Анж Питу

Между тем процессия двигалась вперед; она повернула налево и по улице Монмартр спустилась к площади Побед. У Пале-Рояля ей помешало скопление народа; то были люди с зелеными листками на шляпах, кричавшие: "К оружию!".

Необходимо было выяснить, кто эти люди, заполонившие улицу Вивьен: друзья или враги? Зеленый — цвет графа д’Артуа. Что означают зеленые кокарды?

Через мгновение все разъяснилось.

Узнав об отставке Неккера, некий юноша вышел из кафе Фуа, взобрался на стол и, размахивая пистолетом, закричал: "К оружию!".

На этот крик к нему сбежались все, кто прогуливался в Пале-Рояле, и в свой черед стали призывать к оружию.

Как мы уже сказали, вокруг Парижа в эту пору собрались иностранные войска. Можно было подумать, что грядет австрийское нашествие; сами названия полков оскорбляли слух французов; одного звучания фамилий их командиров: Рейнак, Салис-Самаде, Дисбах, Эстергази, Ремер — было достаточно, чтобы толпа поняла: перед ней — враги. Юноша, влезший на стол, назвал их всех поименно; он предупредил, что швейцарцы, расположившиеся на Елисейских полях и установившие там четыре артиллерийских орудия, должны вечером войти в Париж вслед за драгунами принца де Ламбеска. Он предложил французам ввести новую кокарду, отличающуюся от вражеской, сорвал с каштана листок и прикрепил его к своей шляпе.

Тут же все присутствующие последовали его примеру. В десять минут три тысячи человек оборвали листья со всех деревьев Пале-Рояля, Утром никто еще не знал имени этого юноши; вечером оно уже было у всех на устах.

Его звали Камилл Демулен.

Когда недоразумение разъяснилось, люди из обеих толп начали брататься, обниматься; затем процессия продолжила свой путь.

Во время остановки любопытство тех, кто, даже поднявшись на цыпочки, не мог ничего увидеть, разгорелось еще ярче, и новая тяжесть обрушилась на поводья, седло и стремена Марго, так что, когда толпа снова двинулась вперед, несчастное животное в буквальном смысле слова рухнуло на землю, не вынеся этого груза.

На углу улицы Ришелье Бийо оглянулся: Марго уже не было видно.

Он почтил память бедной коняги тяжким вздохом, а затем так громко, как только позволяла его глотка, трижды выкрикнул имя Питу, как делали римляне на похоронах родичей; ему показалось, что какой-то голос из глубины толпы ответил ему. Но голос этот затерялся среди угрожающих и приветственных криков, на которые не скупились парижане.

Процессия двигалась вперед.

Все лавки закрылись; однако все окна были настежь и из них слышались ободряющие возгласы упоенных зрителей. Так толпа добралась до Вандомской площади. Здесь ее ждало еще одно неожиданное препятствие.

Как бревна, несущиеся по вышедшей из берегов реке, встречают на пути опоры моста и отскакивают назад на плывущие вслед обломки, так народная армия натолкнулась на королевский немецкий полк, занимавший Вандомскую площадь.

Иноземные драгуны, увидев людской поток, запрудивший улицу Сент-Оноре и начавший выплескиваться на Вандомскую площадь, пустили во весь опор своих застоявшихся лошадей, которым надоело топтаться на месте пять часов подряд, и ринулись на толпу.

Те, кто нес бюсты, приняли на себя первый удар и рухнули, придавленные собственной ношей. Савояр, шедший перед Бийо, поднялся первым, схватил бюст герцога Орлеанского и, укрепив его на конце палки, взметнул над головой с криком: "Да здравствует герцог Орлеанский! Да здравствует Неккер!". Первого из них он никогда не видел, о втором ничего не знал.

Бийо хотел было поступить так же с бюстом Неккера, но его опередили. Юноша лет двадцати четырех-двадцати пяти, одетый достаточно элегантно, чтобы прослыть мюскаденом, не сводил с изваяния глаз (ему это было гораздо проще, чем несшему носилки Бийо) и, как только бюст очутился на земле, завладел им.

Напрасно фермер шарил вокруг себя: бюст Неккера уже венчал длинную пику и вместе с бюстом герцога Орлеанского вновь собрал вокруг себя добрую часть процессии.

Внезапно площадь озарилась ярким светом. В ту же секунду грянул залп, засвистели пули; что-то тяжелое ударило Бийо в голову, и он упал. В первую минуту ему показалось, что он умирает.

Но, поскольку он не потерял сознания и ощущал только резкую боль в голове, фермер сообразил, что не убит, а самое большее ранен, и, поднеся руку ко лбу, чтобы выяснить, насколько серьезно его ранение, понял, что контужен в голову; затем он взглянул на свои руки и увидел, что они в крови.

Юноше же в модном наряде, шедшему впереди Бийо, пуля попала в самое сердце. Он-то и был убит, и это его кровь была на руках Бийо. Фермера ударил по голове бюст Неккера, выпавший из рук сраженного насмерть мюскадена.

Бийо испустил вопль, полный ярости и ужаса.

Он отпрянул от бившегося в агонии юноши; стоявшие вокруг тоже попятились, и вопль Бийо, подхваченный толпой, траурным эхом прокатился до последних ее рядов на улице Сент-Оноре.

Крик — новое свидетельство мятежа. Раздался второй залп, и тотчас в толпе образовались глубокие бреши там, куда попали пули.

Гнев подсказал Бийо, что делать: он схватил бюст, залитый кровью, поднял его над головой и стал выкрикивать во весь голос слова протеста, не задумываясь над тем, что и его могут убить, как того красавца-юношу, чье тело неподвижно лежало у его ног.

Но в этот миг чья-то широкая и могучая рука легла на плечи Бийо и надавила на него с такой силой, что фермеру пришлось пригнуться. Он хотел высвободиться, но другая, не менее могучая рука опустилась на другое его плечо. Взревев от ярости, Бийо обернулся, чтобы выяснить, какой противник покушается на его свободу.

— Питу! — вскричал он.

— Да, да, — ответил Питу, — пригнитесь немного, а там посмотрим.

И, удвоив усилия, Питу заставил непокорного фермера улечься на землю радом с собой.

Не успели они прижаться лицом к мостовой, как раздался второй залп. Савояр, несший бюст герцога Орлеанского, в свой черед стал оседать, раненный в ногу.

Затем мостовая задрожала под копытами коней. Драгуны двинулись в атаку вторично; конь с развевающейся гривой, гневный, словно конь Апокалипсиса, пронесся над несчастным савояром, ощутившим, как в грудь его вонзилось острие копья. Он упал на Бийо и Питу.

Грозное войско ринулось в глубину улицы, неся с собой ужас и смерть! На мостовой остались лежать только трупы. Живые убегали по прилегающим улицам. Окна затворились. Восторженные крики и гневные возгласы сменились скорбной тишиной.

Бийо, по-прежнему удерживаемый осторожным Питу, выждал немного; затем, поняв, что опасность удаляется вместе с шумом, он встал на колено, между тем как Питу, подобно зайцу в норе, поднял не голову, а ухо.

— Я вижу, господин Бийо, — сказал Питу, — вы были правы: мы прибыли как раз вовремя.

— Давай-ка помоги мне.

— А что нужно сделать? Убежать отсюда?

— Нет; юный мюскаден убит, но бедняга савояр, я думаю, просто лишился чувств. Помоги мне взвалить его на спину, мы не можем бросить его здесь на растерзание этим чертовым немцам.

Слова Бийо отозвались в сердце Питу. Не говоря ни слова, он выполнил приказание. Приподняв окровавленное бесчувственное тело савояра, он взвалил его, словно куль, на плечо могучего фермера, который, видя, что улица Сент-Оноре свободна и безлюдна, двинулся вместе с Питу к Пале-Роялю.

XI

НОЧЬ С 12 НА 13 ИЮЛЯ

Улица показалась Бийо и Питу безлюдной оттого, что драгуны, бросившись в погоню за убегающей толпой, поскакали в направлении Рынка Сент-Оноре и рассеялись по улицам Людовика Великого и Гайон; но чем ближе подходил фермер к Пале-Роялю, безотчетно твердя вполголоса слово "Месть!", тем больше людей появлялось на углах улиц и переулков, в проходах, на порогах домов; поначалу молчаливые и растерянные, они оглядывались вокруг и, убедившись в отсутствии драгунов, присоединялись к траурному шествию, повторяя сначала вполголоса, потом громче, а затем в полный голос то же самое слово: "Месть! Месть!".