Две Дианы

И вдруг сознание его мгновенно прояснилось, и он вспомнил предчувствия королевы и гороскоп Форкателя. Волна леденящего холода окатила его с ног до головы. На какой-то миг ему захотелось покинуть поле и отказаться от поединка. Но нет! Тысячи глаз смотрели на него, будто пригвоздив его к месту.

Наконец де Вьейвиль подал знак к началу боя. Жребий брошен! Вперед — и пусть свершится воля Господня!

Кони рванулись…

Габриэль и король поравнялись на середине поля. Копья их скрестились, обломались, скользнув по кирасам, и противники разошлись безрезультатно.

Значит, ужасные предчувствия не оправдались.

У всех вырвался вздох облегчения. Королева обратила к небесам признательный взор. Но радоваться было рано!

Всадники были еще на поле. Доскакав до противоположных концов ристалища, они двинулись к своим отправным точкам, чтобы снова сшибиться в схватке.

Какой же беды можно было опасаться? Ведь в первый раз они встретились, даже не коснувшись друг друга…

Но, возвращаясь к исходной позиции, то ли от волнения, то ли по чистой случайности, то ли с умыслом (одному Богу это известно!) Габриэль не отбросил обломок копья, как велят правила турниров. Он ехал, держа его наперевес. И вот на полном скаку, поравнявшись с мчавшимся ему навстречу королем, он неосторожно задел этим обломком шлем Генриха II. Забрало шлема сдвинулось, и острый конец сломанного копья вонзился в глаз королю и вышел через ухо! Вопль ужаса вырвался из груди потрясенной толпы.

Генрих выпустил повод, припал к шее коня, успел доехать до барьера ристалища и там рухнул на руки де Вьенвиля и де Буази.

— А! Я умираю… — проговорил он и добавил еле слышно: — Монтгомери… здесь ни при чем… Так было нужно. Я его прощаю…

И потерял сознание.

Трудно описать то смятение, которое охватило очевидцев всего случившегося. Лишившуюся чувств королеву отвезли во дворец, короля, так и не пришедшего в себя, поместили в одном из покоев Турнельского замка.

Габриэль, спешившись, неподвижно стоял у барьера, как бы сам пораженный своим ударом.

Все уже знали о последних словах короля, и поэтому Габриэля никто не потревожил. Одни о чем-то шептались, другие со страхом искоса поглядывали на него.

Один только адмирал Колиньи, присутствовавший на турнире, осмелился подойти к нему и сказать вполголоса:

— Ужасное событие, друг мой! Я твердо верю: все это дело случая. Ла Реноди говорил мне, что вы посетили собрание на площади Мобер, но те замыслы, те речи, которые там произносились, — ничто по сравнению с таким ударом судьбы! Но все равно! Хотя вас никто не может обвинить, будьте все-таки осторожны. Я советую вам покинуть Париж и даже Францию и вообще исчезнуть на время. Вы можете всегда рассчитывать на меня.

— Благодарю, — сказал Габриэль, и грустная улыбка тронула его губы.

Колиньи кивнул ему и удалился. Через несколько минут к Габриэлю подошел герцог де Гиз.

— Поистине ужасный удар! — шепнул он. — Но никто не станет вас обвинять, вам можно только сочувствовать. Подумать только! Если бы кто-нибудь подслушал тот наш разговор в Турнеле, он мог бы вообразить нечто ужасное. Но это все равно, важно то, что теперь я всемогущ и что я, как вы знаете, ваш друг. Вам нужно несколько дней нище не показываться, но Парижа не покидайте. Если же кто-нибудь дерзнет возбудить против вас обвинение, всегда рассчитывайте на меня.

Габриэль ответил печально и с той же грустной улыбкой:

— Благодарю вас, ваша светлость.

Было очевидно, что оба они — и герцог де Гиз, и Колиньи

— подозревали, что случайность эта была отнюдь не случайностью. В глубине души оба — и честолюбец, и вероискатель

— истолковывали происшедшее каждый по-своему: один полагал, что Габриэль воспользовался удобным случаем, дабы расчистить дорогу почитаемому покровителю; другой думал, что молодой гугенот хотел избавить угнетенных братьев от их притеснителя.

Вот почему каждый из них почел своим долгом подойти к своему тайному преданному союзнику и сказать ему несколько одобряющих слов. И вот почему Габриэль, видя их обоюдное заблуждение, принял их слова с такой горькой усмешкой.

Габриэль наконец огляделся, заметил, с каким боязливым любопытством смотрят все на него, глубоко вздохнул и решительным шагом двинулся к своему особняку на улице Садов святого Павла. Его никто не задержал, никто не остановил.

В Турнельский замок в покои короля допустили только королеву, детей и врача. Но Фернель и прочие доктора вскоре признали, что положение безнадежно и спасти Генриха II невозможно. Правда, Амбруаз Парэ находился в Пероне, но герцог де Гиз не собирался за ним посылать.

Четыре дня король лежал без сознания. На пятый день он пришел в себя и даже отдал несколько приказаний, причем особенно настаивал на немедленном бракосочетании своей сестры.

Он призвал к себе королеву и говорил с ней о будущем детей и государственных делах. Затем лихорадка возобновилась, начался бред.

Наконец, 10 июля 1559 года, на следующий день после скоропалительного бракосочетания его сестры Маргариты с герцогом Савойским, Генрих II в тяжких страданиях скончался. В тот же день герцогиня де Кастро удалилась или, вернее, укрылась в знакомом нам бенедиктинском монастыре Сен-Кантена.

XIII

НОВЫЕ ПОРЯДКИ

Опала для фаворитки или для фаворита короля означает не что иное, как истинную смерть.

Сын графа де Монтгомери посчитал бы себя в полной мере отомщенным за страшную гибель отца, если бы оба виновника — коннетабль и Диана де Пуатье — были лишены своего могущества и отправлены в ссылку. От блеска — в забвение.

Вот этого-то и ждал Габриэль, пребывая в мрачном одиночестве в четырех стенах своего особняка, куда он вернулся после рокового удара 30 июня. Он знал, что его могут казнить, но это его не волновало. Габриэля страшило другое: если Монморалей и его сообщница останутся у власти, значит, они не получили возмездия!

И он ждал!

Пока Генрих II лежал на смертном одре, коннетабль пустил в ход все средства, дабы сохранить свое влияние в управлении государством. Он писал принцам крови, настоятельно приглашая их принять участие в делах Королевского совета. Особенно рьяно он наседал на Антуана Бурбонского, короля Наварры, ближайшего претендента на престол. Он усиленно торопил его, говоря, что малейшая проволочка может дать такие преимущества противникам, что их трудно будет преодолеть. Он слал гонца за гонцом, запугивал одних, уговаривал других и ничем не брезговал, пытаясь сколотить сильную партию, способную противостоять партии Гизов.

Диана де Пуатье, несмотря на свою скорбь, деятельно помогала ему, ибо хорошо понимала, что судьба ее тесно связана с судьбой старого коннетабля. При нем она еще могла властвовать, если не открыто, то хоть исподволь.

10 июля 1559 года старший из сыновей Генриха II был провозглашен королем Франции под именем Франциска II. Юному принцу едва исполнилось шестнадцать лет, и, хотя он считался по закону совершеннолетним, он был наивен, неопытен и слаб здоровьем; ввиду этого ему надлежало на некоторое время доверить ведение дел какому-нибудь министру, который, действуя от его имени, станет сильнее, чем он сам.

Кто же мог быть таким министром или, скорее, опекуном — герцог де Гиз или коннетабль, Екатерина Медичи или Антуан Бурбонский? Этот жгучий вопрос предстал перед всеми на следующий же день после смерти Генриха И.

В этот день Франциск II должен был принять в три часа депутатов парламента и представить им своего первого министра.

Итак, поскольку намечалась большая игра, утром 12 июня Екатерина Медичи и герцог де Гиз, каждый по своему почину, явились к юному королю, дабы выразить свои соболезнования, а на самом деле — преподать свои советы.

Ради этого вдова Генриха II даже нарушила этикет, предписывавший ей не появляться в свете сорок дней.