Страница 7 из 222
Он взял прядь волос жены и потянул.
Та завопила от боли.
— Вы видите, сударыня, — сказал ей муж с невозмутимым спокойствием, — вы видите, что я сильнее вас. Так что будем спорить, поскольку это вроде бы доставляет вам удовольствие. Но поверьте мне, драться нам не стоит.
Новая Ксантиппа приняла к сведению, что если ее муж умен, как Сократ, то далеко не так терпелив.
Отец маркиза де Рамбуйе, как мы уже сказали, был вице-королем Польши до приезда Генриха III.
За время исполнения этих обязанностей он сэкономил сто тысяч экю и вручил их королю.
— Вы смеетесь, господин де Рамбуйе, — ответил тот. — Эти сто тысяч экю — ваши сбережения.
— Государь, — возразил г-н де Рамбуйе, — возьмите их, возьмите, они вам понадобятся: не сегодня, так в другой раз.
И он заставил короля взять их.
Генрих взял эти деньги, взял и не вернул.
В битве при Жарнаке, где был так подло убит принц де Конде, этот же самый г-н де Рамбуйе сотворил чудо, так что герцог Анжуйский написал своему брату Карлу IX письмо, в котором говорилось, что победа в сражении — заслуга г-на де Рамбуйе. Семья хранила это письмо, вставленное в золотую рамку.
В 1606 году, то есть через шесть лет после женитьбы, г-н де Рамбуйе, будучи в затруднительных обстоятельствах, продал особняк Пизани Пьеру Форже-Дюфрену. Продажа состоялась за 34 500 турских ливров. Затем новый владелец в 1624 году перепродал его за тридцать тысяч экю министру-кардиналу; тот велел его снести и в описываемое нами время был занят постройкой на этом месте дворца Пале-Кардиналь. В ожидании, пока этот дворец, о котором рассказывали чудеса, будет готов, Ришелье располагал двумя загородными домами — одним в Шайо, другим в Рюэе — и городским домом на Королевской площади, примыкающим к дому, где жила Марион Делорм.
Надо заметить, что в течение тридцати лет Париж постоянно рос и становился все красивее. Если можно так выразиться, Генрих IV заложил пусть не вехи, но основы современного Парижа. В конце царствования Генриха III Париж занимал площадь в 1414 арпанов. В царствование Генриха IV парк Турнель и пахотные земли в Маре, окружавшие Тампль, были застроены домами. Были созданы улица Дофина и Королевская площадь; предместья Сен-Анту-ан, Монмартр, Сен-Мартен, Сен-Дени, Сент-Оноре увеличились в полтора раза, а предместье Сен-Жермен образовало семнадцатый квартал города. Площадь Парижа достигла 1660 арпанов.
Кроме того, в 1604 году было закончено строительство Нового моста, начатого при Генрихе III, который заложил его первый камень в 1578 году. В 1606 году завершено строительство ратуши, начатой при Франциске I в 1533 году. В 1613 году возводится портал Сен-Жерве и сооружается Аркёйский акведук. С 1614 по 1616 год строятся мосты и дома на острове Сен-Луи. На Новом мосту воздвигают конную статую Генриха IV. Закладывается фундамент Люксембургского дворца. Мария Медичи приказывает насадить аллею, которая под ее покровительством удостоится ранга Курла-Рен — «Гулянья королевы».
Наконец, с 1624 по 1628 год Париж еще вырос. Он включил в себя дворец Тюильри, кварталы Бютт-де-Мулен и Вильнёв. Новые городские стены начинались на берегу Сены у заставы Конферанс, расположенной у западной оконечности сада Тюильри, продолжались до улицы Сент-Оноре, где были построены одноименные ворота, проходили по улице Гайон с сооруженными на ней воротами Монмартр и смыкались со старыми стенами на углу улицы Нёв-Сен-Дени, у одноименных ворот.
Маркиза де Рамбуйе внесла свой вклад в украшение Парижа. После продажи особняка Пизани Пьеру Форже-Дюфрену она осталась в небольшом доме своего отца на улице Сен-Тома-дю-Лувр, слишком тесном для нее, ее шести детей и многочисленной прислуги. Тогда-то она и решила построить великолепный особняк Рамбуйе, получивший впоследствии такую известность. Недовольная планами архитекторов (территория была весьма неудобная для использования), маркиза заявила, что создаст план сама. Она долго и безуспешно его обдумывала, пока в один прекрасный день не воскликнула подобно Архимеду: «Эврика!» Потребовав перо и бумагу, она тут же сделала чертеж внутреннего и внешнего вида своего особняка, причем с таким безупречным вкусом, что королева Мария Медичи, в то время регентша, занятая постройкой Люксембургского дворца, с детства видевшая во Флоренции самые прекрасные дворцы мира и выписавшая оттуда, из этих вторых Афин, лучших архитекторов того времени, посылала их советоваться к г-же де Рамбуйе, принимая ее особняк за образец.
Старшей из дочерей и вообще из детей маркизы де Рамбуйе была красавица Жюли д’Анженн, о которой говорили даже больше, чем о ее матери. Со времени неверной супруги Менелая, натравившей Европу на Азию, не было женщины, красоту которой так восторженно и единодушно восхваляли бы на все лады и всеми способами. Ни один из тех, чье сердце было ею завоевано, не смог получить его обратно. Прекрасные глаза г-жи де Монтозье наносили раны если не смертельные, то, во всяком случае, неизлечимые. Если у Нинон де Ланкло были свои «мученики», то у Жюли д’Анженн были свои «смертники».
Она родилась в 1600 году; ко времени нашего рассказа ей было двадцать восемь лет. Хоть и переступив порог первой молодости, она находилась в самом расцвете своей красоты.
У г-жи де Рамбуйе были еще четыре дочери, но старшая их затмевала, и они оставались почти безвестными. Впрочем, три из них постриглись в монахини — г-жа д’Йер, г-жа Пизани и Клер Анжелика д’Анженн, та, что была первой женой г-на де Гриньяна.
В первых главах этой книги мы познакомили читателя со старшим из сыновей г-жи де Рамбуйе — маркизом Пизани. Был у нее еще один сын, умерший в возрасте восьми лет: его гувернантка навещала больного чумой и по возвращении из больницы имела неосторожность поцеловать ребенка. Через два дня оба они умерли от чумы.
Блестящий особняк Рамбуйе отличали от всех других две неповторимые особенности: во-первых, страсть, внушаемая красавицей Жюли любому человеку с именем, приближавшемуся к ней; а во-вторых, преданность слуг семье. Гувернер маркиза Пизани Шаварош, бывший противником Вуатюра в одной из дуэлей (мы уже упоминали о той, что происходила при свете факелов) и проткнувший ему шпагой бедро, давно и навечно принадлежал к числу «смертников» прекрасной Жюли. Когда в возрасте тридцати девяти лет она решилась увенчать согласием на брак двенадцатилетние пламенные ожидания г-на де Монтозье и подарить ему ребенка, роды оказались очень трудными. Тогда отправили Шавароша, зная его усердие, за поясом святой Маргариты — известной святыней, облегчающей роды, — в аббатство Сен-Жермен, где эта святыня хранилась. Шаварош примчался туда, но, поскольку было три часа ночи, застал монахов спящими и должен был, несмотря на свое нетерпение, ожидать почти полчаса.
— Клянусь честью, — возмущался он, — ну и монахи! Они спят, когда госпожа де Монтозье рожает!
С тех пор Шаварош всегда плохо отзывался о монахах аббатства Сен-Жермен.
За Шаварошем, на целую ступень ближе его к домашней челяди, располагался человек с длинной шпагой, бившей его по ногам, и эспаньолкой, спускающейся на грудь, — Луи де Нёф-Жермен, называвший себя сумасбродным поэтом Месье, брата короля. Впрочем, у него были определенные способности к буриме. Однажды, когда г-жа де Рамбуйе заказала ему стихи в честь г-на д’Аво (брата президента де Мема), чрезвычайного посла, подписавшего Северный мир, он сымпровизировал целую оду с рифмами на «да» и «во». Вот ее первая строфа; желающие могут найти остальные в произведениях Вуатюра:
Зевс говорит: «Позвать сюда Гермеса с присными его:
Приказ богам — творить всегда Поклоны славному Дево!»
У него (мы имеем в виду Нёф-Жермена) была любовница на улице Гравилье — последней из парижских улиц, где галантный кавалер стал бы искать себе любовницу. И вот какому-то жулику, считавшему, что он обладает правом первенства в отношении этой девицы, не понравилось, что Нёф-Жермен посещает ее. Они повздорили прямо посреди улицы. Мошенник схватил Нёф-Жермена за эспаньолку, причем так успешно, что та целиком осталась у него в руке. Нёф-Жермен, всегда носивший шпагу и дававший первые уроки фехтования маркизу Пизани, нанес этой самой шпагой удар своему противнику, заставив того выпустить добычу; борода, которую тот держал в руке подобно букету, упала на землю. Раненый мошенник с воем удрал, преследуемый доброй половиной зрителей, которых привлекла эта ссора. Другая половина окружила Нёф-Жермена, издавая восторженные крики «браво!», в то время как он продолжал махать шпагой, вызывая на бой противника, так и не посмевшего вернуться. Когда Нёф-Жермен ушел, один холодный сапожник, знавший, что победитель принадлежит к людям особняка Рамбуйе, чья репутация была известна даже простонародью, заметил, что почтенная борода, вырванная из своего подбородка, осталась на поле боя. Он собрал ее до последнего волоска, заботливо завернул в чистую бумагу и отправился в особняк Рамбуйе. Хозяева сидели за обедом, когда раздался стук в наружную дверь и маркизу доложили, что сапожник с улицы Гравилье хочет с ним поговорить.