Сорок пять

— И что же вы выследили, достойный мой друг?

— Прежде всего я обнаружил, что дон Модест — толстый болван.

— Ну, тут особой ловкости не требуется.

— Простите, простите! Его высочество Генрих Третий не дурак, а считает дона Модеста светочем церкви и намерен назначить его епископом.

— Пусть себе. Ничего не имею против такого назначения, наоборот: в тот день я здорово повеселюсь. А что еще вы открыли?

— Я понял, что некий брат Борроме не монах, а капитан.

— Вот как, вы и это поняли?

— С первого взгляда.

— А еще что?

— Я обнаружил, что маленький Жак упражняется с рапирой, пока ему не пришло время орудовать шпагой, и на мишени, пока не настал час проткнуть человека.

— А, ты разнюхал и это! — произнес Борроме, нахмурившись. — Ну, дальше, что еще?

— Дай-ка мне выпить, а то я ничего больше не припоминаю.

— Заметь, что ты приступаешь к шестой бутылке! — рассмеялся Борроме.

— Ну что ж, и пьянею, — ответил Шико, — спорить не стану. Разве мы здесь для того, чтобы философствовать?

— Мы здесь, чтобы выпить.

— Так выпьем же!

И Шико наполнил свой стакан.

— Ну что, — спросил Борроме, чокнувшись с Шико, — припомнил?

— Что именно?

— Что еще ты увидел в монастыре?

— Черт побери, конечно!

— Что же?

— Я увидел монахов, которые были больше солдаты, чем монахи, и подчинялись не столько дону Модесту, сколько тебе. Вот что я увидел.

— Вот как? Но это, наверное, не все?

— Нет, но наливай же мне, наливай, наливай, а то я все опять забуду.

И так как бутылка Шико была пуста, он протянул стакан Борроме, который налил ему из своей.

Шико осушил стакан единым духом.

— Что ж, припоминаем? — спросил Борроме.

— Припоминаем ли?.. Еще бы!

— Что ты еще увидел?

— Я увидел целый заговор.

— Заговор? — бледнея, переспросил Борроме.

— Да, заговор, — ответил Шико.

— Против кого?

— Против короля.

— С какой целью?

— Похитить его.

— Когда же?

— Когда он будет возвращаться из Венсена.

— Черт побери!

— Что ты сказал?

— Ничего. А вы это видели?

— Видел.

— И предупредили короля?

— А как же? Для того я и явился в монастырь!

— Значит, это дело сорвалось из-за вас?

— Из-за меня.

— Проклятье! — процедил сквозь зубы Борроме.

— Что вы сказали?

— Что у вас зоркие глаза, приятель.

— Ну, это еще что! — заплетающимся языком ответил Шико. — Дайте-ка мне одну из ваших бутылок, и вы удивитесь, когда я вам скажу, что я видел.

Борроме поспешно удовлетворил желание Шико.

— Давайте же, — сказал он, — удивите меня.

— Прежде всего, я видел раненого господина де Майена.

— Эко дело!

— Пустяки, конечно: он попался мне на пути. Потом я видел взятие Кагора.

— Как взятие Кагора? Вы, значит, прибыли из Кагора?

— Конечно. Ах, капитан, замечательное было, по правде сказать, зрелище, такому храбрецу, как вы, оно пришлось бы по сердцу.

— Не сомневаюсь. Вы, значит, были подле короля Наваррского?

— Совсем рядышком, друг мой, как сейчас с вами.

— И вы с ним расстались?

— Чтобы сообщить эту новость королю Французскому.

— И вы вышли из Лувра?

— За четверть часа до вас.

— В таком случае, раз мы с того момента не расставались, я не стану спрашивать, что вы видели после нашей встречи в Лувре.

— Напротив, спрашивайте, спрашивайте, ибо, честное слово, это как раз самое любопытное.

— Говорите же.

— Говорите, говорите! — сказал Шико. — Черти полосатые! Легко вам говорить: говорите!

— Да уж постарайтесь.

— Еще стаканчик, чтобы язык развязался… Полнее, отлично. Так вот, я видел, приятель, что, вынимая из кармана письмо его светлости герцога де Гиза, ты выронил еще одно.

— Еще одно! — вскричал Борроме, вскакивая с места.

— Да, — сказал Шико, — оно у тебя тут.

И, пьяно примерившись, он ткнул пальцем в кожаную куртку Борроме, как раз туда, где лежало письмо.

Борроме вздрогнул, словно палец Шико был из раскаленного железа и коснулся не куртки, а его тела.

— Ого, — сказал он, — недостает лишь одного.

— Чего недостает?

— Чтобы вы знали, кому это письмо адресовано.

— Подумаешь! — произнес Шико, кладя руки на стол. — Оно адресовано госпоже герцогине де Монпансье.

— Боже мой! — вскричал Борроме. — Надеюсь, вы ничего не сказали об этом королю?

— Ни слова, но обязательно скажу.

— Когда же?

— После того как посплю немного, — ответил Шико. И он опустил голову на руки.

— Так вы знаете, что у меня есть письмо к герцогине? — спросил капитан прерывающимся от волнения голосом.

— Знаю, — проворковал Шико, — отлично знаю.

— И если бы вы могли стоять на ногах, вы отправились бы в Лувр?

— Отправился бы в Лувр.

— И выдали бы меня?

— И выдал бы вас.

— Так что это не шутка?

— Что?

— Что, как только вы проспитесь…

— Ну?..

— Король все узнает?

— Но, любезный друг мой, — продолжал Шико, приподнимая голову и глядя на Борроме с томно-ленивым выражением, — поймите же: вы — заговорщик, я — шпион. Я получаю вознаграждение за каждый раскрытый мною заговор. Вы устраиваете заговор, я вас выдаю. Каждый из нас выполняет свою работу — вот и все. Доброй ночи, капитан.

Проговорив это, Шико занял свою первоначальную позицию и вдобавок еще устроился на табурете и на столе таким образом, что упрятал лицо в ладони, затылок был защищен каской, и открытой оставалась только спина. Но зато спина эта, освобожденная от кирасы, лежавшей рядом на стуле, даже как-то закруглялась, словно напрашиваясь на удар.

— А, — произнес Борроме, устремляя на своего собутыльника горящий взгляд, — а, ты хочешь выдать меня, приятель!

— Как только проснусь, друг любезный, это дело решенное, — пробормотал Шико.

— Посмотрим еще, проснешься ли ты! — вскричал Борроме.

И с этими словами он яростно ударил кинжалом в спину собутыльника, рассчитывая пронзить его насквозь и пригвоздить к столу.

Но Борроме рассчитывал, не зная о кольчуге, которую Шико позаимствовал в оружейной дона Модеста. Кинжал его разлетелся на куски, словно стеклянный, от соприкосновения с этой славной кольчугой, которая, таким образом, во второй раз спасла Шико жизнь.

Вдобавок, не успел еще убийца опомниться, как правая рука Шико, распрямившись словно пружина, описала полукруг и нанесла прямо в лицо Борроме удар кулаком, весящим фунтов пятьсот, отчего окровавленный Борроме отлетел к стене.

В одну секунду он, однако, вскочил и сразу схватился за шпагу.

Этих секунд Шико хватило встать и тоже выхватить оружие из ножен.

Винные пары рассеялись точно по волшебству. Шико стоял, слегка опираясь на левую ногу, взгляд его был устремлен на врага; рука крепко сжимала эфес.

Стол, на котором валялись пустые бутылки, разделял обоих противников, служа каждому из них заслоном.

При виде крови, текущей из его носа и капавшей на пол, Борроме разъярился: он забыл о всякой осторожности и устремился на врага, сблизившись с ним настолько, насколько позволял разделявший их стол.

— Дважды болван, — сказал Шико, — видишь теперь, что на самом деле пьян ты, а не я: ведь с того конца стола ты до меня дотянуться не можешь, моя же рука шесть дюймов длиннее твоей, и шпага — на шесть дюймов длиннее твоей. Вот тебе доказательство!

И Шико, даже не сделав выпада, вытянул с быстротою молнии руку и уколол Борроме острием шпаги в середину лба. У Борроме вырвался крик не столько боли, сколько ярости. Отличаясь, во всяком случае, безрассудной храбростью, он стал нападать с удвоенным пылом.

Шико по ту сторону стола взял стул и спокойно уселся.

— Бог ты мой, и болваны же эти солдаты! — сказал он, пожимая плечами. — Им кажется, что они умеют владеть шпагой, а любой буржуа, если захочет, может раздавить их, как муху. Ну вот, теперь он намерен выколоть мне глаза. Ах, ты вскочил на стол — только этого не хватало! Да поберегись ты, осел этакий, нет ничего страшнее ударов снизу вверх; захоти я, и мне ничего не стоит насадить тебя на шпагу, словно птенчика.