Страница 15 из 40
— Это был не умысел, а несчастный случай. Манфред не хотел причинить вреда девочке, он именно катал ее с горки, не более того. Я не монстр, которому лишь бы кого-то запытать. И я умею быть благодарным.
Манфред заулыбался.
— Вот спасибо, ваша милость! Век буду за вас бога молить да здоровья желать!
Я добавил еще несколько заклинаний в его печать и сообщил:
— И на всякий случай, чтобы кум не искушал: пить ты теперь не сможешь. Вернее, сможешь, выпьешь, но тебя сразу же вырвет. И слабость будет такая, что на ногах не устоишь. Один раз я тебя могу отпустить, но второй — уже нет. Надо обезопаситься.
Манфред закивал и только теперь, кажется, по-настоящему вздохнул с облегчением.
— Да я ж понимаю, ваша милость! Спасибо! И куму так и скажу: ты это, ты не это! И знаете, что? Я тоже благодарить умею.
Я взял оставшийся сэндвич, отметил, что Кайя не притронулась ни к еде, ни к кофе, и уточнил:
— И как же ты собрался это сделать?
Оборотень облокотился на стол и с видом бывалого заговорщика произнес:
— Вот вы там упоминали, что академики и все такое вами занимались, да? Я так скажу: иногда эти академики дальше своих бумажек ничего не видят, дед мой всегда так говорил. За вашу доброту я вам помогу эту дрянь выкорчевать. Ну, вернее, не сам буду лапами рвать, ее из вас не вырвешь так просто, а найду способ. Или в чем другом вам буду помогать, вы только скажите.
Кайя поежилась — видно, вспомнила, как вчера я вырывал из нее бабочку. Если бы она не была ведьмой, то червь проклятия никак не проявил бы себя до поры, до времени. И мы бы жили, отчаянно надеясь на зарождение истинной любви или любой другой способ спастись…
Стоп. Истинная любовь.
— Скажи мне вот что: если летунница зарождается там, где было беззаконие и страшное горе, то ее может уничтожить сила истинной любви?
Это прозвучало странно и наивно, я с трудом сдерживал скептическую ухмылку, когда говорил. Ничего удивительного, впрочем: людям будто бы стыдно говорить о самом простом и самом важном — и они надевают маски циников и философов, они смотрят и судят отстраненно, вместо того, чтобы быть искренними до боли.
Манфред пожал плечами.
— Мне дед так говорил: в истинной любви Бог открывается. Конечно, это может помочь, любовь и не такие вещи творила… но я все ж еще способ поищу. Так, на всякий случай.
Я вспомнил лекции в академии, курс “Религия в представлении сущностей”. Бог оборотней был огромным белым волком с золотыми глазами, который бежал по небу, катя в лапах луну. Не хотел бы я, чтобы он мне открылся.
— Анжелина считала, что ты творишь беззаконие, это да, — подала голос Кайя. — Но горе испытывал кто-то другой, а не она. Возможно, кто-то скорбел по ней так сильно, что зародилась летунница, а на нее уже и наложилось проклятие ведьмы, — она обернулась к Манфреду и спросила: — Ваш дедушка ничего об этом не упоминал? Кто именно порождал летунниц, горе само по себе или какой-то конкретный человек?
Манфред приосанился и даже немного разрумянился, так ему польстило, что благородная барышня обращается к нему с уважением и на “вы”. Я подумал, что из моей седьмой жены получится хорошая журналистка. Она умела задавать правильные вопросы.
— Он рассказывал сказку про Холли-мельника, — ответил оборотень. — Мельники всегда с водной нечистью знаются, чтобы колеса хорошо крутились. Жертвы им приносят, задабривают, все такое. Знают к ним подход. И вот Холли взял себе в жены русалку, речного царя дочь. Жили они, не тужили, детки пошли, как без этого, когда мужик с бабой под одним одеялом спит. И вот Холли стал говорить жене: пойдем да пойдем в Божью церковь, детей к Господу приведем. Жена поупиралась, но согласилась. Не искренне, чтоб по-настоящему стать человеком, а не тварью водяной, а чтобы муж отвязался.
Я знал сказку про Холли-мельника, но никогда не слышал, чтобы в ней упоминались летунницы.
— И вот стоило ей с детьми подняться на порог храма, — продолжал Манфред, — как сверкнула молния, и она, и малышня превратились в пепел. Холли в тот же миг рассудка лишился от горя. Это же ведь он русалку вынудил в церковь пойти — так-то жили бы себе и дальше, а теперь ни жены, ни деток малых. Упал он там, где его родные лежали, и рассыпался стаей бабочек. Дед не говорил, летунницы это были или просто бабочки, но я сейчас думаю, что да, летунницы.
Зима будто бы создана для страшных сказок. Долгими зимними вечерами люди садятся у огня и рассказывают о нечисти, которая летает в метели и жмется к оконному стеклу, пытаясь уловить хоть каплю того тепла, которое ей недоступно. Кайя согласно кивнула.
— Тогда будем искать того, кто горевал по Анжелине, — решительно заявила она и, улыбнувшись Манфреду, уточнила: — Вы ведь поможете нам, правда?
Глава 11
Кайя
Нет, ну а кто может помочь в поисках? Только собака. А оборотень намного лучше собаки, и чутье у него в сотню раз тоньше.
Надо же, я читала об оборотнях, но и представить не могла, что однажды буду сидеть с ним за одним столом, слушать страшные истории и прикидывать, как именно он нам может пригодиться. А Манфред должен был пригодиться, в этом я не сомневалась.
— Я помогу, — согласился оборотень и посмотрел так, словно я должна была решать, что и как ему делать. — Но тогда, возможно, придется перекидываться. Вы, ваша милость, мне бумагу выпишете, если что? Мол, не по злому умыслу, а в интересах следствия, с личным вашим разрешением?
Курт кивнул. Он выглядел бледным и напряженным, как больной, который сидит у врача и ждет, что ему скажут. Нужно ли вырезать эту опухоль или она рассосется сама?
Волнение постукивало у меня в голове, словно я выпила несколько бокалов южного шипучего. Ну да ничего, еще выпьем, когда Курт избавится от летунницы, и проклятие рассеется.
— Выпишу, конечно. Еще и награду выхлопочу за участие в оперативной работе, — пообещал он, и Манфред рассмеялся.
— Ох, много я чего слышал, но чтобы инквизитор оборотня награждал — это прямо хоть сейчас сказку пиши! — воскликнул он.
— Напишем, — решительно сказала я и, посмотрев на Курта, спросила: — Может, дашь ему посмотреть повнимательнее? Собакам же дают понюхать вещь и только потом отправляют на поиски.
Сказав это, я поняла, насколько глупой и безрассудной сейчас выгляжу. Курт и Манфред взглянули на меня одинаково озадаченными взглядами. Конечно, вряд ли кто-то когда-то предлагал инквизитору стоять спокойно, пока оборотень его обнюхает.
— Кстати, можно попробовать, — задумчиво произнес Манфред. — Я ее обгляжу повнимательнее, эту летунницу. Вы, ваша милость, не бойтесь. Говорю ж, я добрый, как собака. Сроду никого не цапнул, даже мысли такой в голове не держал. Вон, говорю ж, дети на мне верхом катаются.
Курт скептически покачал головой.
— Собак-то я разных видел… впрочем, ладно. Печать ослаблю, но учти. Это инквизиционный департамент. Случись что, ты отсюда живым не выйдешь. Надеюсь, это понятно.
Манфред только руками развел, всем своим видом показывая, что он исключительно законопослушный и благодарный оборотень, который не собирается искать неприятности на свою голову.
— Ваша милость, вот вам круг святой, ничего плохого не сделаю. Клянусь, — твердо заявил он. Курт вздохнул, кивнул, и над его пальцами поплыли серебристые огоньки: ожило заклинание.
В следующий миг Манфред исчез. Только что он был здесь — и вот комната наполнена острым запахом животного, кругом шерсть и лапы, а в шерсти взмаргивают бесчисленные глаза. Вот из месива выступила острая морда, и я поняла, что Манфред меняет форму, выбирая то, что поможет ему лучше изучить летунницу. Когда он катился с горки вместе с девочкой в лапах, то больше был похож на медведя — а сейчас к Курту потянулась борзая с длинной узкой мордой и подвижным темным носом.
Курт сидел неподвижно, его лицо было равнодушным и спокойным, и я признала, что ожидала другого. Что он хотя бы будет взволнован — но нет. Его грудь обнюхивало чудовище, а мой муж по отчаянию и бровью не вел, словно вместо оборотня была та карманная собачонка, которую столичные барышни носят на руках, и я поняла, что ему действительно все равно. Оборотень может сейчас перегрызть ему глотку — что ж, на этом проклятие закончится, он умрет и освободит меня. Приоткрылась было дверь в кабинет, заглянул кто-то из коллег Курта и, охнув, замер с разинутым ртом.