Страница 25 из 201
— Сегодня, в девять часов вечера.
Грифус, всецело занятый своим желанием захватить голубей завтра же, как он обещал, ничего не видел, ничего не слышал и, закрыв окно, взял за руку дочь, вышел, запер замок на два оборота, задвинул засовы и направился к другому заключенному пообещать ему что-нибудь в таком же роде.
Как только он вышел, Корнелиус подбежал к двери и стал прислушиваться к удаляющимся шагам. Когда они совсем стихли, он подошел к окну и совершенно разрушил голубиное гнездо.
Он предпочел навсегда расстаться со своими пернатыми друзьями, чем обрекать на смерть этих милых вестников, которым он был обязан счастьем вновь видеть Розу.
Ни посещение тюремщика, ни его грубые угрозы, ни мрачная перспектива его надзора, которым он так злоупотреблял (Корнелиусу это было хорошо известно), — ничто не могло рассеять отрадных грез узника, а в особенности той сладостной надежды, что воскресило в его сердце присутствие Розы.
Он с нетерпением ждал, когда на башне Левештейна часы пробьют девять.
Роза сказала: "Ждите меня в девять часов".
Последний звук бронзового колокола еще дрожал в воздухе, а молодой человек уже слышал на лестнице легкие шаги и шорох пышного платья прелестной фризки, и вскоре дверная решетка — на нее устремил свой пылкий взор Корнелиус — осветилась.
Окошечко раскрылось с наружной стороны двери.
— А вот и я! — воскликнула Роза, задыхаясь от быстрого подъема по лестнице. — А вот и я!
— О милая Роза!
— Так вы довольны, что видите меня?
— И вы еще спрашиваете!? Но расскажите, как вам удалось прийти сюда.
— Слушайте, мой отец каждый вечер засыпает почти сразу после ужина, и тогда я укладываю его спать, слегка оглушенного можжевеловой настойкой. Никому этого не рассказывайте, так как благодаря его сну я смогу каждый вечер на час приходить сюда, чтобы поговорить с вами.
— О, благодарю вас, Роза, дорогая Роза!
При этих словах Корнелиус так плотно прижал лицо к решетке, что Роза отодвинула свое.
— Я принесла вам ваши луковички, — сказала она.
Сердце Корнелиуса вздрогнуло: он не решался сам спросить Розу, что она сделала с драгоценным сокровищем, которое он ей оставил.
— А, значит, вы их сохранили!
— Разве вы не дали мне их как очень дорогую для вас вещь?
— Да, но, раз я вам их отдал, мне кажется, они теперь принадлежат вам.
— Они принадлежали бы мне после вашей смерти, а вы, к счастью, живы. О, как я благославляла его высочество! Если Бог наградит принца Вильгельма всем тем, что я ему желала, то король Вильгельм будет самым счастливым человеком не только в своем королевстве, но и во всем мире. Вы живы, говорю я, и, оставив себе Библию вашего крестного, я решила вернуть вам ваши луковички. Я только не знала, как это сделать. И вот я решила попросить у штатгальтера место тюремщика в Горкуме для отца, когда ваша кормилица принесла мне письмо. О, уверяю вас, мы много слез пролили вместе с нею. Но ваше письмо только утвердило меня в моем решении, и тогда я уехала в Лейден. Остальное вы уже знаете.
— Как, дорогая Роза, вы еще до моего письма думали приехать ко мне сюда?
— Думала ли я об этом? — ответила Роза (любовь преодолела у нее стыдливость), — все мои мысли были заняты только этим!
Говоря это, Роза была так хороша, что Корнелиус опять прижал свое лицо и губы к решетке, вероятно, чтобы поблагодарить молодую девушку.
Роза отшатнулась, как и в первый раз.
— Правда, — сказала она с кокетством, свойственным каждой молодой девушке, — правда, я довольно часто жалела, что не умею читать, но никогда я так сильно не жалела об этом, как в тот раз, когда кормилица передала мне ваше письмо. Я держала его в руках: оно обладало живой речью для других, а для меня, бедной дурочки, было немым.
— Вы часто сожалели о том, что не умеете читать? — спросил Корнелиус. — Почему?
— Потому что мне хотелось читать все письма, что я получаю, — ответила, улыбаясь, девушка.
— Вы получаете письма, Роза?
— Сотнями.
— Но кто же вам пишет?
— Кто мне пишет? Да все студенты, которые проходят по Бейтенгофу, все офицеры, которые идут на учение, все приказчики и даже торговцы, которые видят меня у моего окошка.
— И что же вы делали, дорогая Роза, с этими записками?
— Раньше мне их читала какая-нибудь приятельница, и это меня очень забавляло, а с некоторых пор — зачем мне слушать все эти глупости? — я их просто сжигаю.
— С некоторых пор! — воскликнул Корнелиус, и глаза его засветились любовью и счастьем.
Роза, покраснев, опустила глаза.
И она не заметила, как приблизились уста Корнелиуса, но, увы, они соприкоснулись только с решеткой. Но, несмотря на это препятствие, до губ молодой девушки донеслось горячее дыхание, обжигавшее, как самый нежный поцелуй.
Когда это пламя коснулось ее губ, Роза так побледнела, как, наверно, не бледнела даже в Бейтенгофе в день казни. Она жалобно застонала, закрыла свои прекрасные глаза и с трепещущим сердцем кинулась бежать, тщетно пытаясь усмирить рукой его биение. Корнелиус, оставшись один, вдыхал нежный аромат волос Розы, оставшийся, подобно пленнику, за решеткой.
Роза убежала так стремительно, что забыла вернуть Корнелиусу три луковички его черного тюльпана.
XVI
УЧИТЕЛЬ И УЧЕНИЦА
Как мы видели, старик Грифус совсем не разделял расположения своей дочери к крестнику Корнелия де Витта.
В Левештейне находилось только пять заключенных, и надзор за ними был нетруден, так что должность тюремщика была чем-то вроде синекуры, данной Грифусу на старости лет.
Но в своем усердии достойный тюремщик всей силой своего воображения усложнил порученное ему дело. В его глазах Корнелиус предстал перворазрядным преступником, а следовательно, самым опасным из всех заключенных. Грифус следил за каждым его шагом, обращался к нему всегда с самым суровым видом, заставляя его нести кару за его ужасный, как он говорил, мятеж против милосердного штатгальтера.
Он заходил в камеру ван Барле по три раза в день, надеясь застать его на месте преступления, но Корнелиус, с тех пор как его корреспондентка оказалась тут же рядом, отрешился от всякой переписки. Возможно даже, что, если бы Корнелиус получил полную свободу и возможность поселиться где ему угодно, он предпочел бы жизнь в тюрьме с Розой и своими луковичками, чем где-нибудь в другом месте без Розы и без луковичек.
Роза обещала приходить каждый вечер в девять часов для беседы с дорогим заключенным и, как мы видели, в первый же вечер исполнила свое обещание.
На другой день она пришла с той же таинственностью, с теми же предосторожностями, как и накануне. Вот только она дала себе слово не приближать лица к самой решетке. И, чтобы сразу же завести разговор, который мог бы серьезно заинтересовать ван Барле, она начала с того, что протянула ему сквозь решетку три луковички, завернутые все в ту же бумажку.
Но, к большому удивлению Розы, ван Барле отстранил ее белую ручку кончиками своих пальцев.
Молодой человек обдумал все.
— Выслушайте меня, — сказал он, — мне кажется, что мы слишком рискуем, вкладывая все наше состояние в один мешок. Вы понимаете, дорогая Роза, мы собираемся выполнить задание, до сих пор считавшееся невыполнимым. Нам нужно вырастить большой черный тюльпан. Примем же все предосторожности, чтобы в случае неудачи нам не пришлось ни в чем себя упрекать. Вот каким путем, я думаю, мы достигнем цели.
Роза напрягла все свое внимание, чтобы выслушать заключенного, и не потому, что она лично придавала всему сказанному им большое значение, а лишь по той причине, что этому придавал значение бедный тюльпановод.
Корнелиус продолжал:
— Вот как я думаю наладить наше совместное участие в этом важном деле.
— Я слушаю, — сказала Роза.
— В этой крепости есть, по всей вероятности, какой-нибудь садик, а если нет садика, то дворик, а если не дворик, то какая-нибудь насыпь.