Данциге, Вильне и Минске, в ее распоряжении будет контрибуция с Курляндии и Самогитии; будет сооружено тридцать шесть огромных фур, каждая из которых сможет везти по тридцать тысяч фунтов хлеба. Так будет решен вопрос о насущных потребностях.
Вид дворцовой площади портят лачуги — их следует снести, а мусор убрать; город брошен, и сюда на зиму надо будет пригласить самых богатых вельмож и самых элегантных женщин из Вильны и Варшавы; следует построить театральный зал, а на торжественное его открытие в Витебск прибудут Тальма и мадемуазель Марс, как они приезжали в Дрезден. Так будет решен вопрос о развлечениях.
Чтобы этот план вызрел, потребовалось полчаса, и когда Наполеон его полностью продумал, он отстегнул шпагу и бросил ее на стол, а затем заявил пришедшему к нему в эту минуту неаполитанскому королю:
— Мюрат, первая русская кампания завершена: водрузим здесь наши орлы, я хочу провести рекогносцировку и создать здесь сборный пункт для наших войск; позиция обозначена двумя крупными реками; сформируем батальонное каре, орудия расставим по углам и в середине, чтобы вести перекрестный огонь; в тысяча восемьсот тринадцатом году мы увидим Москву, а в тысяча восемьсот четырнадцатом — Санкт-Петербург; война в России займет три года.
В этот миг верх взял добрый гений Наполеона, но демон войны не замедлил вернуть себе утраченное было царство: по истечении двух недель все эти великие замыслы были забыты и, подобно усталому атлету, сумевшему перевести дух, Наполеон через две недели возобновил движение вперед. 18 августа пал и оказался в нашей власти Смоленск; 16 сентября запылала Москва, а 13 декабря убегающий Наполеон ночью и в одиночестве пересек Неман, преследуемый призраком Великой армии.
Будучи почтительным паломником по местам нашей славы, равно как и наших невзгод начиная от Вильны, я проделал верхом тот же путь, по которому проследовал Наполеон за двенадцать лет до этого, и собирал все легенды, хранимые славными литовцами о его пребывании здесь.
Мне очень хотелось осмотреть Смоленск и Москву, эту новую Полтаву, но для этого следовало бы сделать крюк в двести льё, что было для меня невозможным. Проведя один день в Витебске и побывав во дворце, в котором две недели прожил Наполеон, я взял лошадей и сел в один из тех небольших экипажей, какие в России используют для перевозки почты; их называют перекладными, так как лошадей для них меняют на каждой почтовой станции. Я забросил туда свою складную дорожную сумку, и вот уже Витебск остался позади, а меня уносила тройка. Одна из лошадей, коренник, бежала молча, высоко подняв голову, а обе пристяжные ржали на бегу, так низко опустив головы, словно собирались вцепиться зубами в землю.