Сорок пять

Клеман ничего не ответил, и, несмотря на темноту, Шико прочел на его лице твердую решимость не говорить больше ни слова.

Решимость эта крайне огорчила нашего друга, который привык все знать.

Нельзя сказать, чтобы молчание Клемана было враждебным. Наоборот, он, по-видимому, был очень рад неожиданной встрече со своим многоопытным учителем фехтования, мэтром Робером Брике, и проявил всю любезность, какую только можно было ожидать от существа столь замкнутого и необщительного.

Разговор совсем прекратился. Чтобы возобновить его, Шико уже был готов произнести имя брата Борроме, но, хотя угрызений совести он не испытывал или же полагал, что не испытывает, имя это так и не слетело с его уст.

Молодой человек не произносил ни слова, но при этом, казалось, чего-то ждал. Могло показаться, что он почитает за счастье возможно дольше задержаться вблизи гостиницы “Меч гордого рыцаря”.

Робер Брике попытался заговорить о путешествии, которое юноша мог надеяться совершить вместе с ним.

Когда Шико упомянул о просторе и свободе, глаза Жака Клемана заблестели.

Робер Брике рассказал ему, что в странах, где он недавно побывал, искусство фехтования в большом почете, и небрежно прибавил, что даже изучил там несколько удивительных приемов.

У Жака это было больное место. Он попросил показать ему новые приемы, и Шико своей длинной рукой исполнил их на руке монашка.

Но вся болтовня Шико не смягчила неподатливого мальчика. Пробуя парировать неизвестные ему удары своего друга мэтра Робера Брике, он упорно молчал о том, что же ему было нужно в этом квартале.

Раздосадованный, но вполне владеющий собой Шико решил испробовать несправедливые нападки. Несправедливость — самое мощное средство вызвать на откровенность женщин, детей и вообще всех, кто занимает более низкое положение.

— Что там ни говори, мальчуган, — сказал он, словно возвращаясь к прерванной мысли, — что там ни говори, а ты, хоть и очень славный монашек, все же посещаешь гостиницы, да еще какие! Те, в которых можно застать прекрасных дам, и ты, словно зачарованный, глядишь на окно, где мелькнет их тень. Мальчик, мальчик, я все расскажу дону Модесту.

Удар попал в цель, и притом гораздо вернее, чем предполагал Шико, ибо, начиная разговор, он даже не представлял себе, что нанес такую глубокую рану.

Жак быстро обернулся к нему, словно змея, на которую наступили.

— Неправда! — вскричал он, краснея от стыда и гнева. — Я на женщин не смотрю!

— Смотришь, смотришь, — продолжал Шико. — Когда ты вышел из “Гордого рыцаря”, там находилась одна очень красивая дама, и ты обернулся, чтобы увидеть ее еще раз, и я знаю, что ты ждал ее в башенке, и знаю, что ты с ней говорил.

Шико действовал методом индукции.

Жак не смог сдержаться.

— Конечно, я с ней говорил! — вскричал он. — Разве это грех — разговаривать с женщинами?

— Нет, если с ними разговаривают не по личному побуждению и не во власти сатанинского искушения.

— Сатана тут совсем ни при чем: я вынужден был говорить с этой дамой, раз мне поручили передать ей письмо.

— Это было поручение дона Модеста Горанфло? — вскричал Шико.

— Да, а теперь можете ему на меня жаловаться.

Шико, на мгновение растерявшийся и словно нащупывавший путь во мраке, при этих словах почувствовал, что в мозгу его сверкнула молния.

— А, я так и знал, — сказал он.

— Что вы знали?

— То, чего ты не хотел мне говорить.

— Я и своих личных секретов не выдаю, тем более не стал бы выдавать чужие тайны.

— Да, но мне можно.

— Почему именно вам?

— Мне, потому что я друг дона Модеста, а кроме того…

— Ну?

— Я заранее знаю все, что ты мог бы мне сообщить.

Маленький Жак посмотрел на Шико и с недоверчивой улыбкой покачал головой.

— Ну вот, — сказал Шико, — хочешь, я сам расскажу тебе то, чего ты не хотел мне рассказывать?

— Хочу, — сказал Жак.

Шико сделал над собой усилие.

— Во-первых, этот бедняга Борроме…

Лико Жака помрачнело.

— О, — сказал мальчик, — если бы я там был…

— Если бы ты там был?..

— Все обернулось бы по-другому.

— Ты бы стал защищать его от швейцарцев, с которыми он затеял ссору?

— Я бы защищал его от всех на свете!

— Так что он не был бы убит?

— Или меня убили бы вместе с ним.

— Но тебя там не оказалось, так что бедняга скончался в каком-то третьеразрядном кабачке и, отдавая Богу душу, произнес имя дона Модеста?

— Да.

— И дона Модеста об этом известили?

— Прибежал какой-то насмерть перепуганный человек и поднял в монастыре тревогу.

— А дон Модест велел подать носилки и поспешил в “Рог изобилия”?

— Откуда вы все это знаете?

— О, ты меня еще не знаешь, малыш. Я ведь немножко колдун.

Жак попятился.

— Это еще не все, — продолжал Шико, чье лицо прояснялось от его же собственных слов. — В кармане убитого нашли письмо.

— Совершенно верно, письмо.

— И дон Модест поручил своему малютке Жаку отнести это письмо по адресу.

— Да.

— И малютка Жак тотчас побежал в особняк Гизов.

— О!

— Где он никого не нашел.

— Боже мой!

— Кроме господина де Мейнвиля.

— Господи помилуй!

— Каковой господин де Мейнвиль привел Жака в гостиницу “Меч гордого рыцаря”.

— Господин Брике, господин Брике! — вскричал Жак. — Раз вы и это знаете…

— Э, черти полосатые! Ты же сам видишь, что знаю! — воскликнул Шико, торжествуя, что ему удалось извлечь на свет нечто дотоле неизвестное и для него чрезвычайно важное.

— Значит, — продолжал Жак, — вы должны признать, господин Брике, что я ни в чем не погрешил!

— Нет, — сказал Шико, — ты не грешил действием или каким-либо упущением, но ты грешил мыслью.

Монашек вспыхнул и пробормотал:

— Это правда, она похожа на образ девы Марии, что висел у изголовья моей матери.

— О, — прошептал Шико, — как много теряют люди нелюбопытные!

Тут он заставил юного Клемана, которого держал теперь в руках, пересказать заново все, что он сам только что рассказал, но на этот раз со всеми подробностями — ему, разумеется, неизвестными.

— Теперь видишь, — сказал Шико, когда мальчик кончил рассказывать, — каким плохим учителем фехтования был для тебя брат Борроме!

— Господин Брике, — заметил юный Жак, — не надо говорить дурно о мертвых.

— Правильно, но одно тебе придется признать.

— Что именно?

— Что брат Борроме владел шпагой хуже, чем тот, кто его убил.

— Это правда.

— Ну, мне больше нечего тебе сказать. Доброй ночи, мой маленький Жак, до скорого свиданья, и если ты хочешь…

— Чего, господин Брике?

— Я сам буду давать тебе уроки фехтования.

— О, я очень хочу!

— А теперь иди скорее, малыш, тебя ведь с нетерпением ждут в монастыре.

— Верно. Спасибо, господин Брике, что вы мне об этом напомнили.

Монашек побежал прочь и скоро исчез из виду.

У Шико имелись основания избавиться от собеседника. Он вытянул из него все, что хотел, а, с другой стороны, ему надо было добыть и кое-какие другие сведения.

Он скорым шагом вернулся домой. Носилки, носильщики и лошадь все еще стояли у дверей “Гордого рыцаря”. Шико снова бесшумно примостился на своей водосточной трубе.

Теперь Шико не спускал с него глаз.

Дом напротив был по-прежнему освещен.

Сперва сквозь неплотно прикрытые шторы он видел, как Эрнотон в явном нетерпении расхаживает по комнате. Потом он увидел, как возвратились носилки, как удалился Мейнвиль, наконец, как герцогиня вошла в комнату, где Эрнотон уже не дышал, а просто задыхался.

Эрнотон преклонил перед герцогиней колени, и она протянула ему для поцелуя белую руку. Затем герцогиня подняла молодого человека и усадила рядом с собою за изящно накрытый стол.

— Странно, — пробормотал Шико, — началось это как заговор, а кончается как любовное свидание!.. Да, но кто явился на это свидание? Госпожа де Монпансье.