Сорок пять

— Я это говорил? — спросил Горанфло.

— Да, достопочтенный аббат. Я же, недостойный, но послушный брат, поторопился исполнить ваше повеление и доставил оружие.

— Странное, однако же, дело, — пробормотал Горанфло, — ничего этого я не помню.

— Вы даже прибавили, достопочтенный настоятель, латинское изречение: “Militat spiritu, militat gladio”[8].

— О, — вскричал дон Модест, от изумления выпучив глаза, — я прибавил это изречение?

— У меня память неплохая, достопочтенный аббат, — ответил Борроме, скромно опустив глаза.

— Если я так сказал, — продолжал Горанфло, медленно опуская и поднимая голову, — значит, у меня были на то основания, брат Борроме. И правда, я всегда придерживался мнения, что надо развивать тело. Еще будучи простым монахом, я боролся и словом и мечом: “Militat spiritu…” Отлично, брат Борроме. Как видно, сам Господь меня осенил.

— Так я выполняю ваш приказ до конца, достопочтенный аббат, — сказал Борроме, удаляясь вместе с братом Жаком, который, весь дрожа от радости, тянул его за подол рясы.

— Идите, — величественно произнес Горанфло.

— Ах, сеньор настоятель, — начал снова брат Борроме, возвратясь через несколько секунд после своего ухода. — Я совсем забыл…

— Что?

— В приемной дожидается один из друзей вашего преподобия, он хочет с вами о чем-то поговорить.

— Как его зовут?

— Мэтр Робер Брике.

— Мэтр Робер Брике не друг мне, брат Борроме, он просто знакомый.

— Так что вы, ваше преподобие, его не примете?

— Приму, приму, — рассеянно произнес Горанфло, — этот человек меня развлекает. Пусть он ко мне поднимется.

Брат Борроме еще раз поклонился и вышел.

Что касается брата Жака, то он одним прыжком вылетел из апартаментов настоятеля и очутился в комнате, где сложили оружие.

Через пять минут дверь опять отворилась, и появился Шико.

XX

ДВА ДРУГА

Дон Модест продолжал сидеть все в той же блаженно расслабленной позе.

Шико прошел через всю комнату и приблизился к нему. Желая дать понять вошедшему, что он его заметил, дон Модест лишь соблаговолил слегка наклонить голову.

Шико, видимо, ни в малейшей степени не удивило безразличие аббата. Остановившись на почтительном расстоянии от Горанфло, он поклонился:

— Здравствуйте, ваше преподобие!

— Ах, вот и вы, — произнес Горанфло, — видимо, воскресли?

— А вы считали меня умершим, ваше преподобие?

— Да ведь вас совсем не было видно.

— Я был занят делами.

— А!

Шико знал, что Горанфло вообще скуп на слова, пока его не разогреют две-три бутылки старого бургундского. Так как час был еще ранний и Горанфло, по всей видимости, еще не закусывал, Шико подвинул к очагу глубокое кресло и молча устроился в нем, положив ноги на каминную решетку и откинувшись всем туловищем на мягкую спинку.

— Вы позавтракаете со мной, господин Брике? — спросил дон Модест.

— Может быть.

— Не взыщите, господин Брике, если я не смогу уделить вам столько времени, сколько хотел бы.

— Э! Да кому, черт побери, нужно ваше время, господин настоятель? Черти полосатые! Я даже не напрашивался к вам на завтрак, вы сами мне предложили.

— Разумеется, господин Брике, — сказал дон Модест с беспокойством, которое объяснялось довольно твердым тоном Шико. — Конечно, я предложил, но…

— Но вы рассчитывали, что я откажусь?

— О нет. Разве свойственна мне привычка лицемерить, скажите, господин Брике?

— Человек, стоящий, подобно вам, выше многих других, может усваивать любые привычки, господин аббат, — ответил Шико, улыбнувшись так, как умел улыбаться только он.

Дон Модест, прищурившись, взглянул на Шико. Насмехался ли Шико или говорил серьезно — разобрать было невозможно.

Шико встал.

— Почему вы встали, господин Брике? — спросил Горанфло.

— Собираюсь уходить.

— А почему вы уходите, вы же сказали, что позавтракаете со мной?

— Прежде всего я не говорил, что буду завтракать.

— Простите, но я вам предложил.

— А я ответил — может быть. Может быть не значит — да.

— Вы сердитесь?

Шико рассмеялся:

— Сержусь? А на что мне сердиться? На то, что вы наглый и грубый невежда? О дорогой сеньор настоятель, я вас слишком давно знаю, чтобы сердиться на ваши мелкие недостатки.

Как громом пораженный этими словами, Горанфло сидел, раскрыв рот и вытянув вперед руки.

— Прощайте, ваше преподобие.

— О, не уходите.

— Я не могу откладывать своей поездки.

— Вы уезжаете?

— Мне дано поручение.

— Кем?

— Королем.

У Горанфло голова пошла кругом.

— Поручение, — вымолвил он, — поручение от короля. Вы, значит, снова с ним виделись?

— Конечно.

— Как же он вас встретил?

— Восторженно. Он-то помнит друзей, хоть он и король.

— Поручение от короля, — пролепетал Горанфло, — а я-то наглец, невежда, грубиян…

Сердце его теперь сжималось, как шар, из которого выходит воздух, когда его колют булавками.

— Прощайте, — повторил Шико.

Горанфло даже привстал с кресла и своей огромной рукой задержал уходящего, который, надо признаться, довольно охотно подчинился насилию.

— Послушайте, давайте объяснимся, — сказал настоятель.

— Насчет чего же?

— Насчет вашей сегодняшней обидчивости.

— Я сегодня такой же, как всегда.

— Нет.

— Я просто отражение людей, с которыми в данный момент нахожусь.

— Нет.

— Вы смеетесь, и я смеюсь; вы дуетесь, и я корчу гримасы.

— Нет, нет, нет!

— Да, да, да!

— Ну хорошо, признаюсь, — я был кое-чем озабочен…

— Вот как!

— Неужели вы не будете снисходительны к человеку, обремененному такими трудными делами? Чем только не занята моя голова! Ведь это аббатство — словно целая область! Подумайте, под моим началом двести душ, я и эконом, и архитектор, и управляющий; ко всему у меня имеются еще и духовные обязанности.

— О, этого и правда слишком много для недостойного служителя Божия!

— Ну вот, теперь вы иронизируете, — сказал Горанфло, — господин Брике, неужто вы утратили христианское милосердие?

— А оно у меня было?

— Сдается мне, что тут не без зависти с вашей стороны; остерегайтесь — зависть великий грех.

— Зависть с моей стороны? А чему мне, скажите, пожалуйста, завидовать?

— Гм, вы думаете: “Настоятель дон Модест Горанфло все время идет вперед, движется по восходящей…”

— …в то время как я двигаюсь по нисходящей, не так ли? — насмешливо спросил Шико.

— Это из-за вашего ложного положения, господин Брике.

— Господин настоятель, а вы помните евангельское изречение?

— Это какое же?

— “Низведу гордых и вознесу смиренных”.

— Подумаешь! — сказал Горанфло.

— Вот тебе на! Он берет под сомнение слово Божие, еретик! — вскричал Шико, воздевая руки к небу.

— Еретик! — повторил Горанфло. — Это гугеноты еретики.

— Ну, значит, схизматик!

— Что вы хотите сказать, господин Брике? Право же, я не знаю что и думать.

— Ничего не хочу сказать. Я уезжаю и пришел с вами попрощаться. А посему прощайте, дон Модест.

— Вы не покинете меня таким образом!

— Покину, черт побери!

— Вы?

— Да, я.

— Мой друг?

— В величии друзей забывают.

— Вы, Шико?

— Я теперь не Шико, вы же сами меня этим только что попрекнули.

— Я? Когда же?

— Когда упомянули о моем ложном положении.

— Попрекнул! Как вы сегодня выражаетесь!

И настоятель опустил огромную голову, так что все три его подбородка, приплюснутые к бычьей шее, слились воедино.

Шико наблюдал за ним краем глаза: Горанфло даже слегка побледнел.

— Прощайте и не взыщите за высказанную вам в лицо правду…

Шико направился к выходу.

— Говорите мне все, что вам заблагорассудится, господин Шико, но не смотрите на меня так!

8

Воинствует духом, воюет мечом {лат.).