Сорок пять

— Подожди меня, а пока меня не будет, поводи коней.

Солдат взял поводья и принялся выполнять приказание.

Войдя в большой зал гостиницы, капитан остановился и с довольным видом огляделся по сторонам.

— Ого! — сказал он. — Такой большой зал и ни одного посетителя. Отлично!

Мэтр Фурнишон взирал на него с удивлением, а г-жа Фурнишон понимающе улыбалась.

— Но, — продолжал капитан, — значит, или в вашем поведении, или в вашем доме есть что-то, отталкивающее гостей?

— Ни того, ни другого, слава Богу, нет, сударь! — возразила г-жа Фурнишон. — Но квартал еще мало заселен, а что касается клиентов, то мы сами разборчивы.

— А, отлично! — сказал капитан.

Тем временем мэтр Фурнишон, слушая ответы своей жены, с важным видом кивал головой, словно подтверждая ее слова.

— К примеру сказать, — прибавила она, подмигнув так выразительно, что сразу стало понятно, кто придумал название “Розовый куст любви”, — за одного такого клиента, как ваша милость, мы охотно отдадим целую дюжину.

— Вы очень любезны, прелестная хозяюшка, благодарю вас.

— Не угодно ли вам, сударь, попробовать нашего вина? — спросил Фурнишон, стараясь, чтобы голос его звучал как можно менее хрипло.

— Не угодно ли осмотреть жилые помещения? — спросила г-жа Фурнишон так ласково, как только могла.

— Сделаем, пожалуй, и то и другое, — ответил капитан.

Фурнишон спустился в погреб, а супруга его, указав гостю на лестницу, ведущую в башенки, первая стала подниматься наверх: при этом она кокетливо приподнимала юбочку, и от каждого ее шага поскрипывал изящный башмачок истой парижанки.

— Сколько человек вы можете здесь разместить? — спросил капитан, когда они поднялись на второй этаж.

— Тридцать, из них десять господ.

— Жаль, но этого недостаточно, прелестная хозяйка. — ответил капитан.

— Почему же, сударь?

— У меня был один план, но, видно, не стоит и говорить о нем.

— Ах, сударь, вы не найдете ничего лучше “Розового куста любви”.

— Как “Розового куста любви”?

— Я хочу сказать — “Меча гордого рыцаря”. Разве что Лувр со всеми своими пристройками…

Посетитель как-то странно поглядел на нее.

— Вы правы, — сказал он, — разве что Лувр… — Про себя же он пробормотал: — Почему же нет? Это, пожалуй, было бы и удобнее, и дешевле. Так вы говорите, добрейшая хозяюшка, — продолжал он громко, — что могли бы разместить здесь на ночлег тридцать человек?

— Да, конечно.

— А на один день?

— А на один день — человек сорок, даже сорок пять.

— Сорок пять! Тысяча чертей! Как раз то, что нужно.

— Правда? Вот видите, как удачно получается!

— И так разместить, что у гостиницы не будет никакой давки?

— Иногда, по воскресеньям, у нас бывает до восьмидесяти человек военных.

— И перед домом не собирается толпа, и среди соседей нет соглядатаев?

— О, Бог мой, нет. С одной стороны у нас сосед — достойный буржуа, который ни в чьи дела не вмешивается, а с другой — соседка, дама, ведущая очень замкнутый образ жизни; за три недели, что она здесь проживает, я ее даже не видела. Все прочие — мелкий люд.

— Вот это меня очень устраивает.

— Тем лучше, — заметила г-жа Фурнишон.

— Так вот, ровно через месяц, — продолжал капитан, — запомните хорошенько, сударыня, — ровно через месяц…

— Значит, двадцать шестого октября…

— Совершенно верно, двадцать шестого октября.

— Так что же?

— На двадцать шестое октября я снимаю вашу гостиницу.

— Всю целиком?

— Всю целиком. Я хочу сделать сюрприз своим землякам — это все офицеры или, во всяком случае, в большинстве своем военные, — они собираются искать счастья в Париже. За это время их известят, чтобы они остановились у вас.

— А как же их об этом известят, раз вы намереваетесь сделать им сюрприз? — неосторожно спросила г-жа Фурнишон.

— Ах, — ответил капитан, явно раздосадованный этим вопросом, — если вы, тысяча чертей, любопытны или нескромны…

— Нет-нет, сударь! — поспешно вскричала испуганная г-жа Фурнишон.

Муж ее все слышал. От слов “офицеры” или, во всяком случае, “военные” сердце его радостно забилось.

Он тотчас же бросился к гостю.

— Сударь, — вскричал он, — вы будете здесь хозяином, неограниченным повелителем, и никому, Бог ты мой, даже не вздумается задавать вам вопросы. Все ваши друзья будут радушно приняты.

— Я не сказал “друзья”, любезный, — заметил высокомерным тоном капитан, — я сказал “земляки”.

— Да, да, земляки вашей милости, это я оговорился.

Госпожа Фурнишон раздраженно отвернулась: розовый куст, ощетинившись, превратился в частокол составленных вместе алебард.

— Вы подадите им ужин.

— Слушаюсь.

— Вы устроите их на ночлег, если к тому времени я не подготовлю им помещение.

— Обязательно.

— Словом, вы будете всецело к их услугам — и никаких расспросов.

— Все сделаем, как прикажете.

— Вот вам тридцать ливров задатка.

— Договорились, ваша милость. Мы устроим вашим землякам королевский прием. И если бы вы пожелали убедиться в этом, отведав вина…

— Спасибо, я не пью.

Капитан подошел к окну и подозвал ординарца, оставшегося с лошадьми.

Тем временем мэтр Фурнишон кое о чем поразмыслил.

— Ваша милость, — сказал он (получив три пистоля, щедро выданные ему в задаток, мэтр Фурнишон стал именовать своего гостя “ваша милость”). — Ваша милость, а как же я узнаю этих господ?

— г- Ваша правда, тысяча чертей! Я ведь совсем забыл. Дайте-ка мне сургуч, бумагу и свечу.

Госпожа Фурнишон тотчас же принесла требуемое. Капитан приложился к кипящему сургучу кольцом, надетым на палец его левой руки.

— Вот, — сказал он, — видите это изображение?

— Красавица, ей-Богу.

— Да, это Клеопатра. Так вот, каждый из моих земляков представит вам такой же точно отпечаток, а вы окажете гостеприимство подателю этого отпечатка. Понятно?

— На сколько времени?

— Еще не знаю. Вы получите соответствующие указания.

— Так мы их ждем.

Блестящий капитан сошел вниз, вскочил в седло и пустил коня рысью.

В ожидании пока он вернется, супруги Фурнишон положили в карман свои тридцать ливров задатка, к величайшей радости хозяина, беспрестанно повторявшего:

— Военные! Вот видишь, вывеска-то себя оправдала, мы разбогатеем от меча!

И, предвкушая наступление 26 октября, он принялся до блеска начищать все свои кастрюли.

VIII

СИЛУЭТ ГАСКОНЦА

Мы не осмелились бы утверждать, что г-жа Фурнишон проявила ту скромность, которой требовал от нее посетитель. К тому же она, вероятно, считала себя свободной от каких-либо обязательств по отношению к нему, поскольку в вопросе о названии гостиницы он оказал поддержку ее мужу. Но так как ей предстояло выяснить гораздо больше того, что было сказано, она начала с подведения под свои догадки прочных оснований, именно — с попыток разузнать, кто же был этот неизвестный всадник, который так щедро оплачивал прием своих земляков. Поэтому она не преминула спросить у первого же попавшегося ей на глаза солдата, как зовут капитана, проводившего в тот день учения.

Солдат, по характеру своему, вероятно, более осторожный, чем его собеседница, прежде всего осведомился, почему она его об этом спрашивает.

— Да он только что вышел от нас, — ответила г-жа Фурнишон, — мы разговаривали, и, естественно, нам хотелось бы знать, кто он такой.

Солдат рассмеялся:

— Капитан, проводивший учения, не стал бы заходить в “Меч гордого рыцаря”, госпожа Фурнишон.

— А почему, скажите, пожалуйста? — спросила хозяйка. — Что, он для этого слишком важный барин?

— Может быть.

— Ну так я вам скажу, что он не ради себя лично заходил в гостиницу.

— А ради кого?

— Ради своих друзей.

— Капитан, проводивший сегодня утром учения, не стал бы размещать своих друзей в “Мече гордого рыцаря”, ручаюсь в этом.