Королева Марго

— Почему ты бежал куда глаза глядят и причинил мне столько горя, а не укрылся у нашего покровителя? Ведь герцог защищал тебя, он бы тебя и спрятал. Я бы жил вместе с тобой, сделал бы вид, что горюю, и таким способом провел бы всех придворных дураков.

— У нашего покровителя? — тихо спросил Ла Моль. — У герцога Алансонского?

— Ну да. Судя по его разговорам, я думал, что он спас тебе жизнь.

— Жизнь мне спас король Наваррский, — ответил Ла Моль.

— Вот оно что! — сказал Коконнас. — А ты уверен в этом?

— Вполне!

— Что за добрый, что за прекрасный король! А какое же участие принимал в этом деле герцог Алансонский?

— У него-то в руках и был шнурок, чтобы задушить меня.

— Дьявольщина! — воскликнул Коконнас. — Л а Моль, ты уверен в том, что говоришь? Как, этот бледный герцог, щенок, мозгляк, хотел задушить моего друга! Дьявольщина! Завтра скажу ему, что я думаю об этом.

— Ты с ума сошел!

— Да, верно, он, пожалуй, начнет заново… Да все равно, этому не бывать!

—. Ну-ну, Коконнас, успокойся и не забудь, что пробило половину двенадцатого, а ты сегодня на дежурстве.

— Плевать мне на его службу! Пускай его ждет! Моя служба! Чтобы я служил человеку, который держал в руках веревку для тебя!.. Ты шутишь?.. Нет!.. Это судьба! Так предначертано, что я должен был вновь встретиться с тобой и больше уж не расставаться. Я остаюсь здесь.

— Подумай, несчастный! Ведь ты не пьян.

— К счастью; будь я пьян, я бы поджег Лувр.

— Послушай, Аннибал, будь благоразумен. Ступай в Лувр. Служба — вещь священная.

— Идем вместе.

— Немыслимо.

— Разве они еще думают тебя убить?

— Едва ли. Я слишком мало значу, чтобы против меня был настоящий заговор, какое-нибудь твердое решение. Нашла прихоть — и захотелось меня убить, вот и все. Владыки были просто в веселом настроении!

— А чем ты занимаешься?

— Я? Ничем. Брожу, шатаюсь, где придется.

— Ладно! Я тоже буду шататься вместе с тобой. Прекрасное занятие! К тому же, если кто нападет, нас будет двое, и мы покажем, где раки зимуют. Пусть только явится это насекомое, твой герцог! Я его пришпилю к стене, как бабочку!

— Тогда хоть попроси его дать тебе отставку.

— Да, окончательно!

— В таком случае предупреди его, что ты с ним расстаешься.

— Совершенно верно. Согласен. Сейчас напишу ему.

— Знаешь, Коконнас, это будет слишком неучтиво — писать письмо принцу крови.

— Принцу крови! Какой крови? Крови моего друга! Погоди у меня, — крикнул Коконнас, трагически вращая глазами, — погоди! Стану я еще соблюдать с ним этикет!

"Ив самом деле, — подумал Ла Моль, — через несколько дней ему не будет дела ни до принца, ни до кого другого; ведь мы возьмем его с собой, если он захочет ехать с нами".

Коконнас вооружился пером и, не встречая больше сопротивления со стороны своего друга, тут же сочинил образчик красноречия, прилагаемый здесь для прочтения:

"Ваше высочество!

Несомненно, что человек, столь начитанный в произведениях античной древности, как Ваша светлость, знаком с трогательной повестью об Оресте и Пиладе, двух героях, славных своей несчастною судьбой и своей дружбой. Мой друг Ла Моль несчастен не менее Ореста, а нежное чувство дружбы знакомо мне не меньше, чем Пиладу. А друг мой в данную минуту занят такими важными делами, которые требуют моего содействия. Мне невозможно его бросить. Ввиду этого я, с разрешения Вашего высочества, ухожу в отставку, решив связать свою судьбу с судьбою моего друга, куда бы она меня ни повела. Теперь Вашей светлости понятно, сколь велика сила, отрывающая меня от службы Вашему высочеству, в рассуждении чего я не отчаиваюсь получить Ваше прощение и решаюсь с почтительностью именовать себя по-прежнему — Вашего королевского высочества нижайшим и покорнейшим слугой Аннибалом графом де Коконнасом, неразлучным другом графа де Ла Моля".

Закончив это образцовое произведение, Коконнас прочел его вслух Ла Молю, который только пожал плечами.

— Что скажешь? — спросил Коконнас, не заметив или сделав вид, что не заметил этого жеста.

— Скажу, что герцог Алансонский только посмеется над нами.

— Над нами?

— Над обоими.

— По-моему, это все же лучше, чем душить нас по-одному.

— У него одно не помешает другому, — смеясь, ответил Ла Моль.

— Э, пускай! Будь что будет; а письмо отправлю завтра утром! Куда же мы отсюда пойдем спать?

— К мэтру Ла Юрьеру. Знаешь, туда, в ту комнатку, где ты хотел пырнуть меня кинжалом, когда мы еще не были Орестом и Пиладом.

— Ладно, я, кстати, отправлю свое письмо с нашим хозяином.

В эту минуту панно опять раздвинулось.

— Как себя чувствуют Орест и Пилад? — спросили в один голос дамы.

— Дьявольщина! Мы умираем от голода и от любви!

На следующее утро мэтр Ла Юрьер действительно отнес в Лувр всеподданнейшее послание графа Аннибала де Коконнаса.

V

ОРТОН

Несмотря на отказ герцога Алансонского бежать, который ставил под угрозу все предприятие и даже самую жизнь Генриха Наваррского, последний стал еще большим другом герцога, чем раньше.

Заметив их близость, Екатерина заключила, что они не только сговорились между собой, но и составили какой-то заговор. Она решила расспросить Маргариту; но Маргарита оказалась достойной ее дочерью: главным ее талантом было умение избегать щекотливых разговоров, поэтому она крайне осторожно отнеслась к вопросам матери и так ответила на них, что королева еще больше запуталась в своих догадках.

Таким образом, этой флорентийке не оставалось ничего другого, как руководиться своим чутьем интриги, приобретенным ею еще в Тоскане, самом интриганском из всех мелких государств той эпохи, и чувством ненависти, воспитанным на нравах французского двора, где в эти времена борьба различных интересов и воззрений кипела сильнее, чем при любом другом дворе.

Прежде всего она поняла, что сила Беарнца отчасти заключалась в его союзе с герцогом Алансонским, и решила их разъединить. Приняв это решение, она начала улавливать своего сына с терпением и талантом рыболова, который, забросив грузила невода подальше от рыбы, мало-помалу подтягивает их к одному месту, пока не окружит со всех сторон свою добычу. Герцог Франсуа заметил усиление родительской нежности и, со своей стороны, пошел матери навстречу. А Генрих Наваррский сделал вид, что ничего не замечает, и стал следить за своим союзником еще внимательнее, чем прежде.

Каждый из них ждал какого-нибудь события. А пока они ждали этого события, для одних — вполне определенного, для других — только вероятного, в это время, утром, когда вставало розовое солнце, разливая мягкое тепло и нежный аромат — предвестники ясной погоды, какой-то бледный человек, опираясь на палку, с трудом вышел из домика за Арсеналом и поплелся по улице Пти-Мюск. Близ ворот Сент- Антуан он прошел вдоль болотистого луга, окружавшего рвы Бастилии, затем, оставив слева большой бульвар, вошел в Арбалетный сад, где сторож приветствовал его низкими поклонами.

В саду не было никого, потому что сад, как показывает само название, принадлежал частному обществу — обществу любителей стрельбы из арбалета. Но если бы там оказались гуляющие, то этот человек заслуживал бы всяческого их внимания: длинные усы, походка, хотя замедленная болезнью, но сохранившая военную выправку, — все это указывало на то, что незнакомец был офицер, раненный недавно в какой-то стычке, который теперь пробовал свои силы после болезни и вновь привыкал к жизни под открытым небом.

Человек был закутан в длинный плащ, несмотря на наступавшую жару, и казался безобидным, но странное дело: когда распахивался плащ, под ним виднелись пара больших пистолетов, пристегнутых серебряными застежками к поясу, который поддерживал засунутый за него большой кинжал и шпагу такой длины, что казалось, у владельца шпаги не хватит силы обнажить ее, а кроме того, она все время била ножнами по его похудевшим и дрожащим ногам. В дополнение к этим мерам предосторожности таинственный посетитель сада, несмотря на полное одиночество, пытливо озирался на каждом шагу, точно исследуя каждый поворот дорожки, каждую канавку, каждый кустик.