Страница 102 из 146
— Ну, а почему Хафиз не задержался?
— Не волнуйся, пойми, меня успокаивает возвращение Хафиза. Ясное дело, Жильдаз не стал удерживать его, зная, что я волнуюсь, он выслал Хафиза вперед, значит, вести у него добрые.
Мамку успокоить было нелегко; впрочем слишком поспешные утешения госпожи звучали малоубедительно.
Вошел Хафиз.
Как обычно, он был спокоен и скромен. Глаза его выражали почтение; так у кошек или у тигров глаза расширяются, если они видят кого-нибудь, кто их боится, и сужаются, почти закрываются, когда кто-нибудь смотрит на них гневно или властно.
— В чем дело? Ты один? — спросила Мария Падилья.
— Да, госпожа, один, — робко ответил Хафиз.
— А где Жильдаз?
— Жильдаз, госпожа, — озираясь, прошептал сарацин, — умер.
— Умер? — воскликнула донья Мария, в испуге скрестив на груди руки. — Значит, он умер, бедняга? Как это случилось?
— В дороге, госпожа, он заболел лихорадкой.
— Он же такой крепкий!
— Верно, крепкий, но воля Аллаха сильнее человека, — наставительно заметил Хафиз.
— Заболел лихорадкой, о Господи! Но почему он не сообщил мне?
— Госпожа, мы ехали вдвоем, — сказал Хафиз. — В Гаскони, в ущелье, на нас напали горцы, их привлек звон золотых монет.
— Звон золотых монет? Какие вы неосторожные!
— Французский сеньор, он был такой радостный, дал нам золота. Жильдаз подумал, что в горах он один, только со мной, и ему взбрело в голову пересчитать наше сокровище, но вдруг в него попала стрела, а мы увидели, что нас окружила толпа вооруженных людей. Жильдаз вел себя храбро, мы отбивались.
— О Боже мой!
— Когда мы совсем лишились сил: ведь Жильдаза ранили, он истекал кровью…
— Бедный Жильдаз! Ну, а ты?
— Я тоже истекал кровью, госпожа, — ответил Хафиз, медленно засучивая рукав и обнажая покрытую шрамами руку. — Ранив нас, воры забрали наше золото и убежали.
— Ну, а дальше, Господи Боже, что дальше?
— Дальше, госпожа, у Жильдаза начался жар, он почувствовал, что умирает…
— Он ничего тебе не сказал?
— Сказал, госпожа, когда глаза его почти закрылись. Слушай, сказал он, ты должен жить! Будь таким же преданным, как и я, скачи к нашей госпоже и передай ей в собственные руки письмо, что доверил мне французский сеньор. Вот оно.
Хафиз вытащил из-за пазухи шелковый мешочек, продырявленный ударами кинжала и выпачканный кровью.
Вздрогнув, донья Мария с ужасом взяла его и стала внимательно рассматривать.
— Письмо вскрыто! — воскликнула она.
— Вскрыто? — спросил сарацин, глядя на нее большими удивленными глазами.
— Да, печать сломана.
— Не знаю, — пробормотал Хафиз.
— Ты вскрыл письмо?
— Я? Да я, госпожа, читать не умею.
— Значит, кто-то другой?
— Нет, госпожа, посмотри внимательно, видишь на месте печати дырку? Это стрела горца пробила воск и пергамент.
— Да, вижу! — воскликнула донья Мария, по-прежнему исполненная недоверия.
— А вокруг дырки кровь Жильдаза, госпожа.
— Вижу. О, бедный Жильдаз!
И молодая женщина, пристально посмотрев в последний раз на сарацина, сочла его ребячью физиономию такой спокойной, глупой, совершенно невыразительной, что уже не смогла его подозревать.
— Расскажи мне, Хафиз, чем все кончилось.
— Кончилось, госпожа, тем, что Жильдаз, едва отдав мне письмо, испустил дух. Я сразу поехал дальше, как он велел мне, и бедный, голодный, но, скача без передышки, привез тебе письмо.
— О, ты будешь достойно вознагражден, сын мой! — воскликнула взволнованная до слез донья Мария. — Да, ты останешься при мне и, если будешь верен, сметлив…
Лицо мавра на мгновенье словно осветилось, но столь же быстро потускнело вновь.
После этого Мария прочла письмо, нам уже известное, сопоставила даты и с присущей ел стремительностью приняла решение. «Ну что ж! — подумала она. — Надо браться за дело!»
Она дала сарацину горсть золотых монет и сказала:
— Отдыхай, добрый Хафиз, но будь готов через несколько дней. Ты мне понадобишься.
Молодой^человек ушел, ликуя в душе, унося свое золото и свою радость. Он уже вступил на порог, когда послышались громкие вопли мамки.
Она узнала роковую весть.
III
О ТОМ, КАКОЕ ПОРУЧЕНИЕ БЫЛО ДАНО ХАФИЗУ, И О ТОМ, КАК ОН ЕГО ИСПОЛНИЛ
Накануне того дня, когда Хафиз привез донье Марии письмо из Франции, в городские ворота постучался пастух, прося допустить его к сеньору Мотрилю.
Мотриль, совершавший в мечети намаз, прервал молитву, чтобы последовать за этим странным гонцом, который, однако, не предвещал встречи с каким-либо знатным и могущественным посланцем.
Едва выйдя со своим провожатым из города, Мотриль сразу приметил в ландах низкую андалусскую лошадку, что паслась в вереске, а на камнях, поросших чахлой травой, лежащего сарацина Хафиза, который выпуклыми глазами внимательно наблюдал за всеми, кто выходил из ворот.
Пастух, которому Мотриль дал денег, радостно убежал к своим тощим козам на холме. Мотриль, забыв, что он первый министр, и презрев всякий этикет, сел на траву рядом с угрюмым, невозмутимым юношей.
— Да пребудет с тобой Аллах, Хафиз. Значит, ты вернулся?
— Да, сеньор, вернулся.
— А своего попутчика оставил далеко, чтобы он ничего не знал…
— Очень далеко, сеньор, и он, наверняка, ничего не знает…
Мотриль хорошо знал своего гонца… Ему была известна потребность в смягченных иносказаниях, присущая всем арабам, для которых самое главное — как можно дольше избегать произносить слово «смерть».
— Письмо у тебя? — спросил он.
— Да, сеньор.
— Как ты его раздобыл?
— Если бы я попросил у Жильдаза письмо, он не отдал бы его. Если бы я захотел силой отнять его, он избил бы меня, а вероятнее, убил бы, ведь он сильнее.
— Ты прибегнул к хитрости?
— Я подождал, пока мы не оказались в сердце гор, на границе Испании и Франции. Лошади совсем выдохлись, Жильдаз дал им отдохнуть, а сам улегся во мху под большой скалой и заснул.
В эту минуту я подполз к Жильдазу и вонзил ему в грудь кинжал. Он раскинул руки, захрипев, руки его были залиты кровью. Но он не умер, я это хорошо чувствовал. Он сумел вытащить из ножен кинжал и нанес мне ответный удар по левой руке. Тогда я пронзил его сердце острием моего кинжала, и он затих.
Письмо было зашито в куртке, я ее распорол. Всю ночь я шел по ветру с моей лошадкой, труп и лошадь Жильдаза я бросил на растерзание волкам и воронью. Я перешел границу и без хлопот добрался сюда. Вот письмо, что я обещал тебе достать.
Мотриль взял пергаментный свиток, печать на котором уцелела, хотя и была пробита насквозь кинжалом Хафиза, пронзившим сердце Жильдаза.
Взяв из колчана часового стрелу, Мотриль перерезал шелковую нить печати и с жадностью прочел письмо.
— Хорошо, — сказал он, — мы все придем на это свидание.
Хафиз ждал.
— Что теперь мне делать, господин? — спросил он.
— Сядешь на коня и возьмешь с собой письмо. Утром постучишься в ворота дома доньи Марии. Скажешь ей, что на Жильдаза напали горцы, изрешетив его стрелами и ударами кинжалов, что, умирая, он отдал письмо тебе. Вот и все.
— Слушаюсь, господин.
— Ступай, скачи всю ночь. Пусть твоя одежда вымокнет от утренней росы, а конь будет в мыле, словно ты только что прискакал. А дальше жди моих приказаний и целую неделю не подходи к моему дому.
— Пророк доволен мной?
— Доволен, Хафиз.
— Благодарю вас, сеньор.
Вот каким образом было вскрыто письмо; вот какая страшная гроза нависла над доньей Марией.
Но Мотриль этим не ограничился. Он дождался утра и, облачившись в роскошные одежды, явился к королю дону Педро и застал его сидящим в большом бархатном кресле и рассеянно поглаживающим уши волчонка, которого он приручал.
Слева от него, в таком же кресле, сидела донья Мария, бледная и слегка раздраженная. С тех пор, как она находилась в комнате рядом с доном Педро, король, занятый, вероятно, своими мыслями, не обмолвился с ней ни единым словом.