Страница 24 из 178
Пока министр полиции сообщал королю эти сведения, Вильфор, ловивший каждое слово, то краснел, то бледнел.
Король повернулся к нему:
— Не думаете ли вы, господин Вильфор, что генерал Кенель, которого почитали приверженцем узурпатора, между тем как на самом деле он был всецело предан мне, мог погибнуть от руки бонапартистов?
— Это возможно, ваше величество; но неужели больше ничего не известно?
— Уже напали на след человека, назначившего свидание.
— Напали на след? — повторил Вильфор.
— Да, камердинер сообщил его приметы: это человек лет пятидесяти или пятидесяти двух, черноволосый, глаза черные, брови густые, с усами, носит синий сюртук, застегнутый доверху, в петлице — ленточка Почетного легиона. Вчера выследили человека, который в точности отвечает приметам, но он скрылся на углу улиц ла-Жюсьен и Кок-Эрон.
Вильфор с первых слов министра оперся на спинку кресла, ноги у него подкашивались, но, когда он услышал, что незнакомец ушел от полиции, он облегченно вздохнул.
— Найдите этого человека, — сказал король министру полиции, — потому что, если генерал Кенель, который был бы нам сейчас так нужен, пал от руки убийц, будь то бонапартисты или кто иной, я хочу, чтобы его убийцы были жестоко наказаны.
Вильфору понадобилось все его хладнокровие, чтобы не выдать ужаса, в который повергли его последние слова короля.
— Странное дело! — продолжал король с досадой. — Полиция считает, что все сказано, когда она говорит: совершено убийство, и все сделано, когда она прибавляет: напали на след виновных.
— В этом случае, я надеюсь, ваше величество останетесь довольны.
— Хорошо, увидим; не задерживаю вас, барон. Господин де Вильфор, вы устали после долгого пути, ступайте отдохните. Вы, верно, остановились у вашего отца?
У Вильфора потемнело в глазах.
— Нет, ваше величество, я остановился на улице Турнон, в гостинице "Мадрид".
— Но вы его видели?
— Ваше величество, я прямо поехал к герцогу Блака.
— Но вы его увидите?
— Не думаю, ваше величество!
— Да, правда, — сказал король, и по его улыбке видно было, что все эти вопросы заданы не без умысла. — Я забыл, что вы не в дружбе с господином Нуартье и что это также жертва, принесенная моему трону, за которую я должен вас вознаградить.
— Милость ко мне вашего величества — награда, настолько превышающая все мои желания, что мне нечего больше просить у короля.
— Все равно, мы вас не забудем, будьте спокойны: а пока (король снял с груди крест Почетного легиона, который всегда носил на своем синем фраке, возле креста Святого Людовика, над звездой Кармельской Богоматери и Святого Лазаря, и подал Вильфору), — пока возьмите этот крест.
— Ваше величество ошибаетесь, — сказал Вильфор, — это крест офицерский.
— Неважно, возьмите его; у меня нет времени потребовать другой. Блака, позаботьтесь о том, чтобы господину де Вильфор была выдана грамота.
На глазах Вильфора блеснули слезы горделивой радости; он принял крест и поцеловал его.
— Какие еще приказания угодно вашему величеству дать мне? — спросил Вильфор.
— Отдохните, а потом не забывайте, что если в Париже вы не в силах служить мне, то в Марселе вы можете оказать мне большие услуги.
— Ваше величество, — отвечал Вильфор, кланяясь, — через час я покину Париж.
— Ступайте, — сказал король, — и если бы я вас забыл (у королей короткая память), то не бойтесь напомнить о себе… Барон, прикажите позвать ко мне военного министра. Блака, останьтесь.
— Да, сударь, — сказал министр полиции Вильфору, выходя из Тюильри. — Вы не ошиблись дверью, и карьера ваша обеспечена.
— Надолго ли? — прошептал Вильфор, раскланиваясь с министром, карьера которого была кончена, и стал искать глазами карету.
По набережной проезжал фиакр, Вильфор подозвал его, фиакр подъехал; Вильфор сказал адрес, бросился в карету и предался честолюбивым мечтам.
Через десять минут он уже был у себя, велел подать лошадей через два часа и спросил завтрак.
Он уже садился за стол, когда чья-то уверенная и сильная рука дернула звонок. Слуга пошел отворять, и Вильфор услышал голос, называвший его имя.
"Кто может знать, что я в Париже?" — подумал помощник королевского прокурора.
Слуга воротился.
— Что там такое? — спросил Вильфор. — Кто звонил? Кто меня спрашивает?
— Незнакомый господин, он не хочет сказать своего имени.
— Как? Не хочет сказать своего имени? А что ему нужно от меня?
— Он хочет переговорить с вами.
— Со мной?
— Да.
— Он назвал меня по имени?
— Да.
— А каков он собой?
— Да человек лет пятидесяти.
— Маленький? Высокий?
— С вас ростом.
— Брюнет или блондин?
— Брюнет, темный брюнет; черные волосы, черные глаза, черные брови.
— А одет? — с живостью спросил Вильфор. — Как он одет?
— В синем сюртуке, застегнутом доверху, с лентой Почетного легиона.
— Это он! — прошептал Вильфор бледнея.
— Черт возьми! — сказал, появляясь в дверях, человек, приметы которого мы описывали уже дважды. — Сколько церемоний! Или в Марселе сыновья имеют обыкновение заставлять отцов дожидаться в передней?
— Отец! — вскричал Вильфор. — Так я не ошибся… Я так и думал, что эго вы…
— А если ты думал, что это я, — продолжал гость, ставя в угол палку и кладя шляпу на стул, — то позволь тебе сказать, милый Жерар, что с твоей стороны не очень-то любезно заставлять меня дожидаться.
— Идите, Жермен, — сказал Вильфор.
Слуга удалился с выражением явного удивления.
XII
ОТЕЦ И СЫН
Господин Нуартье — ибо это действительно был он — следил глазами за слугою, пока дверь не закрылась за ним; потом, опасаясь вероятно, чтобы слуга не стал подслушивать из передней, он снова приотворил дверь: предосторожность оказалась не лишней, и проворство, с которым Жермен ретировался, не оставляло сомнений, что и он не чужд пороку, погубившему наших праотцев. Тогда господин Нуартье собственноручно затворил дверь из передней, потом запер на задвижку дверь в спальню и наконец подал руку Вильфору, все еще глядевшему на него с изумлением.
— Знаешь, Жерар, — сказал он сыну с улыбкой, истинный смысл которой трудно было определить, — непохоже, чтобы ты был в восторге от встречи со мной.
— Что вы, отец, я чрезвычайно рад; но я, признаться, так мало рассчитывал на ваше посещение, что оно меня несколько озадачило.
— Но, мой друг, — продолжал господин Нуартье, садясь в кресло, — я мог бы сказать вам то же самое. Как? Вы мне пишете, что ваша помолвка назначена в Марселе на двадцать восьмое февраля, а третьего марта вы в Париже?
— Да, я здесь, — сказал Жерар, придвигаясь к отцу, — но вы на меня не сетуйте; я приехал сюда ради вас, и мой приезд спасет вас, быть может.
— Вот как! — отвечал господин Нуартье, небрежно развалившись в кресле. — Расскажите же мне, господин прокурор, в чем дело; это очень любопытно.
— Вы слыхали о некоем бонапартистском клубе на улице Святого Иакова?
— В номере пятьдесят третьем? Да; я его вице-президент.
— Отец, ваше хладнокровие меня ужасает.
— Что ты хочешь, милый? Человек, который был приговорен к смерти монтаньярами, бежал из Парижа в возе сена, прятался в бордоских равнинах от ищеек Робеспьера, успел привыкнуть ко многому. Итак, продолжай. Что же случилось в этом клубе на улице Святого Иакова?
— Случилось то, что туда пригласили генерала Кенеля и что генерал Кенель, выйдя из дому в девять часов вечера, через двое суток был найден в Сене.
— И кто вам рассказал об этом занятном случае?
— Сам король.
— Ну, а я, — сказал Нуартье, — в ответ на ваш рассказ сообщу вам новость.
— Мне кажется, что я уже знаю ее.
— Так вы знаете о высадке его величества императора?
— Молчите, отец, умоляю вас; во-первых, ради себя самого, а потом и ради меня. Да, я знал эту новость, и знал даже раньше, чем вы, потому что я три дня скакал из Марселя в Париж и рвал на себе волосы, что не могу перебросить через двести миль ту мысль, которая жжет мне мозг.