Страница 39 из 156
— Благодарю вас, доктор, благодарю! — сказал Вильфор с невыразимой радостью. — У меня никогда не было друга лучше, чем вы.
И, словно опасаясь, как бы доктор д’Авриньи не передумал, он встал и увлек его по направлению к дому.
Они ушли.
Моррель, точно ему было мало воздуха, раздвинул обеими руками ветви, и луна осветила его лицо, бледное, как у привидения.
— Небеса явно благосклонны ко мне, но как это страшно! — сказал он. — Но Валентина, бедная! Как она вынесет столько горя?
И, говоря это, он смотрел то на окно с красными занавесями, то на три окна с белыми занавесями.
В окне с красными занавесями свет почти совсем померк. Очевидно, г-жа де Вильфор потушила лампу, и в окне виден был лишь свет ночника.
Зато в другом конце дома открылось одно из окон с белыми занавесями. В ночной тьме мерцал тусклый свет стоящей на камине свечи и какая-то тень появилась на балконе.
Моррель вздрогнул: ему послышались рыдания.
Неудивительно, что этот сильный, мужественный человек, взволнованный и возбужденный двумя самыми мощными человеческими страстями — любовью и страхом, — настолько ослабел, что поддался суеверным галлюцинациям.
Хоть он и находился в таком скрытом месте, что Валентина никак не могла бы его увидеть, ему показалось, что тень у окна зовет его; это подсказывал ему взволнованный ум и подтверждало его пылкое сердце. Этот обман чувств обратился для него в бесспорную реальность, и, повинуясь непостижимому юношескому порыву, он выскочил из своего тайника. Не думая о том, что его могут заметить, что Валентина может испугаться, невольно вскрикнуть, и тогда поднимется тревога, он в два прыжка миновал цветник, казавшийся в лунном свете белым и широким, как озеро, добежал до кадок с померанцевыми деревьями, расставленных перед домом, быстро взбежал по ступеням крыльца и толкнул легко поддавшуюся дверь.
Валентина его не видела: ее поднятые к небу глаза следили за серебряным облаком, плывущим к лазури, своими очертаниями оно напоминало тень, возносящуюся на небо, и взволнованной девушке казалось, что это душа ее бабушки.
Между тем Моррель пересек прихожую и нащупал перила лестницы; ковер, покрывавший ступени, заглушал его шаги; впрочем, Моррель был до того возбужден, что не испугался бы самого Вильфора. Если перед ним предстанет Вильфор, он знает, что делать: он подойдет к нему и во всем признается, умоляя его понять и одобрить ту любовь, которая связывает его с Валентиной. Словом, Моррель совершенно обезумел.
К счастью, он никого не встретил.
Вот когда ему особенно пригодились сведения, сообщенные ему Валентиной о внутреннем устройстве дома; он беспрепятственно добрался до верхней площадки лестницы, и, когда он остановился, осматриваясь, рыдание, которое он сразу узнал, указало ему, куда идти. Он обернулся: из-за полуоткрытой двери пробивался луч света и слышался плач. Он толкнул дверь и вошел.
В глубине алькова, покрытая простыней, под которой угадывались очертания тела, лежала покойница; она показалась Моррелю особенно страшной из-за тайны, которую ему довелось узнать.
Около кровати, зарывшись головой в подушки широкого кресла, стояла на коленях Валентина, сотрясаясь от рыданий и заламывая над головой стиснутые, окаменевшие руки.
Она отошла от окна и молилась вслух голосом, который тронул бы самое бесчувственное сердце; слова слетали с ее губ, торопливые, бессвязные, невнятные, — такая жгучая боль сжимала ей горло.
Лунный свет, пробиваясь сквозь решетчатые ставни, заставил померкнуть пламя свечи и обливал печальной синевой эту горестную картину.
Моррель не выдержал; он не отличался особой набожностью, нелегко поддавался впечатлениям, но видеть Валентину страдающей, плачущей, ломающей руки — это было больше, чем он мог вынести молча. Он вздохнул, прошептал ее имя, и лицо, залитое слезами, с отпечатками от бархатной обивки кресла, лицо Магдалины Корреджо, обратилось к нему.
Валентина не удивилась, увидев его. Для сердца, переполненного бесконечным отчаянием, не существует более волнений.
Моррель протянул возлюбленной руку.
Валентина вместо всякого объяснения, почему она не вышла к нему, показала ему на труп, простертый под погребальным покровом, и снова зарыдала.
Оба они не решались заговорить в этой комнате. Каждый боялся нарушить это безмолвие, словно где-то в углу стояла сама смерть, повелительно приложив палец к губам.
Валентина решилась первая.
— Как вы сюда вошли, мой друг? — сказала она. — Увы! я бы сказала вам: "Добро пожаловать!" — если бы не смерть отворила вам двери этого дома.
— Валентина, — сказал Моррель дрожащим голосом, сжимая руки, — я ждал с половины девятого; вас все не было, я встревожился, перелез через ограду, проник в сад. и вот разговор об этом несчастье…
— Какой разговор?
Моррель вздрогнул; он вспомнил все, о чем говорили доктор и Вильфор, и ему почудилось, что он видит под простыней эти сведенные руки, окоченелую шею, синие губы.
— Разговор ваших слуг, — сказал он, — объяснил мне все.
— Но ведь прийти сюда — значило погубить нас, мой друг, — сказала Валентина без ужаса и без гнева.
— Простите меня, — сказал тем же тоном Моррель, — я сейчас уйду.
— Нет, — сказала Валентина, — вас могут встретить, останьтесь здесь.
— Но если сюда придут?
Валентина покачала головой.
— Никто не придет, — сказала она, — будьте спокойны, вот наша защита.
И она указала на очертания тела под простыней.
— А что д’Эпине? Скажите, умоляю вас, — продолжал Моррель.
— Он явился, чтобы подписать договор, в ту самую минуту, когда бабушка испускала последний вздох.
— Ужасно! — сказал Моррель с чувством эгоистической радости, так как подумал, что из-за этой смерти свадьба будет отложена на неопределенное время. Но он был тотчас же наказан за свое себялюбие.
— И что вдвойне тяжело, — продолжала Валентина, — моя бедная, милая бабушка приказала, умирая, чтобы эта свадьба состоялась как можно скорее. Господи, она думала меня защитить, и она тоже действовала против меня.
— Слышите? — вдруг проговорил Моррель.
Они замолчали.
Слышно было, как открылась дверь и паркет коридора и ступени лестницы заскрипели под чьими-то шагами.
— Это мой отец вышел из кабинета, — сказала Валентина.
— И провожает доктора, — прибавил Моррель.
— Откуда вы знаете, что это доктор? — спросила с удивлением Валентина.
— Просто догадываюсь, — сказал Моррель.
Валентина взглянула на него.
Между тем слышно было, как закрылась парадная дверь. Затем Вильфор пошел запереть на ключ дверь в сад, после чего вновь поднялся по лестнице.
Дойдя до передней, он на секунду остановился, по-видимому не зная, идти ли к себе или в комнату госпожи де Сен-Меран. Моррель поспешно спрятался за портьеру. Валентина даже не шевельнулась, словно великое горе вознесло ее выше обыденных страхов.
Вильфор прошел к себе.
— Теперь, — сказала Валентина, — вам уже не выйти ни через парадную дверь, ни через ту, которая ведет в сад.
Моррель растерянно посмотрел на нее.
— Теперь есть только одна возможность и верный выход, — продолжала она, — через комнаты дедушки.
Она поднялась.
— Идемте, — сказала она.
— Куда? — спросил Максимилиан.
— К дедушке.
— Мне идти к господину Нуартье?
— Да.
— Подумайте, Валентина!
— Я думала об этом уже давно. У меня на всем свете остался только один друг, и мы оба нуждаемся в нем… Идем же.
— Будьте осторожны, Валентина, — сказал Моррель, не решаясь повиноваться, — будьте осторожны; теперь я вижу, какое безумие, что я пришел сюда. А вы уверены, дорогая, что вы сейчас рассуждаете здраво?
— Вполне, — сказала Валентина, — мне совестно только оставить бедную бабушку, я обещала охранять ее.
— Смерть для каждого священна, Валентина, — сказал Моррель.