Сорок пять

Обладавший, как всем известно, изобретательностью и богатым воображением, Шико выдолбил часть главной балки, проходившей из конца в конец через весь его дом: балка эта содействовала и украшению жилища, ибо была пестро раскрашена, и его прочности, ибо имела не менее восемнадцати дюймов в диаметре.

Выдолбив эту балку на полтора фута в длину и на шесть дюймов в ширину, он устроил в ней казнохранилище, содержавшее тысячу золотых экю.

Вот какой расчет произвел при этом Шико.

“Я трачу ежедневно, — сказал он себе, — двадцатую часть одного из этих экю: значит, денег у меня хватит на двадцать тысяч дней. Столько я, конечно, не проживу, но половину прожить могу. Надо, однако, учесть, что к старости и потребности и, следовательно, расходы у меня увеличатся, ибо недостаток жизненных сил придется восполнять жизненными удобствами. В общем, здесь на двадцать пять — тридцать лет жизни, этого, слава Богу, вполне достаточно!”

Произведя вместе с Шико этот расчет, мы убедимся, что он был одним из состоятельнейших рантье Парижа. Уверенность в будущем наполняла его некоторой гордостью.

Шико вовсе не был скуп, долгое время он даже отличался мотовством, но к нищете испытывал отвращение, ибо знал, что она свинцовой тяжестью давит на плечи и сгибает даже самых сильных.

И потому, заглянув в это утро в свое казнохранилище, чтобы произвести расчеты с самим собою, он подумал: “Черти полосатые! Время сейчас суровое и не располагает к щедрости. С Генрихом мне стесняться не приходится. Даже эта тысяча экю досталась мне не от него, а от одного моего дядюшки, который обещал оставить в шесть раз больше: правда, дядюшка этот был холостяк. Если бы сейчас была еще ночь, я пошел бы к королю и выудил бы у него сотню луидоров. Но уже рассвело, и я вынужден рассчитывать только на себя… и на Горанфло”.

При мысли о том, чтобы выудить деньги у Горанфло, достойный друг приора улыбнулся.

“Красиво было бы, — продолжал он размышлять, — если бы мэтр Горанфло, обязанный мне своим благополучием, отказал в ста луидорах приятелю, уезжающему по делам короля, который ему, Горанфло, дал аббатство святого Иакова. Ах, — продолжал он, — Горанфло теперь изменился. Да, но Робер Брике — по-прежнему Шико. Однако ведь я еще под покровом ночи должен был явиться за письмом короля — знаменитым письмом, от которого при Наваррском дворе должен вспыхнуть пожар. А сейчас уже рассвело. Что ж, я придумал, каким способом получу его, и при этом смогу нанести мощный удар по голове Горанфло, если он окажется чересчур непонятливым. Итак — вперед!”

Шико положил на место доску, прикрывавшую его тайник, прибил ее четырьмя гвоздями и сверху закрыл плитой, засыпав ее пылью, чтобы заполнить пазы. Уже собираясь уходить, он еще раз оглядел комнату, в которой прожил уже много счастливых дней, ни для кого недостижимый, скрытый так же верно, как сердце в человеческой груди.

Затем он окинул взглядом дом напротив.

“Впрочем, — подумал он, — эти черти Жуаезы способны в одну прекрасную ночь пожечь мой особнячок, чтобы хоть на мгновение привлечь к окну незримую даму. Эге! Но если они сожгут дом, то моя тысяча экю превратится в золотой слиток! Наверное, благоразумнее всего было бы зарыть деньги в землю. Да не стоит: если господа Жуаезы сожгут дом, король возместит мне убытки”.

Успокоенный этими соображениями, Шико запер дверь комнаты, забрав с собой ключ. Выйдя за порог и направляясь к берегу, он подумал: “Между прочим, этот Никола Пулен может заявиться сюда, найти мое отсутствие подозрительным и… Да что это сегодня у меня в голове все какие-то заячьи мысли! Вперед! Вперед!”

Когда Шико запирал входную дверь — так же тщательно, как и дверь своей комнаты, — он заметил слугу неизвестной дамы, который, сидя у окна, дышал свежим воздухом; видимо, он рассчитывал, что так рано утром никто его не увидит.

Как мы уже говорили, лицо этого человека было совершенно изуродовано раной, нанесенной ему в левый висок и захватившей также часть щеки. Кроме того, одна бровь, сместившаяся из-за раны, почти совсем скрывала левый глаз, ушедший глубоко в орбиту. Но странная вещь: хотя голова его облысела, а в бороде поблескивали серебряные нити, у него был очень живой взгляд, а другая, неповрежденная щека казалась юношески гладкой.

Увидев Робера Брике, спускавшегося со ступенек крыльца, он набросил на голову капюшон и собрался было отойти от окна, но Шико знаком попросил его остаться.

— Сосед! — крикнул Шико. — Из-за вчерашнего шума мой дом мне просто опротивел. Я на несколько недель еду за город. Не будете ли вы так любезны приглядеть за моим домом?

— Хорошо, сударь, — ответил незнакомец, — охотно это сделаю.

— А если обнаружите каких-нибудь жуликов…

— У меня есть хорошая аркебуза, сударь, будьте покойны.

— Благодарю, сосед. Я хотел бы попросить еще об одной услуге.

— Я вас слушаю.

Шико сделал вид, что измеряет взглядом расстояние, отделяющее его от собеседника.

— Мне не хотелось бы кричать отсюда о подобных вещах, дорогой сосед, — сказал он.

— Тогда я спущусь вниз, — ответил незнакомец.

Он действительно исчез из поля зрения Шико. Тот подошел поближе к дому напротив и услышал за дверью приближающиеся шаги, потом дверь открылась, и Шико очутился лицом к лицу со своим соседом.

На этот раз тот совсем закрыл лицо капюшоном.

— Сегодня утром что-то очень холодно, — заметил он, пытаясь как-то объяснить предпринятую им меру предосторожности.

— Ледяной ветер, сосед, — ответил Шико, стараясь не глядеть на своего собеседника, чтобы не смущать его.

— Я вас слушаю, сударь.

— Так вот, — сказал Шико, — я уезжаю.

— Вы уже изволили мне это сообщить.

— Я помню, помню. Но дома я оставил деньги.

— Напрасно, сударь, напрасно. Возьмите их с собой.

— Ни в коем случае. Человеку недостает легкости и решимости, когда в дороге он пытается спасти не только свою жизнь, но и кошелек. Поэтому я оставил деньги дома. Правда, они хорошо спрятаны, так хорошо, что за них можно опасаться только в случае пожара. Если бы это произошло, прошу вас, как своего соседа, проследить, когда загорится вон та толстая балка: видите, там, справа, конец ее выступает наружу в виде головы дракона. Проследите, прошу вас, и пошарьте в пепле.

— Право же, сударь, — с явным неудовольствием ответил незнакомец, — эта просьба довольно стеснительная. Делать такие признания больше подобает близкому другу, чем человеку вам незнакомому, которого вы и не можете знать.

Произнося эти слова, он пристально вглядывался в лицо Шико, расплывшееся в приторно-любезной улыбке.

— Что правда, то правда, — ответил тот, — я вас не знаю, но я очень доверяюсь впечатлению, которое на меня производят лица, а у вас, по-моему, лицо честного человека.

— Однако же, сударь, поймите, какую вы возлагаете на меня ответственность. Ведь вполне возможно, что вся эта музыка, которой нас угощали, надоест моей госпоже, как она надоела вам, и тогда мы отсюда переедем.

— Ну что ж, — ответил Шико, — тогда ничего уж не поделаешь, и я не стану с вас спрашивать, сосед.

— Спасибо за доверие, проявленное к незнакомому вам бедняку, — сказал с поклоном слуга. — Постараюсь оправдать его.

И, попрощавшись с Шико, он направился к себе.

Шико, со своей стороны, любезно раскланялся. Когда дверь за незнакомцем закрылась, он прошептал ему вслед:

— Бедный молодой человек! Вот кто настоящий призрак. А ведь я видел его таким веселым, жизнерадостным, красивым!

XIX

АББАТСТВО СВЯТОГО ИАКОВА

Аббатство, которое король отдал Горанфло в награду за его верную службу, и в особенности за его блестящее красноречие, расположено было за Сент-Антуанскими воротами, на расстоянии около двух мушкетных выстрелов от них.

В те времена часть города, примыкающая к Сент-Антуанским воротам, усиленно посещалась знатью, ибо король часто ездил в Венсенский замок, тогда еще называвшийся Венсенским лесом.