Две Дианы

— Тем лучше, — небрежно заметил герцог, поигрывая кистями своего бархатного плаща, и добавил тоном приказа: — Однако, сударыня: ваш замок Ане, подаренный вам покойным королем, — слишком светское, слишком шумное и суетливое убежище для такой, как вы, обездоленной затворницы. Вот почему королева Екатерина полагает, что ее собственный дворец в Шомон-сюр-Луар, несколько более отдаленный от Парижа, будет лучше соответствовать вашим нынешним желаниям и потребностям, и я с ней согласен. Он будет передан в ваше распоряжение, как только вы пожелаете.

Г-жа де Пуатье прекрасно поняла, что подобный вынужденный обмен есть не что иное, как настоящее насилие. Но что делать? Как воспротивиться этому? Она же лишена всякой власти! Надо было уступить, и она с мукой в сердце уступила.

— Я буду счастлива, — глухо произнесла она, — предложить королеве раскошное владение, которое действительно досталось мне от щедрот ее благородного супруга.

— Я удовлетворена, — сухо ответила Екатерина Медичи, метнув герцогу одобрительный взгляд, и, помолчав, добавила:

— Отныне дворец в Шомон-сюр-Луар — ваш, и он будет приведен в порядок для встречи новой владелицы.

— Там, в тишине, — с легкой усмешкой заключил герцог,

— вы сможете отдохнуть от тяжких трудов последних дней, ведь вы вели вместе с господином де Монморанси такую огромную переписку…

— Я думаю, что сослужила добрую службу покойному королю, согласуя все необходимые вопросы с великим государственным мужем и лучшим полководцем нашего времени!

Но, торопясь уколоть герцога де Гиза, г-жа де Пуатье упустила из виду, что сама дает оружие в руки противника: она ненароком напомнила Екатерине о другом ненавистном ей враге — о коннетабле.

— Совершенно верно, — жестко отчеканила Екатерина, — господин де Монморанси потрудился на славу добрых два царствования! Настало время, сын мой, — обратилась она к королю, — отправить его на почетный отдых, который он всецело заслужил.

— Господин де Монморанси, — с горечью заметила Диана,

— так же, как и я, был подготовлен к награде за свою многолетнюю службу. Сейчас он как раз у меня. Вернувшись, я сообщу ему о ваших добрых намерениях, и он поспешит принести вам свою благодарность и откланяться. Но он все-таки мужчина, он один из могущественных вельмож королевства!

И нет сомнения, что рано или поздно он еще найдет возможность проявить свою признательность не только королю, который так свято чтит заслуги прошлого, но также и новым его советникам, которые не без пользы служат делу общего блага и справедливости.

"Она еще угрожает! — подумал герцог. — Гадюка под пятой, а голову тянет. Что ж, тем лучше! Это я люблю!"

— Король всегда готов принять господина коннетабля, — побледнела от негодования королева, — его выслушают и воздадут ему должное.

— Я тотчас же направлю его сюда, — пренебрежительно ответила г-жа де Пуатье и, высокомерно поклонившись королю и обеим королевам, вышла из комнаты.

Да, она вышла с высоко поднятой головой, но душа ее была опустошена, повержена во прах.

Если бы Габриэль ее увидел, он был бы удовлетворен своей местью.

Однако Екатерина Медичи обратила внимание на то, что при упоминании имени коннетабля герцог де Гиз замолчал и перестал отвечать на дерзкие выпады Дианы.

Неужели он боится Монморанси? А может, он намерен заигрывать с ним? Уж не способен ли он при нужде пойти на сделку с заклятым врагом Екатерины?

Ей необходимо было знать, чего держаться, прежде чем передать всю полноту власти в руки Франциска Лотарингского. И чтобы проверить его, а заодно и самого короля, она как бы вскользь заметила:

— До чего дерзка эта госпожа де Пуатье! И как крепко держится за своего коннетабля! Однако не секрет: если вы, сын мой, вернете коннетаблю хоть какую-то власть, то влияние Дианы сразу же наполовину восстановится.

Герцог де Гиз по-прежнему молчал. Екатерина продолжала:

— Я прошу, ваше величество, лишь об одном — не разбрасываться, не дробить свою единую королевскую волю между несколькими лицами, остановите свой выбор либо на господине Монморанси, либо на герцоге де Гизе, либо на другом вашем дяде, Антуане Бурбонском. Но только на одном, а не на нескольких! Как вы думаете, герцог?

— Также, как и вы, ваше величество, — как бы со снисхождением ответил герцог де Гиз.

"Вот оно что! Значит, я угадала: он все-таки хочет связаться с коннетаблем. Тоща пусть выбирает между собой и им! И долго колебаться ему не придется", — подумала Екатерина, а вслух сказала:

— Вам, герцог, действительно стоит разделить мое мнение, поскольку оно всячески благоприятствует его величеству. Королю известен мой план: ни коннетабля де Монморанси, ни Антуана Наваррского я не прочу ему в советники. И если я возражаю против некоторых лиц, то вас я при этом не имею в виду.

— Ваше величество, поверьте мне, — отозвался герцог, — я вам глубоко признателен за это и буду верен до конца.

Тонкий политик, он подчеркнул последние слова, как бы молча указывая, что выбор им сделан и теперь он отдает коннетабля на растерзание Екатерине.

— В добрый час! — кивнула Екатерина. — Когда эти господа из парламента явятся сюда, они увидят перед собой удивительно редкое единство взглядов. И это совсем неплохо!

— А я доволен больше всех! — захлопал в ладоши король. — С такой советницей, как матушка, с таким министром, как дядя, я могу примириться даже с королевской властью, как она ни страшна мне была поначалу.

— И править мы будем всей семьей! — весело добавила Мария Стюарт.

Екатерина Медичи и Франциск Лотарингский с улыбкой глядели на молодую королевскую чету, витавшую в облаках. Каждый из них считал, что достиг того, чего добивался: герцог де Гиз полагал, что королева не будет возражать против облечения его полнотою власти, она же надеялась, что он в качестве министра разделит эту власть вместе с нею.

Тем временем доложили о приходе коннетабля де Монморанси.

Коннетабль, нужно отдать справедливость, держался более спокойно и хладнокровно, нежели г-жа де Валантинуа. Очевидно, он был подготовлен ею и хотел пасть, по крайней мере, с достоинством.

Он почтительно склонился перед Франциском II и начал сам:

— Государь, я ни на минуту не сомневался, что старый слуга вашего отца и деда не может рассчитывать на вашу милость. Посему я отнюдь не сетую на превратность судьбы и безропотно удаляюсь. Если же когда-либо я понадоблюсь Франции или королю, меня найдут в Шантильи, и я еще послужу вашему величеству.

Подобная выдержка тронула молодого короля. Он смутился и растерянно оглянулся на мать. Но герцог де Гиз хорошо знал, что малейшее его вмешательство в разговор вызовет взрыв бешенства у старика, поэтому он к нему и обратился с изысканной любезностью:

— Поскольку господин де Монморанси покидает двор, я полагаю, он пожелает перед отъездом вручить его величеству государственную печать, которая была ему доверена покойным королем. Она сегодня же понадобится.

Герцог не ошибся. От этих простых слов ревнивый коннетабль вышел из себя.

— Вот она, печать! — в сердцах выкрикнул он, вынимая печать из кармана. — Я надеялся, что смогу ее вернуть его величеству без напоминаний, но вижу, что его величество пребывает в окружении лиц, которые внушают ему желание унизить некоторых достойных особ.

— О ком изволит говорить господин де Монморанси? — высокомерно спросила королева.

На что коннетабль, отдавая должное своей прирожденной грубости, выпалил:

— О тех, кто окружает его величество!

Но коннетабль плохо рассчитал. Екатерина только и ждала повода, чтобы разразиться гневом. Она вскочила с кресла и, утратив всякую сдержанность, принялась отчитывать коннетабля за все: за неуважение и за пренебрежение, с которым он всегда к ней относился, за его враждебность ко всему, что исходило из Флоренции, за то, что он открыто выказывал предпочтение фаворитке перед законной супругой. Она знала, что именно от него исходили все унижения, которые претерпели ее соотечественники, последовавшие за ней. Ей было также известно, что он подло на нее клеветал, что в первые годы ее замужества он уговаривал Генриха даже отослать ее обратно якобы из-за отсутствия у нее детей!..