Две Дианы

— Разумеется.

Мартин Герр осторожно огляделся и, убедившись, что вокруг ни единой души, тихо заговорил:

— Так вот… я не то что прощаю Арно дю Тиля, а просто благословляю его. Какую услугу он мне оказал: из тигрицы сделал овечку, из ведьмы — ангела! Я пользуюсь последствиями его грубости… Конечно, Арно дю Тиль доставил мне много бед и огорчений, но разве все эти горести не окупились, коли он невольно доставил мне такое счастье на старости лет?

Тут Габриэль не удержался от улыбки:

— Пожалуй, ты прав.

Мартин весело продолжал:

— Вот я и благословляю его втайне… и все потому, что пожинаю посеянные им плоды. Значит, зло Арно дю Тиля принесло мне только пользу. Мне есть за что благодарить чудесного Арно, и я его благодарю!

— Признательное у тебя сердце, — усмехнулся Габриэль. — Но повтори мне еще раз, что ты счастлив.

— Повторяю, ваше сиятельство: счастлив так, как еще в жизни никогда не бывал!

— Это я и хотел знать. Теперь я могу уехать со спокойной душой.

— Как?! — вскричал Мартин, — Уехать? Неужели вы собираетесь нас покинуть?

— Да, Мартин. Больше ничто меня здесь не удерживает.

— Хорошо, допустим, так. А коща же вы собираетесь?

— Сегодня же вечером.

Мартин заволновался:

— Что же вы меня не предупредили? Ну ничего, мне недолго собраться!

Он вскочил и быстро заковылял к дому.

— Бертранда! Бертранда! — крикнул он.

— Зачем ты зовешь жену, Мартин? — спросил Габриэль.

— Пусть она соберет меня в дорогу.

— Совершенно напрасно, Мартин, ты со мной не поедешь.

— Как так? Вы не возьмете меня с собой?

— Нет, я еду один.

— И больше не вернетесь?

— Во всяком случае, вернусь не скоро.

— Ну и дела… Ведь слуга всегда следует за хозяином, оруженосец — за рыцарем, а вы не берете меня с собой!

— У меня на это три веские причины, Мартин.

— Какие же, если не секрет?

— Во-первых, было бы слишком жестоко оторвать тебя от счастья, которое ты так поздно вкусил.

— Это не в счет, ваше сиятельство, ибо мой первый долг — служить вам до последнего дыхания.

— Так-то оно так, но совесть не позволяет мне воспользоваться твоим усердием. А во-вторых, в результате печального случая в Кале ты уже не в силах служить так же ловко, как прежде.

— Верно, ваше сиятельство, теперь сражаться рядом с вами мне уже не придется… И все-таки найдется немало таких поручений, которые калека сможет выполнить почище здорового.

— Я это знаю, Мартин! И, возможно, я пошел бы на это, если бы не третья причина… Я открою ее тебе лишь при условии, что ты не будешь вникать в подробности и сам не захочешь следовать за мной.

— Значит, речь идет о чем-то важном, — заметил Мартин.

— Да, ты прав, — печально и торжественно проговорил Габриэль. — До сего времени я жил во имя чести и добился того, что покрыл свое имя славой. Я имею все основания сказать, что оказал Франции и королю великие услуги; достаточно вспомнить Сен-Кантен и Кале… До сих пор я бился в открытом и честном бою в радостной надежде получить награду. Но награды этой я так и не получил… И отныне с тоскою в сердце я должен отомстить за преступление. Я сражался — теперь я караю. Я был солдатом Франции — а буду палачом Господним.

— Господи Иисусе! — всплеснул руками Мартин.

— Вот почему мне надлежит быть одному, и я никак не могу привлечь тебя к этому страшному, зловещему делу! В нем не должно быть никаких посредников!

— Что верно, то верно… Теперь я и сам отказываюсь от своего предложения.

— Спасибо тебе за преданность и покорность, — сказал Габриэль.

— Но неужели я не могу вам ничем быть полезен?

— Ты можешь только молиться за меня… А теперь прощай, Мартин. Я расстаюсь с тобой и возвращаюсь в Париж. Там я буду ждать решающего дня… Всю свою жизнь я защищал правду и боролся за равенство — да вспомнит Всевышний об этом в тот день, о котором я говорю. Пусть он поможет найти справедливость своему верному слуге… — И, взглянув на небо, Габриэль хмуро повторил: — Да, справедливость!..

Через десять минут он наконец вырвался из крепких прощальных объятий Мартина Герра и Бертранды де Ролль, явившейся на зов мужа.

— Прощай, Мартин, мой верный слуга. Мне пора уезжать. Прощайте, мы еще свидимся!

— Прощайте, ваше сиятельство, и да хранит вас Бог! — вот все, что мог вымолвить Мартин Герр.

И он еще долго смотрел на маячившую вдали темную фигуру одинокого всадника, которая медленно растворялась в сгущающихся сумерках и наконец совсем исчезла.

IV

ДВА ПИСЬМА

По завершении столь трудного и столь удачно закончившегося процесса двух Мартинов Габриэль де Монтгомери снова исчез и в течение многих месяцев вел бродячий, таинственный и непонятный для непосвященных образ жизни. Его встречали в самых различных местах, но он все-таки не отдалялся от Парижа и от двора и, пребывая в тени, старался все знать, все видеть.

Он зорко следил за событиями, но пока не видел ни малейшей возможности свершить свою справедливую кару. Да и в самом деле: за это время произошло лишь одно-единственное значительное событие — заключили мирный договор в Като-Камбрези.

Коннетабль де Монморанси жестоко завидовал подвигам герцога де Гиза, росту его популярности среди народа и вместе с тем страшился того влияния, которое приобретал его соперник на короля. Наконец благодаря заступничеству всесильной Дианы де Пуатье Монморанси чуть ли не силой удалось вырвать у короля этот пресловутый мирный договор.

Договор подписали 3 апреля 1559 года. И хотя заключили его в самый разгар побед французского оружия, он оказался не слишком-то выгоден для Франции. Франция получила в полное владение крепости Мец, Туль и Верден. Она удерживала Кале восемь лет с обязательством уплатить Англии восемьсот тысяч экю золотом, если крепость не будет возвращена обратно по истечении указанного срока (правда, этот ключ от Франции никогда возвращен не был и никаких восьмисот тысяч за него не уплатили). Наконец, Франция вновь приобретала Сен-Кантен и Гам и временно сохраняла за собой Турин и Паньероль в Пьемонте.

Зато Филипп II получал в полное владение Тионвиль, Маринбург и Гестин. Он стер с лица земли Терауан и Ивуа, заставил передать город Буйон Льежскому епископству, Корсику — генуэзцам, большую часть Савойи и Пьемонта — Филиберу Савойскому — словом, то, что было завоевано при Франциске I. Наконец, он обусловил свой брак с дочерью Генриха II, принцессой Елизаветой, а также брак герцога Савойского с принцессой Маргаритой. Все это предоставляло ему огромные выгоды, такие, на которые он даже не рассчитывал после победы при Сен-Лоране.

Герцог де Гиз в бешенстве возвратился из армии и во всеуслышание и не без оснований принялся возмущаться предательством Монморанси и слабодушием короля, который одним росчерком пера подарил испанцам то, чего они с оружием в руках не могли добиться в течение тридцати лет. Но так или иначе, игра была сыграна, и жгучая досада герцога де Гиза ничего изменить не могла.

Договор этот не порадовал и Габриэля, однако он тут же подметил негодование герцога де Гиза, убедившегося, что все его труды идут насмарку из-за темных дворцовых интриг. Гнев этого знатного Кориолана вполне мог совпасть с намерениями Габриэля. Франциск Лотарингский, надо сказать, был далеко не единственным недовольным в королевстве. Однажды в окрестностях Прео-Клер Габриэль повстречал барона Ла Реноди, которого ни разу не видел после памятного знакомства на улице Сен-Жана. Габриэль обычно избегал встреч со знакомыми лицами, но на сей раз сам подошел к нему. Эти два человека созданы были для того, чтобы найти общий язык. Их роднили многие черты, и самое главное — честность и решительность. Оба они были рождены для дела, оба одержимы жаждой справедливости.

Обменявшись любезностями, Ла Реноди спросил:

— Недавно я видел мэтра Амбруаза Парэ. Значит, вы наш?