Две Дианы

Конь с развевающейся гривой, с дымящимися боками, напружинив все свои мускулы, стрелой рассекал воздух. Король припал к его шее, чтобы не свалиться. Волосы у него растрепались, одежда была растерзана, тщетно он пытался поймать уже бесполезные поводья. Тот, кто увидел бы эту скачку во время бури, поспешил бы перекреститься, приняв ее за адское видение.

Но не было никого!.. Ни единой живой души! Ни дровосека, ни нищего, ни браконьера, ни грабителя — никого, кто мог бы спасти короля. А проливной дождь и непрестанные раскаты грома горячили и без того обезумевшего коня.

Генрих, поглядывая по сторонам, пытался угадать, по какой тропинке идет эта бешеная скачка. И при очередной вспышке молнии он увидел — и затрепетал. Тропинка вела к вершине крутого утеса, высившегося над глубокой пропастью, над бездной!

Напрасно король старался остановить коня — ничто не помогало. Если же соскочить на ходу — значит, раскроить себе голову о ствол дерева или выступ скалы. К этому можно было прибегнуть только в крайнем случае. Так или иначе, но Генрих видел, что жизнь его висит на волоске.

Он даже не знал в точности, далеко ли еще до пропасти… Но зато прекрасно знал, что она неумолимо приближается, и он решил пойти на риск и соскользнуть на землю.

И вот тогда-то, взглянув вдаль, он заметил на краю пропасти какого-то человека, сидящего, как и он, на коне.

Издали разглядеть его он не мог, кстати, длинный плащ и широкополая шляпа скрывали лицо и фигуру незнакомца.

Но сомнений быть не могло — это был кто-то из свиты, также заблудившийся в лесу.

Генрих был спасен. Тропинка была настолько узка, что незнакомец мог без труда преградить своею лошадью путь королевскому иноходцу. Ему достаточно было движения руки, чтобы остановить бешеную скачку. Он обязан был сделать это, коли речь шла о спасении монарха.

В мгновение ока король пролетел триста — четыреста шагов, которые его отделяли от спасителя. Потрясая рукой, Генрих испустил крик о помощи. Человек заметил его. Но — о ужас! — конь пронесся мимо, а странный всадник и рукой не пошевельнул, дабы остановить его. Могло даже показаться, что он слегка отступил, избегая столкновения.

Тогда король крикнул еще раз, но в крике этом звучала уже не мольба о спасении, а ярость и отчаяние. И в то же время он почувствовал, что конь мчится не по мягкой земле, а по граниту скалы… Вот он, роковой утес!

Он помянул имя Божье, высвободил ноги из стремян и наудачу вывалился из седла. Толчок отшвырнул его шагов на пятнадцать, каким-то чудом он угодил на бугорок из мха и травы и не причинил себе никакого вреда. И в самый раз — пропасть зияла совсем рядом. Конь же, освободившись от всадника, замедлил бег и, очутившись на краю пропасти, инстинктивно отпрянул назад. Глаза его так и полыхали, ноздри дымились, грива спуталась.

Король первым долгом горячо возблагодарил Всевышнего за его великую милость, потом снова взнуздал и оседлал коня и только тогда с яростью вспомнил о человеке, который не пожелал помочь ему в беде.

Незнакомец, скрытый складками своего широкого плаща, неподвижно стоял на прежнем месте.

— Презренный! — крикнул ему король, подъезжая ближе. — Разве ты не видел, в какой я беде? Или ты не узнал меня, цареубийца? А если даже и так, разве не твой долг спасти ближнего? Ведь для этого тебе достаточно было протянуть только руку, подлец!..

Человек не шевелился, не отвечал. Он лишь приподнял свою шляпу, скрывавшую его лицо, и король вздрогнул: он узнал бледное, мертвенное лицо Габриэля.

— Граф де Монтгомери! — прошептал он еле слышно. — Тогда мне нечего сказать…

И, не прибавив ни слова, он пришпорил коня и галопом понесся обратно в лес, а Габриэль, не двигаясь с места, повторил со зловещей улыбкой:

— Добыча сама идет ко мне! Близится час!

X

МЕЖ ДВУХ ОГНЕЙ

Брачные контракты принцесс Елизаветы и Маргариты предстояло заключить в Лувре 28 июня. Король уже 25 числа вернулся в Париж, он был мрачен и озабочен как никогда.

Со времени непредвиденной встречи в лесу жизнь его превратилась в пытку. Он избегал одиночества и бесконечными развлечениями пытался облегчить мрачные, терзающие его мысли.

Король никому не рассказывал об этой встрече. И хотя он жаждал поведать о ней какому-нибудь преданному сердцу, он все же боялся это сделать. Он сам еще не знал, чему верить и что предпринять, а этот мрачный неотступный образ уже томил его день и ночь.

Наконец он решил открыться Диане де Кастро. Диана несомненно встречалась с Габриэлем. Молодой граф наверняка выходил из ее покоев, когда он столкнулся с ним в первый раз. Диана, должно быть, знает его намерения. Она вполне может либо успокоить, либо предупредить своего отца, ибо он интуитивно чувствовал, что дочь взволнована не меньше его.

Герцогиня де Кастро и не подозревала о двух случайных и странных встречах короля и Габриэля. Не знала она также и о том, что сталось с Габриэлем после его визита в Лувр.

Андре, которого она отправила на улицу Садов святого Павла, вернулся ни с чем. Габриэль снова исчез из Парижа.

В полдень 26 июня Диана, пригорюнившись, сидела у себя, когда одна из ее камеристок торопливо проскользнула в комнату и доложила о приходе короля.

Вошел король. Он был серьезен и, поздоровавшись, сразу же приступил к делу.

— Милая моя Диана, — сказал он, глядя на нее в упор, — мы с вами давно не говорили о виконте д’Эксмесе, которому ныне присвоен титул графа де Монтгомери. Давно ли вы виделись с ним?

При имени Габриэля Диана вздрогнула, побледнела и с трудом выдавила из себя:

— Государь, после возвращения из Кале я видела его только раз.

— Где?

— Здесь, в Лувре.

— Недели две назад?

— Верно, государь, не больше двух недель.

— А я-то сомневался! — усмехнулся король и замолк, как бы собираясь с мыслями.

Подавляя в себе безотчетный страх, Диана пристально смотрела на него, пытаясь разгадать причину этого неожиданного вопроса.

Но лицо отца было непроницаемо.

Наконец, собрав все свое мужество, она заговорила:

— Извините меня, государь, за нескромный вопрос… Почему вы после столь долгого молчания заговорили со мной о том, кто спас меня в Кале от бесчестия?

— Вы хотите знать, Диана?

— Да, государь.

— Пусть будет так. Нежной и преданной дочери я могу все открыть. Итак, слушайте меня, Диана!

И Генрих рассказал ей о двух своих встречах с Габриэлем, о необъяснимом гневном молчании молодого человека, о том, как он в первом случае не ответил ему на поклон, а во втором — не протянул руку помощи.

— Ведь его проступки велики, Диана! — закончил Генрих, стараясь не обращать внимания на волнение дочери. — Тут чуть ли не оскорбление величества! Но я превозмог это поношение, я стерпел, ибо в свое время он пострадал по моей вине… а также оказал великие заслуги государству и недостаточно был за них вознагражден…

И, бросив на нее пронизывающий взгляд, добавил:

— Я не знаю и не хочу знать, Диана, насколько вы посвящены в мои счеты с виконтом, но знайте одно: я стерпел только потому, что я признаю себя неправым и сожалею о совершенной ошибке… Но, может, я напрасно так поступил… Кто знает, к чему могут привести его будущие выходки. Не лучше ли мне заранее обезопасить себя от дерзновений этого господина? Вот об этом-то я и хотел по-дружески с вами посоветоваться, Диана.

— Благодарю вас, государь, за такое доверие, — грустно отозвалась Диана, оказавшаяся меж двух огней: ей надлежало теперь выполнить свой долг не только перед отцом, но… и перед Габриэлем.

— Благодарить меня не стоит… все это в порядке вещей… Но что вы все-таки скажете? — настаивал король, видя, что дочь его колеблется.

— Я скажу, — запинаясь, произнесла Диана, — что у вашего величества… есть основания… быть более осмотрительным с виконтом д’Эксмесом.