Рассказы

«Не сочтите за нескромность, капитан, но позвольте вас спросить, что вы собирались делать с заряженными пистолетами?»

Он отвечает, сдвинув брови:

«Один пистолет предназначен некоему негодяю, которого может простить Бог, но которого я простить не могу. (“Понятно, — говорю я сам себе, — он имеет в виду отца ребенка”.) А другой — мне».

«Хорошо, что все обошлось иначе», — замечаю я.

«Дело еще не кончено, — говорит он. — Но скажи мне, каким образом твой хозяин, этот превосходный молодой человек, спас мою несчастную Мари?»

Тут я все рассказал ему. Слушая меня, он рыдал как ребенок... Сердце разрывалось на части при виде того, как плачет старый солдат; кучер и тот сказал ему:

«Сударь, как это ни глупо, а слезы застилают мне глаза, и я с трудом правлю лошадью. Если бы бедное животное не было умнее нас троих, оно прямиком отвезло бы нас в морг».

«В морг! — воскликнул капитан, вздрогнув. — В морг! Подумать только, что я не чаял найти мою несчастную Мари, мою любимую дочь в ином месте; я уже представлял себе ее, бездыханную, на черном и мокром мраморе! О, скажи мне его имя, имя твоего хозяина: мне хочется благословить его и поместить в своем сердце рядом с другим дорогим мне именем».

«С именем того, чей бюст стоит у вас в комнате, не так ли?»

«О, Мари! Ведь правда, что она вне опасности? Врач отвечает за ее жизнь?»

«Не говорите мне об этом враче: это редкостный олух!»

«Как? Разве состояние моей дочери внушает опасение?»

«Да нет же, нет! Опасение относится ко мне, к моему носу».

Пока мы беседовали, экипаж катил себе по улицам, и вдруг возница крикнул:

«Приехали!»

«Помогите мне, друг мой, — попросил капитан, — ноги что-то не слушаются меня. Где живет твой хозяин?»

«Вот тут, на третьем этаже, там, где горит свет и какая-то тень виднеется за занавеской».

«Идем же, идем!»

Несчастный человек! Он был белее полотна. Я взял старика под руку и почувствовал, как сильно бьется его сердце.

«А что, если я найду ее бездыханной?» — проговорил он, глядя на меня безумным взглядом.

В тот же миг двумя этажами выше распахнулась дверь квартиры господина Эжена и мы услышали женский голос:

«Отец! Отец!»

«Это она, это ее голос!» — вскричал капитан.

И старик, который за секунду перед тем дрожал всем телом, взлетел по лестнице, словно юноша, вбежал в спальню, ни с кем не здороваясь, и, плача, бросился к кровати дочери.

«Мари, дорогое дитя, любимая девочка моя!» — твердил он.

Когда я вошел, трудно было не растрогаться, видя их в объятиях друг друга. Старик прижимался своей львиной головой с большущими усами к личику дочери, сиделка плакала, господин Эжен плакал, я тоже заплакал — словом, настоящий потоп.

Хозяин говорит сиделке и мне:

«Надо оставить их вдвоем».

Мы выходим все трое. Господин Эжен берет меня за руку и говорит:

«Постереги Альфреда де Линара — он скоро вернется с бала — и попроси его зайти ко мне».

Я занимаю наблюдательный пост на лестнице и думаю: «Ну, приятель, ты за все получишь сполна».

По прошествии четверти часа слышу «Траля-ля, траля-ля!». Это он, напевая, поднимается по лестнице. Я вежливо обращаюсь к нему:

«Хоть сейчас и не время, но господин Эжен желает сказать вам пару слов».

«Разве он не может подождать до завтра?» — возражает он насмешливо.

«Видно, не может, раз он просит вас зайти немедленно».

«Хорошо. Где он?»

«Я здесь, — говорит господин Эжен, услышавший наш разговор. — Не будете ли вы так добры, сударь, войти в эту комнату?»

И он указывает на дверь комнаты, где находится мадемуазель Мари. Я ничего не мог понять.

Отворяю дверь. Капитан направляется в соседнюю комнату, делая мне знак не вводить гостя, пока он не спрячется. Как только старик скрылся, я говорю:

«Входите, господа».

Мой хозяин вталкивает господина Альфреда в спальню, меня вытаскивает оттуда, затворяет дверь, и мы с ним остаемся в коридоре. Я слышу дрожащий голос: «Альфред!» — и другой удивленный голос, вопрошающий: «Как, Мари, вы здесь?»

«Господин Альфред — отец ребенка?» — спрашиваю я у хозяина.

«Да, — отвечает он. — Давай постоим здесь и послушаем».

Сначала до нас доносился только голос мадемуазель Мари, которая, казалось, о чем-то просила господина Альфреда. Это продолжалось довольно долго. В конце концов мы услышали мужской голос.

«Нет, Мари, — говорил он, — это невозможно. Вы с ума сошли. Я не властен жениться по своей воле: я завишу от своей семьи, а она не потерпела бы этого брака. Но я богат, и если деньги...»

При этих словах в комнате началось что-то невообразимое. Капитан даже не дал себе труда отворить дверь комнатки, где он прятался, а высадил ее ударом ноги. Мадемуазель Мари вскрикнула, капитан выругался, да так громко, что стены чуть не потрескались.

«Идем», — сказал мне хозяин.

Мы подоспели вовремя.

Капитан Дюмон повалил господина Альфреда и придавив его коленом, собирался свернуть ему голову, словно какому-нибудь цыпленку. Мой хозяин разнял их.

Господин Альфред встал на ноги: бледный, глаза его были неподвижны, зубы крепко сжаты. Он не удостоил ни одним взглядом мадемуазель Мари, по-прежнему лежавшую без чувств, а подошел к моему хозяину, который ожидал его, скрестив на груди руки.

«Эжен, — сказал он, — я не знал, что у вас не квартира, а разбойничий притон. Теперь я приду к вам не иначе как с пистолетом в каждой руке, слышите?»

«Именно так я и надеюсь вас видеть, — ответил мой хозяин, — ведь если вы явитесь иным образом, я тут же попрошу вас удалиться».

«Капитан, — обратился господин Альфред к отцу Мари, — не забудьте, что я также и ваш должник».

«И этот долг вы немедленно уплатите мне, — сказал капитан, — ибо я вас от него не освобождаю».

«Пусть будет по-вашему».

«Уже начинается рассвет, — заметил господин Дюмон. — Ступайте за оружием».

«У меня имеются и шпаги и пистолеты», — заметил мой хозяин.

«В таком случае, прикажите снести их в карету», — сказал капитан.

«Встретимся через час в Булонском лесу, у ворот Майо», — сказал Альфред.

«Да, ровно через час, — ответили вместе мой хозяин и капитан. — Ступайте за вашими секундантами».

Господин Альфред вышел.

Капитан склонился над кроватью дочери. Господин Эжен хотел было позвать сиделку, чтобы привести в чувство мадемуазель Мари.

«Нет, нет, — воскликнул отец, — пусть лучше она ничего не знает! Мари, мое дорогое дитя, прощай! Если я буду убит, вы отомстите за меня, не так ли, господин Эжен? И не покинете сиротки?»

«Клянусь в этом перед лицом вашей дочери, — ответил мой хозяин, бросаясь в объятия несчастного отца. — Кантийон, сходи за фиакром».

«Слушаюсь, сударь. А я поеду с вами?»

«Да, поедешь».

Еще раз поцеловав дочь, капитан позвал сиделку.

«Прошу вас, приведите ее в чувство, а если она спросит, где я, скажите, что я скоро вернусь. А теперь едемте, мой юный друг».

И оба прошли в кабинет господина Эжена. Когда я вернулся с фиакром, они ждали меня внизу. Капитан засунул пистолеты к себе в карманы, господин Эжен нес под плащом шпаги.

«Кучер, в Булонский лес!»

«Если меня убьют, — сказал капитан, — передайте это обручальное кольцо моей несчастной Мари: оно принадлежало ее матери, достойнейшей женщине, которая сейчас подле Господа Бога, а если это не так — значит, и на том свете не больше справедливости, чем на земле. Распорядитесь, кроме того, мой юный друг, чтобы меня похоронили при шпаге и с моим орденским крестом. У меня нет друзей, кроме вас, нет родственников, кроме дочери. Таким образом, за моим гробом пойдете только вы двое — больше никого не будет».

«Зачем такие мрачные мысли, капитан? Они не к лицу старому солдату».

Капитан грустно улыбнулся:

«Жизнь плохо сложилась для меня после тысяча восемьсот пятнадцатого года, господин Эжен. А раз вы обещали оберегать мою дочь, я спокоен — для нее лучше иметь молодого и богатого покровителя, чем старого и нищего отца».