Асканио

— Сударь, — сказал ему кастелян, — я испытал ваши крылья: они никуда не годятся.

— А как вы их испытывали?

Мессир Джоржо подробнейшим образом поведал о том, как он троекратно их испытывал.

Мастер с важным видом выслушал его, а затем изрек:

— Тут нет ничего удивительного: когда вы лежите на полу, вокруг вас нет должного количества воздуха. Попробуйте-ка подняться на крышу замка Сент-Анж и оттуда броситься вниз.

— И вы думаете, что я полечу?

— Уверен, — ответил мастер.

— Но если вы так уверены, — заметил кастелян, — почему бы вам самому не испытать крылья?

— Крылья скроены сообразно весу вашего тела, а не моего, — возразил мастер. — Размах крыльев, предназначенных для меня, должен быть на полтора фута больше.

И мастер, откланявшись, вышел.

— Черт бы тебя подрал! — воскликнул мессир Джоржо.

В тот день все замечали, что мессир Джоржо весьма рассеян. Очевидно, под стать Роланду, он мысленно витал в мире грез.

Вечером, отходя ко сну, он созвал всех служителей, всех тюремщиков и всех стражников.

— Если вы узнаете, — сказал он, — что Бенвенуто Челлини собирается улететь, пусть себе летит, только оповестите меня! Даже ночью я без труда поймаю его: ведь я — настоящий нетопырь, а Бенвенуто, что бы он там ни толковал, — поддельный.

Горе-кастелян совсем спятил, но окружающие уповали, что во сне у него все пройдет, и поэтому решили подождать и лишь наутро предупредить папу. К тому же погода стояла отвратительная, дождливая и было очень темно: в такую ночь никому не хотелось выходить на улицу.

Зато Бенвенуто Челлини — конечно, из чувства противоречия — избрал для побега именно эту ночь. Поэтому, как только пробило десять часов и сменился дозорный, он преклонил колена и, благоговейно помолившись, принялся за работу.

Прежде всего надо было вытащить четыре оставшихся гвоздя, которые придерживали железные листы. Последний гвоздь поддался, когда уже пробило полночь. Бенвенуто услышал шаги дозорных, поднимавшихся на плоскую крышу; он застыл и, затаив дыхание, приник к двери; дозорные сменились, сошли вниз, шум шагов затих, и все погрузилось в тишину.

Начался ливень, и у Бенвенуто сердце запрыгало от радости, когда он услышал, как в окно барабанит дождь.

Тут он попробовал отодрать железные, ничем уже не сдерживаемые листы; они поддались, и Бенвенуто прислонил их рядком к стене. Затем он лег плашмя и принялся долбить низ двери стекой, которую подточил наподобие кинжала и насадил на деревянную рукоятку. Обугленные дубовые доски поддались. Бенвенуто в мгновение ока пробил в двери лазейку, такую широкую, что можно было проползти.

Он вскрыл чрево статуи, вынул самодельную веревку, опоясался ею, вооружился стекой, которую, как мы уже говорили, превратил в кинжал, опустился на колени и снова стал молиться.

Окончив молитву, он просунул в лазейку голову, затем плечи и выбрался в коридор.

Бенвенуто вскочил, но у него так дрожали ноги, что ему пришлось опереться о стену, иначе бы он упал. Сердце у него колотилось, словно было готово вот-вот выпрыгнуть из груди, лицо пылало, капли пота выступили на лбу. Он судорожно сжимал рукоятку самодельного кинжала, будто кто-то собирался его отнять.

Вокруг царила тишина, не слышно было ни шороха. Бенвенуто, быстро овладев собой, стал ощупью пробираться, держась стены, по коридору, пока не почувствовал, что стена кончилась. Он шагнул вперед и коснулся ногой первой ступени приставной лестницы, ведущей на крышу.

Он стал подниматься, вздрагивая от скрипа деревянных ступеней, но вот до него донеслось дуновение ветра, вот дождь стал стегать его по лицу: голова его очутилась над крышей… Беглец больше четверти часа пробыл в кромешной тьме. И только сейчас он понял, чего ему должно бояться и на что можно надеяться.

Чаша весов качнулась в сторону надежды.

Часовой спрятался в будке, спасаясь от дождя. Дело в том, что часовые, сменявшиеся каждые два часа на крыше замка Сент-Анж, надзирали не за крышей, а за крепостным рвом и окрестностями, поэтому будка глухой стеной была обращена к лестнице, по которой поднялся Бенвенуто Челлини.

Бенвенуто бесшумно подполз на четвереньках к краю крыши, держась как можно дальше от сторожевой будки. Тут он привязал веревку, свитую из простыней, к кирпичу, выступавшему из старинной стены дюймов на шесть, и в третий раз преклонил колена, шепотом творя молитву:

— Господи, Господи! Помоги мне теперь, ибо я сделал все, что мог.

Окончив молитву, он ухватился за веревку и стал скользить вниз, то и дело ударяясь коленями и лбом о стену, но не обращая внимания на ссадины. Наконец Бенвенуто добрался до земли.

Когда он нащупал ногами твердую почву, неописуемая радость и гордость наполнили его сердце. Он смерил взглядом высокую стену, с которой спустился, и у него невольно вырвалось: «Вот я и на свободе!».

Но радовался Бенвенуто недолго.

Он обернулся, и у него подкосились ноги: перед ним высилась недавно построенная крепостная стена, о которой он не знал. Бенвенуто понял, что погиб. В отчаянии упав на землю, он натолкнулся на какой-то предмет — это было длинное бревно. Бенвенуто даже вскрикнул от изумления и радости: он понял, что спасен.

О, просто непостижимо, сколько раз за одно мгновение человек переходит от отчаяния к радости!

Бенвенуто схватился за бревно — так потерпевший крушение хватается за обломок мачты, который поможет ему удержаться в воде. Два человека с трудом подняли бы бревно; Бенвенуто же в одиночку подтащил его и приставил к стене.

Цепляясь за бревно руками и ногами, беглец вскарабкался на самый верх стены, но тут силы ему изменили: о том, чтобы втащить бревно и перебросить его на другую сторону, не могло быть и речи. У Бенвенуто закружилась голова, все вокруг завертелось; он закрыл глаза, и ему почудилось, что вокруг него море огня.

Вдруг он вспомнил о веревке, свитой из простыней, с помощью которой он спустился с крыши. Челлини соскользнул по бревну вниз и подбежал к тому месту, где она висела; но там, наверху, веревка так крепко была привязана к кирпичу, что он никак не мог ее отцепить.

Бенвенуто в отчаянии повис на веревке, надеясь ее оторвать. К счастью, один из четырех узлов, связывающих полосы, развязался, и Бенвенуто упал навзничь, держа в руках обрывок веревки футов двенадцать длиной.

Это ему и было нужно. Вскочив, он вскарабкался по бревну, уселся верхом на стену и привязал веревку к поперечной балке. Он спустился до конца веревки, но тщетно пытался нащупать ногами почву. Взглянув вниз, он увидел, что земля в каких-нибудь шести футах от него; он выпустил веревку и спрыгнул к подножию стены.

Некоторое время Бенвенуто не мог подняться. Он изнемогал, кожа на руках и ногах была содрана; ссадины, покрывавшие тело, кровоточили…

Но вот пробило пять часов, и беглец заметил, что звезды стали меркнуть. Не успел он встать, как вдруг увидел часового, который давно за ним наблюдал. Бенвенуто понял, что все пропало и, если не убьет он, то будет убит сам. Он выхватил из-за пояса самодельный кинжал и с решительным видом пошел прямо на часового. Увидев, что перед ним человек, доведенный до отчаяния, готовый драться не на жизнь, а на смерть, стражник вдруг повернулся к нему спиной, будто и не заметив его. Беглец все понял без слов. Он бросился к последней крепостной стене. Она была футов двенадцати-пятнадцати высотой, ее окружал ров. Но смельчак, подобный Бенвенуто Челлини, которому к тому же нечего было терять, не отступит перед таким препятствием, даже если часть самодельной веревки осталась на кирпичном выступе, часть — на бревне и спуститься было не на чем; но время не ждало, и он, мысленно воззвав к Богу, спрыгнул вниз.

На этот раз Бенвенуто потерял сознание и очнулся только тогда, когда подул свежий предрассветный ветерок. Еще с минуту Бенвенуто лежал словно оглушенный, потом провел рукой по лбу и все вспомнил.

Он почувствовал нестерпимую боль и увидел кровь — она струилась, словно пот, по его лицу и капала на камни, на которых он лежал. Он понял, что ранен в лоб, и попытался нащупать раны. Они оказались легкими: просто ссадины, не задевшие черепа. Бенвенуто попытался встать, но тут же упал: оказалось, что сломана правая нога дюйма на три выше лодыжки. Нога до того онемела, что сначала он не почувствовал боли. Бенвенуто снял рубашку, разорвал ее на узкие полоски, туго забинтовал ногу, захватив бинтом ступню, чтобы повязка лучше держалась на переломе. Затем на четвереньках он пополз к одним из ворот, ведущим в Рим, — они находились шагах в пятистах.