Анж Питу

Ибо существовало здание, которое вот уже около пяти столетий давило на грудь Франции, как адская глыба на плечи Сизифа, с той лишь разницей, что Франция, меньше верящая в свои силы, чем титан, даже не пыталась сбросить тяжелую ношу.

Это здание, эта феодальная печать на челе Парижа, звалось Бастилией.

Король, как говорила г-жа дю Оссе, был слишком добр, чтобы отрубать головы.

Король отправлял неугодных в Бастилию.

А попав в Бастилию по приказу короля, человек оказывался выброшен из жизни, замурован, похоронен, уничтожен.

Ему суждено было оставаться там до тех пор, пока король о нем не вспомнит; меж тем королям приходится думать о стольких новых происшествиях, что они частенько забывают о старых.

К слову сказать, во Франции была не одна Бастилия, что означает "крепость"; их имелось не меньше двадцати: Форл’Евек, Сен-Лазар, Шатле, Консьержери, Венсенский замок, замок Ла Рош, замок Иф, остров Сент-Маргерит, замок Пиньероль и другие.

Но лишь крепость у Сент-Антуанских ворот в Париже народ звал Крепостью с большой буквы, как Рим называют Городом с большой буквы.

Эта крепость была всем крепостям крепость. Она одна стоила всех остальных.

В течение столетия с лишком ею правили члены одного и того же рода.

Старейшиной этого избранного клана был г-н де Шатонёф. Ему наследовал его сын Ла Врийер; того сменил его сын Сен-Флорантен, приходившийся, следовательно, внуком г-ну де Шатонёфу. Династия угасла в 1777 году.

Никто не может сказать, сколько королевских указов о заключении в крепость без суда и следствия было подписано за время этих трех царствований, которые по большей части пришлись на век Людовика XV. Один лишь Сен-Флорантен проставил имена более чем в пятидесяти тысячах.

Указы эти приносили большой доход.

Их продавали отцам, желавшим избавиться от сыновей.

Их продавали женщинам, желавшим избавиться от мужей.

Чем красивее были женщины, тем дешевле стоили указы.

Красавицы сговаривались с министром полюбовно; обе стороны проявляли добрую волю.

С конца царствования Людовика XIV все государственные тюрьмы, и в первую очередь Бастилия, находились в руках иезуитов.

Напомним главных пленников Крепости: Железная маска, Лозен, Латюд.

Иезуиты были исповедниками; для большей надежности именно они исповедовали узников.

Для большей надежности умерших узников хоронили под вымышленными именами.

Тот, кого называли Железной маской, был, как мы помним, похоронен под именем Марчиали.

Он провел в тюрьме сорок пять лет.

Лозен провел там четырнадцать лет.

Латюд — тридцать.

Но Железная маска и Лозен, по крайней мере, были повинны в величайших преступлениях.

Железная маска, приходился он братом Людовику XIV или нет, походил на него как две капли воды. Какая неосторожность — осмелиться быть похожим на короля!

Лозен собирался жениться или даже женился на Великой мадемуазель. Какая неосторожность — осмелиться взять в жены племянницу короля Людовика XIII, внучку короля Генриха IV!

Но чем провинился бедняга Латюд?

Он осмелился влюбиться в мадемуазель Пуассон, она же г-жа де Помпадур, любовница короля. Он написал ей записку. Эту записку, которую порядочная женщина отослала бы автору, г-жа де Помпадур отослала г-ну де Сартину.

Латюда арестовали; он бежал, был пойман и провел тридцать лет в стенах Бастилии, Венсенского замка и тюрьмы Бисетр.

Так что Бастилию ненавидели недаром.

Народ ненавидел ее как живое существо; его воображение превратило ее в одну из тех гигантских тарасок или жеводанских чудовищ, что безжалостно пожирают людей.

Понятно поэтому, как тяжко страдал несчастный Себастьен Жильбер от сознания, что его отец в Бастилии.

Понятно поэтому, как глубоко был убежден Бийо в том, что доктор никогда не выйдет из тюрьмы, если не вырвать его оттуда силой.

Понятно поэтому, какой неистовый порыв охватил толпу, когда Бийо воскликнул: "На Бастилию!".

Однако солдаты утверждали, что надежда взять Бастилию приступом безрассудна.

У Бастилии имелся запас продовольствия, гарнизон, артиллерия.

У Бастилии имелись стены толщиной в пятнадцать футов наверху и сорок футов в основании.

У Бастилии имелся комендант по имени де Лонэ, который держал в погребах тридцать тысяч фунтов пороха и поклялся в случае внезапного нападения взорвать крепость вместе с половиной Сент-Антуанского предместья.

XIV

ТРИ ВЛАСТИ, ПРАВЯЩИЕ ФРАНЦИЕЙ

Бийо продолжал идти вперед, но ему уже не было нужды кричать. Пленившись его воинственным видом, признав его за своего, обсуждая его речи и поступки, толпа следовала за ним, непрестанно разрастаясь, словно волны во время прилива.

За спиной Бийо, когда он ступил на набережную Сен-Мишель, шло более трех тысяч человек, вооруженных тесаками, топорами, пиками и ружьями.

Все они кричали: "На Бастилию! На Бастилию!".

Бийо погрузился в размышления. Уму его представилось все то, о чем мы упомянули в конце предыдущей главы, и мало-помалу его лихорадочное возбуждение спало. Тогда он смог взглянуть на вещи трезво.

Предприятие, которое он затеял, было величественным, но безумным. То растерянное или ироническое выражение, какое появлялось на лицах людей, слышавших клич: "На Бастилию!", говорило само за себя.

Впрочем, это лишь укрепило Бийо в его намерении.

Однако он понял, что отвечает перед матерями, женами, детьми за жизнь всех тех людей, что идут за ним, и решил принять все возможные меры предосторожности.

Поэтому для начала он повел свою рать на площадь перед ратушей.

Там он выбрал из толпы лейтенанта и офицеров — псов, чья обязанность — сторожить стадо.

"В конце концов, — подумал Бийо, — во Франции есть власть, даже две власти, а то и три. Посоветуемся".

Итак, он вошел в здание ратуши и спросил, кто здесь главный.

Ему ответили, что купеческий старшина г-н де Флессель.

— Гм-гм, — промычал Бийо не слишком радостно. — Господин де Флессель, дворянин, то есть враг народа.

— Да нет, — услышал он в ответ, — господин де Флессель — человек умный.

Бийо поднялся по лестнице.

В передней его встретил придверник.

— Мне нужно поговорить с господином де Флесселем, — сказал Бийо, когда придверник, желая узнать, что ему надобно, двинулся ему навстречу.

— Это невозможно! — ответил придверник. — Он занят организацией городской милиции.

— Это очень кстати, — обрадовался Бийо, — я тоже организую милицию, и у меня уже есть три тысячи человек, готовых к бою, так что я могу говорить на равных с господином де Флесселем, у которого нет еще ни одного солдата под ружьем. Пропустите же меня к господину де Флесселю, и поживее. А если вам угодно, поглядите в окно.

Придверник и в самом деле метнул быстрый взгляд в сторону набережной, где собрались люди Бийо. Увидев эту толпу, он поспешил предупредить купеческого старшину и, чтобы уверить в правдивости своего сообщения, показал ему на три тысячи человек, о которых шла речь.

Зрелище это внушило купеческому старшине некоторое почтение к посетителю; он вышел в переднюю, отыскивая его глазами.

Увидев Бийо, он догадался, что это и есть человек, который хочет с ним говорить, и улыбнулся.

— Это вы меня спрашивали? — сказал он.

— Вы — господин де Флессель, купеческий старшина? — осведомился Бийо.

— Да, сударь. Чем могу служить? Только говорите поскорее: я очень занят.

— Господин старшина, — спросил Бийо, — сколько властей правит нынче Францией?

— Ну, это как посмотреть, сударь мой, — отвечал Флессель.

— Скажите, как смотрите вы сами.

— Если вы спросите господина Байи, он скажет вам, что во Франции одна власть — Национальное собрание; если обратитесь к господину де Дрё-Брезе, он вам ответит, что во Франции одна власть — король.

— А какое из этих двух мнений разделяете вы, господин старшина?