Страница 31 из 151
Принцесса замолчала и потупилась.
— Принц ревнив! — тихонько проговорила она особенным тоном, чарующую прелесть которого невозможно передать:
— Вы правы! — воскликнул король.
— Да, — продолжала принцесса, смотря на Людовика взглядом, обжигавшим ему сердце, — вы свободны, вас не подозревают, не отравляют вашу домашнюю жизнь.
— Увы, вы еще ничего не знаете. Королева тоже ревнует.
— Мария-Тереза?
— До сумасшествия. Ревность брата вызвана именно ее ревностью. Она плакала, она жаловалась моей матери, она злилась на это купанье, которое было для меня таким наслаждением.
«И для меня», — говорил взгляд принцессы.
— И вот принц, подслушивая их, уловил слово «Bаnos», которое королева произнесла с особенною горечью; это его и навело на мысль. Он ворвался к ним, вмешался в разговор и наговорил матери таких вещей, что она была вынуждена уйти от него. Вам приходится иметь дело с ревнивым мужем, а передо мною вырос и будет вечно стоять призрак той же ревности — с опухшими глазами, впалыми щеками и кривящимися губами.
— Бедный король! — прошептала принцесса, слегка прикасаясь рукою к руке Людовика.
Он задержал эту ручку и, чтобы пожать ее тайком от зрителей, охотившихся не столько за бабочками, сколько за новостями, протянул принцессе умиравшую бабочку. Оба наклонились над ней, словно считая пятнышки или зернышки золотой пыльцы на крылышках мотылька. Они не произнесли ни слова. Волосы их касались, дыхание смешивалось, руки горели. Так прошло пять минут.
XIX
ЧТО МОЖНО ПОЙМАТЬ, охотясь ЗА БАБОЧКАМИ
Несколько мгновений молодые люди не шевелились, охваченные мыслью о рождающейся любви, которая населяет цветами воображение двадцатилетних. Генриетта украдкой смотрела на Людовика. В глубине его сердца она видела любовь, как опытный водолаз видит жемчужину на дне моря.
Она поняла, что Людовик колеблется, быть может, даже терзается сомнениями и надо слегка подтолкнуть это ленивое или робкое сердце.
— Итак?.. — проговорила она, прерывая молчание.
— Что вы хотите сказать? — спросил Людовик.
— Я хочу сказать, что мне придется вернуться к принятому мной решению.
— К какому решению?
— К тому, которое я уже сообщила вашему величеству, когда между нами происходило первое объяснение по поводу ревности принца.
— Что же вы мне сказали тогда? — с беспокойством спросил Людовик.
— Разве вы уже забыли, государь?
— Увы, если это какое-нибудь новое несчастье, то, наверное, скоро вспомню.
— О, это несчастье только для меня, государь, — отвечала Генриетта, — но несчастье неизбежное.
— Да скажите же наконец, что такое!
— Отъезд!
— Ах, опять это неудачное решение?
— Поверьте, государь, но я приняла это решение не без жестокой внутренней борьбы… Право, государь, мне следует вернуться в Англию.
— Никогда, никогда я не допущу, чтобы вы покинули Францию! — вскричал король.
— И однако же, — продолжала принцесса тоном кроткой решимости, — это совершенно необходимо, государь. Больше того, я убеждена, что такова воля вашей матери.
— Воля! — воскликнул король. — Вы произнесли странное слово в моем присутствии, дорогая сестра!
— Но разве, — ответила с улыбкой Генриетта, — вы не подчинились бы с удовольствием воле доброй матери?
— Перестаньте, Бога ради; вы разрываете мне сердце. Вы говорите о своем отъезде с таким спокойствием…
— Я не рождена для счастья, государь, — грустно отвечала принцесса, — с детства я привыкла к тому, что самые дорогие мои мечты не сбываются.
— Вы говорите правду? И теперь отъезд помешал бы осуществиться дорогой вам мечте?
— Если я отвечу «да», вас это утешит, государь?
— Жестокая!
— Тише, государь, к нам идут.
Король осмотрелся кругом.
— Нет, никого, — сказал он. Потом, снова обращаясь к принцессе, продолжал: — Послушайте, Генриетта, ведь против ревности мужа есть и другие средства, кроме вашего отъезда, который убил бы меня…
Генриетта с сомнением пожала плечами.
— Да, да, убил бы, — продолжал Людовик. — Неужели, повторяю, ваше воображение… или, лучше сказать, ваше сердце не способно внушить вам что-нибудь иное?
— Боже мой, что, по-вашему, оно должно внушить мне?
— Скажите, как доказать человеку, что его ревность не имеет основания?
— Прежде всего, государь, ему не дают никаких поводов к ревности, то есть любят только его.
— Я ожидал иного.
— Чего же вы ожидали?
— Ревнивца можно успокоить, скрывая свое чувство к тому, кто возбуждает его ревность.
— Скрывать трудно, государь.
— Счастье всегда добывается с трудом. Что касается меня, то, клянусь вам, я могу, если нужно, сбить с толку всех ревнивцев, сделав вид, что отношусь к вам так же, как к любой другой женщине.
— Плохое, слабое средство, — проговорила молодая женщина, покачивая прелестною головкою.
— Вам никак не угодишь, дорогая Генриетта, — сказал Людовик с неудовольствием. — Вы отвергаете все, что я предлагаю. Но, по крайней мере, предложите что-нибудь сами… Я очень доверяю изобретательности женщин.
— Хорошо, я придумала. Вы слушаете, государь?
— Что за вопрос? Вы решаете мою судьбу и спрашиваете, слушаю ли я!
— Я сужу по себе. Если бы я подозревала, что мой муж ухаживает за другой женщиной, то меня могла бы успокоить только одна вещь.
— Какая?
— Мне нужно было бы прежде всего убедиться, что он не интересуется этой женщиной.
— Да ведь это самое я говорил вам сейчас.
— Да, но только я бы не успокоилась, пока не увидела бы, что он ухаживает за другою.
— Ах, я понимаю вас, Генриетта, — с улыбкою отвечал Людовик. — Это средство, конечно, остроумно, но жестоко.
— Почему?
— Вы излечиваете ревнивца от подозрений, но наносите ему рану в сердце. Страх его пройдет, но останется боль, а это, по-моему, еще хуже.
— Согласна. Но зато он не заметит, даже подозревать не будет, кто его настоящий враг, и не помешает истинной любви. Он направит свое внимание в ту сторону, где оно никому и ничему не повредит. Словом, государь, моя система, против которой вы, к моему удивлению, возражаете, вредна для ревнивца, но полезна для влюбленных. А кто же, государь, кроме вас, когда-нибудь жалел ревнивца? Это особая болезнь, гнездящаяся в воображении, и, как все воображаемые болезни, она неизлечима. Дорогой государь, я вспоминаю по этому поводу афоризм моего ученого доктора Доули, очень остроумного человека. «Если у вас две болезни, — говорил он, — выберите одну, которая вам больше нравится, я вам оставлю ее. Она поможет мне справиться с другой».
— Хорошо сказано, дорогая Генриетта, — с улыбкою отвечал король. — Я завтра же назначу ему пенсию за его афоризм. Вот и вы, Генриетта, изберите меньшее из зол. Вы не отвечаете, улыбаетесь. Я догадываюсь: меньшее из зол — пребывание во Франции? Ну и отлично. Это зло я вам оставлю, а сам примусь лечить большее зло и сегодня же подыщу предмет для отвлечения внимания ревнивцев обоего пола, которые преследуют нас.
— Тсс… На этот раз к нам и вправду подходят, — сказала принцесса и наклонилась, чтобы сорвать барвинок в густой траве.
И в самом деле, с вершины горки по направлению к ним мчалась целая толпа дам и кавалеров. Причиною этого набега был великолепный виноградный сфинкс, похожий сверху на сову и с нижними крылышками, напоминающими лепестки розы.
Эта редкая добыча попалась в сачок мадемуазель де Тонне-Шарант, которая с гордостью показывала ее своим менее счастливым соперницам. Царица охоты уселась в двадцати шагах от скамьи, на которой помещались Людовик и Генриетта, прислонилась к роскошному дубу, обвитому плющом, и приколола бабочку к своей длинной трости. Мадемуазель де Тонне-Шарант была очень хороша собой. Поэтому кавалеры покинули прочих дам и столпились около нее в кружок, под предлогом поздравить ее с удачею.