Сорок пять

— Сделаю все возможное, — сказал он. — Но для большей уверенности вы тоже похлопочите.

— Гм! — недовольно пробурчал лакей. — Не очень-то это утешительно!

— У нас совсем ничего не осталось? — спросил Пертинакс.

— В Саксе мы проели последний экю.

— Черт возьми! Постарайтесь обратить что-нибудь в деньги.

Не успел он произнести эти слова, как на улице, а потом у самого порога гостиницы раздался громкий возглас:

— Покупаю старое железо! Кто продает на слом?

Услышав этот крик, г-жа Фурнишон бросилась к дверям.

Тем временем сам хозяин величественно подавал на стол первые блюда.

Судя по приему, оказанному кухне Фурнишона, она была превосходная.

Хозяин, не будучи в состоянии достойным образом отвечать на все сыпавшиеся на него похвалы, пожелал, чтобы их разделила с ним его супруга.

Он принялся искать ее глазами, но тщетно. Она исчезла. Тогда он стал звать ее.

— Чего она там застряла? — спросил он у поваренка, видя, что жена так и не является.

— Ах, хозяин, ей такое золотое дельце подвернулось, — ответил тот. — Она сбывает все ваше старое железо за новенькие денежки.

— Надеюсь, речь идет не о моей боевой кирасе и каске! — возопил Фурнишон, устремляясь к выходу.

— Да нет же, нет, — сказал Луаньяк, — королевским указом запрещено скупать оружие.

— Все равно, — бросил в ответ Фурнишон и побежал к двери.

В зал вошла ликующая г-жа Фурнишон.

— Что это с тобой такое? — спросила она, глядя на взволнованного мужа.

— А то, что говорят, будто ты продаешь мое оружие.

— Ну и что же?

— А я не хочу, чтобы его продавали!

— Да ведь сейчас у нас мир, и лучше две новые кастрюли, чем одна старая кираса.

— Но с тех пор, как вышел королевский указ, о котором только что говорил господин де Луаньяк, торговать старым железом стало, наверно, совсем невыгодно? — заметил Шалабр.

— Напротив, сударь, — сказала г-жа Фурнишон, — этот торговец уже давно делает мне самые выгодные предложения. Ну вот, сегодня я уже не смогла устоять и, раз опять представился случай, решила им воспользоваться. Десять экю, сударь, — это десять экю, а старая кираса всегда останется старой кирасой.

— Как! Десять экю? — изумился Шалабр. — Так дорого? О, черт!

Он задумался.

— Десять экю! — повторил Пертинакс, многозначительно взглянув на своего лакея. — Вы слышите, господин Самюэль?

Господин Самюэль уже исчез.

— Но помилуйте, — произнес г-н де Луаньяк, — ведь этот торговец рискует попасть на виселицу!

— О, это славный малый, безобидный и сговорчивый, — продолжала г-жа Фурнишон.

— А что он делает со всем этим железом?

— Продает на вес.

— На вес! — повторил г-н де Луаньяк. — И вы говорите, что он дал вам десять экю? За что?

— За старую кирасу и старую каску.

— Допустим, что обе они весят фунтов двадцать, это выходит по пол-экю за фунт. Тысяча чертей, как говорит один мой знакомый; за этим что-то кроется!

— Как жаль, что я не могу привести этого славного торговца к себе в замок! — сказал Шалабр, и глаза его разгорелись. — Я бы продал ему добрых три тысячи фунтов железа — и шлемы, и наручни, и кирасы.

— Как? Вы продали бы латы своих предков? — насмешливо спросил Сент-Малин.

— Ах, сударь, — сказал Эсташ де Мираду, — вы поступили бы неблаговидно: ведь это священные реликвии.

— Подумаешь! — возразил Шалабр. — В настоящее время мои предки сами превратились в реликвии и нуждаются только в молитвах за упокой души.

За столом царило теперь все более и более шумное оживление благодаря бургундскому, которого пили немало: блюда у Фурнишона были хорошо наперчены.

Голоса достигли самого высокого диапазона, тарелки гремели, головы наполнились туманом, и сквозь него каждый гасконец видел все в розовом свете, кроме Милитора, не забывавшего о своем падении, и Карменжа, не забывавшего о своем паже.

— И веселятся же эти люди, — сказал Луаньяк своему соседу, коим оказался Эрнотон, — а почему — сами не знают.

— Я тоже не знаю, — ответил Карменж. — Правда, что до меня, то я исключение — я вовсе не в радостном расположении духа.

— И напрасно, — продолжал Луаньяк, — вы ведь из тех, для кого Париж — золотая жила, рай грядущих почестей, обитель блаженства.

Эрнотон отрицательно покачал головой.

— Да ну же!

— Не смейтесь надо мной, господин де Луаньяк, — сказал Эрнотон. — Вы, кажется, держите в руках все нити, приводящие большинство из нас в движение. Окажите же мне одну милость — не обращайтесь с виконтом Эрнотоном де Карменжем, как с марионеткой.

— Я готов оказать вам и другие милости, господин виконт, — сказал Луаньяк, учтиво наклоняя голову. — Двоих из собравшихся здесь я выделил с первого взгляда: вас — столько в вашей внешности достоинства и сдержанности — и другого молодого человека, вон того, такого скрытного и мрачного с виду.

— Как его имя?

— Господин де Сент-Малин.

— А почему вы именно нас выделили, разрешите спросить, если, впрочем, я не проявляю чрезмерного любопытства?

— Потому что я вас знаю, вот и все.

— Меня? — с удивлением спросил Эрнотон.

— Вас, и его, и всех, кто здесь находится.

— Странно.

— Да, но это необходимо.

— Почему?

— Потому что командир должен знать своих солдат.

— Значит, все эти люди…

— Завтра будут моими солдатами.

— Но я думал, что господин д’Эпернон…

— Тсс! Не произносите здесь этого имени, вернее, не произносите здесь вообще никаких имен. Навострите слух и закройте рот, и поскольку я обещал вам какие угодно милости, считайте одной из них этот совет.

— Благодарю вас, господин де Луаньяк.

Луаньяк отер усы и встал.

— Господа, — сказал он, — раз случай свел здесь сорок пять земляков, осушим стаканы испанского вина за благоденствие всех присутствующих.

Предложение это вызвало бурные рукоплескания.

— Все они большей частью пьяны, — сказал Луаньяк Эрнотону, — вот подходящий момент выведать у каждого его подноготную, но времени, к сожалению, мало.

Затем, повысив голос, он крикнул:

— Эй, мэтр Фурнишон, удалите-ка отсюда женщин, детей и слуг.

Лардиль, ворча, поднялась со своего места: она не успела доесть сладкое.

Милитор не шевельнулся.

— А ты там что, не слышал? — сказал Луаньяк, устремляя на юношу взгляд, не допускающий возражений. — Ну, живо на кухню, господин Милитор!

Через несколько мгновений в зале остались только сорок пять сотрапезников и г-н де Луаньяк.

— Господа, — начал последний, — каждый из нас знает, кем именно он вызван в Париж, или же, во всяком случае, догадывается об этом. Ладно, ладно, не выкрикивайте имен: вы знаете, и хватит. Известно вам также, что вы прибыли для того, чтобы поступить в его распоряжение.

Со всех концов зала раздался одобрительный ропот. Но так как каждый знал только то, что касалось его лично, и понятия не имел, что сосед его явился, вызванный сюда той же властью, все с удивлением глядели друг на друга.

— Ладно, — сказал Луаньяк. — Переглядываться, господа, будете потом. Не беспокойтесь, вам хватит времени свести знакомство. Итак, вы явились сюда, чтобы повиноваться этому человеку, признаете вы это?

— Да, да! — закричали все сорок пять. — Признаем.

— Так вот, для начала, — продолжал Луаньяк, — вы без лишнего шума оставите эту гостиницу и переберетесь в предназначенное для вас помещение.

— Для всех нас? — спросил Сент-Малин.

— Для всех.

— Мы все вызваны и все здесь на равных? — спросил Пердикка, стоявший на ногах так нетвердо, что для сохранения равновесия ему пришлось охватить рукой шею Шалабра.

— Осторожнее, — произнес тот, — вы изомнете мне куртку.

— Да, вы все равны перед волей своего повелителя.

— Ого, — вспыхнув, сказал Карменж, — простите, но мне никто не говорил, что господин д’Эпернон будет именоваться моим повелителем.

— Не спешите.

— Значит, я не так понял.

— Да, подождите же, буйная голова!