Асканио

Паголо немного оправился от страха и, ободренный смехом Катрин, несколько успокоился. Подумав, что учитель просто запугивает его, чтобы принудить жениться — женитьба являлась бы слишком трагической развязкой для комедии, — он решил отвертеться от навязываемого ему брака и повел себя более твердо.

— Ну что ж! — воскликнул он весело, в тон настроению Скоццоне. — Я согласен, что положение получилось бы довольно забавное, но, к сожалению, этого никогда не будет.

— Как — не будет? — вскричал Бенвенуто, пораженный, как лев, увидевший, что на него собирается напасть лисица.

— Да, не будет, — продолжал Паголо. — Уж лучше я умру! Лучше убейте меня!

Едва Паголо произнес эти слова, как Челлини одним прыжком очутился подле него. Юноша увидел блеснувшее лезвие и проворно отскочил в сторону. Кинжал пролетел мимо и, слегка задев ему плечо, на два дюйма вошел в деревянную обшивку стены — с такой силой метнул Челлини оружие.

— Я согласен! — закричал Паголо. — Пощадите! Я сделаю все, что вы прикажете!

И пока Бенвенуто с трудом вытаскивал из стены кинжал, Паголо подбежал к столу и торопливо подписал лежащий на нем контракт. Все это произошло так быстро, что Катрин даже не успела вмешаться.

— Благодарю вас, Паголо, за честь, которую вы мне оказываете, соглашаясь назвать своей женой, — сказала она, вытирая навернувшиеся от страха слезы и в то же время подавляя невольную улыбку. — Но мы должны объясниться. Я выслушала вас, выслушайте же и вы меня: вы только что отказывались жениться на мне, а теперь я отказываю вам. Я говорю это вовсе не для того, чтобы вас унизить. Нет, Паголо, просто я не люблю вас и предпочитаю вовсе не выходить замуж.

— Тогда он умрет, — холодно проговорил Челлини.

— Бенвенуто, но ведь я же сама отказала ему!

— Он умрет, — повторил Бенвенуто. — Никто не посмеет сказать, что оскорбивший меня мужчина избежал наказания!.. Готов ли ты умереть, Паголо?

— Катрин, — вскричал подмастерье, — я люблю вас! Я всегда, всегда буду любить вас! Ради Бога, сжальтесь надо мной! Подпишите контракт! Будьте моей женой, Катрин, на коленях умоляю вас!

— Ну, Скоццоне, решай скорей, — сказал Челлини.

— А не слишком ли сурово вы поступаете со мной, учитель? — сердито спросила Катрин. — Ведь я так вас любила и, право, мечтала совсем о другом!.. О Господи! Поглядите вы на него! Что за физиономия! — воскликнула девушка, вновь переходя от грусти к веселью. — Сию же минуту перестаньте хмуриться, Паголо! Иначе я никогда не соглашусь быть вашей женой. Ох! Ну до чего же вы сейчас потешны!

— Спасите меня, Катрин, а уж тогда, если хотите, мы вместе посмеемся!

— Ну что с вами поделаешь! Если вы уж так этого хотите…

— Да, я очень, очень этого хочу! — вскричал Паголо.

— Вам известно, кем я была и кем осталась?

— Да, я все знаю.

— Значит, я не обманываю вас?

— Нет.

— И вы не будете жалеть, что женились на мне?

— Нет, никогда!

— В таком случае, по рукам. Все это очень странно, и я не ожидала, что буду вашей женой, но ничего не поделаешь.

Скоццоне взяла перо и, как подобает покорной супруге, подписалась под именем своего мужа.

— Благодарю тебя, Катрин, дорогая! — воскликнул Паголо. — Вот увидишь, каким хорошим мужем я буду!

— А если он забудет о своем обещании, — прибавил Бенвенуто, — напиши мне, Скоццоне, и, где бы я ни находился, я приеду, чтобы освежить его память.

С этими словами Бенвенуто, в упор глядя на подмастерье, спрятал кинжал, взял со стола подписанный обоими супругами контракт, аккуратно сложил его вчетверо и сунул в карман; затем, обращаясь к Паголо, проговорил со свойственной ему беспощадной насмешкой:

— Теперь, дружище Паголо, вы с Катрин муж и жена, но только перед людьми, а не перед Богом, потому что церковь еще не освятила вашего союза. Поэтому твое присутствие здесь противно всем законам, и Божеским, и человеческим. Прощай, Паголо.

Паголо побледнел, но Челлини повелительно указал ему на дверь, и юноша, пятясь, вышел.

— Только вам, Бенвенуто, и могло прийти такое в голову! — беззаботно хохоча, сказала Катрин и, пока еще Паголо не успел закрыть за собой дверь, крикнула: — Я отпускаю вас, Паголо, потому что так принято, но будьте покойны, клянусь Пресвятой Девой, что, как только вы станете моим мужем, все другие мужчины, в том числе и Бенвенуто, найдут во мне лишь верную вам супругу!

И, когда дверь захлопнулась, она весело воскликнула:

— О Челлини! Ты дал мне мужа, но зато освободил меня от него на сегодня. Что ж, спасибо и на этом. В конце концов, ты должен был меня чем-нибудь вознаградить.

XXI

ВОЙНА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Через три дня после описанной выше сцены в Лувре разыгралась сцена другого рода.

Наступил понедельник, то есть день, назначенный для подписания брачного контракта. Было одиннадцать часов утра, когда Бенвенуто, выйдя из Нельского замка, направился к Лувру и, несмотря на волнение, твердым, решительным шагом поднялся по парадной лестнице.

В приемной, куда его пригласили, он увидел в углу прево и графа д’Орбека, которые беседовали с нотариусом. В противоположном конце зала сидела Коломба, недвижимая, бледная, ничего не замечая вокруг себя. Мужчины отошли от нее подальше, видимо, чтобы она не слышала их разговора.

Несчастная девушка сидела одна, опустив голову и потупив безжизненный взор.

Челлини прошел мимо нее, обронив на ходу:

— Мужайтесь! Я здесь.

Услыхав его голос, Коломба подняла голову и радостно вскрикнула. Но, прежде чем она успела произнести хоть слово, ваятель уже вышел в соседний зал.

Служитель приподнял служивший портьерой гобелен и пропустил Бенвенуто в покои короля.

Слова Челлини сразу вернули Коломбе утраченную было надежду. Бедняжка уже считала себя всеми покинутой и погибшей. Мессир д’Эстурвиль привез сюда дочь, полумертвую от горя, несмотря на всю ее веру в Бога и в Бенвенуто. Она впала в такое отчаяние, что перед тем, как сесть в карету, отбросила всякую гордость и принялась умолять герцогиню д’Этамп отпустить ее в монастырь, обещая навсегда отказаться от Асканио, лишь бы избежать брака с графом д’Орбеком. Но герцогиня хотела целиком насладиться победой: ей надо было, чтобы Асканио поверил в измену любимой, и Анна д’Эйли безжалостно отвергла мольбу несчастной Коломбы. Лишь воспоминание о том, что Бенвенуто велел ей оставаться спокойной и мужественной даже у подножия алтаря, спасло девушку от полного отчаяния и придало сил ехать в Лувр, где король в полдень должен был подписать ее брачный контракт.

Но в Лувре силы вновь покинули Коломбу. У нее оставалось три возможности: получить помощь от Бенвенуто, тронуть слезами Франциска I и умереть от горя.

И Бенвенуто явился! Бенвенуто велел ей надеяться. К Коломбе вернулось почти утраченное ею мужество.

Войдя в покои короля, Челлини нашел там только герцогиню. Этого ему и надо было, иначе пришлось бы просить знатную даму об аудиенции.

Несмотря на свою победу, герцогиня д’Этамп была сильно обеспокоена. Правда, после того как она собственными руками сожгла письмо, ей нечего было опасаться за свое положение, но зато она с ужасом взирала на опасности, на каждом шагу подстерегавшие ее любовь. И так бывало всегда: едва герцогиню оставляли в покое муки честолюбия, как в сердце ее проникал яд любви. Она была соткана из честолюбия и страсти и мечтала осчастливить Асканио, возвысив его, но вскоре заметила, что Асканио, хоть и аристократического происхождения (род Гадди, к которому он принадлежал, вел начало от древних флорентийских патрициев), желает только одного — заниматься искусством. Если он и мечтал о чем-нибудь, то лишь об изящных линиях вазы, амфоры или статуи; а если и желал иметь золото, бриллианты и жемчуга — эти сокровища земли, — то лишь затем, чтобы делать из них цветы, более прекрасные, чем те, которые распускаются, окропленные живительной росой. Он был равнодушен к почестям и титулам, если источником их не являлся его собственный талант, если они не венчали его славу художника. Что было делать этому мечтателю в беспокойном, неуютном мире герцогини д’Этамп? Первая же буря надломила бы хрупкий стебелек нежного, едва распустившегося цветка, обещавшего дать чудесные плоды. Быть может, в минуту душевного смятения или равнодушия он и позволил бы вовлечь себя в интриги своей царственной покровительницы, но, превратившись в бледную тень, жил бы только воспоминаниями о прошлом. Асканио казался герцогине тем, чем и был на самом деле, — человеком с утонченной и нежной душой, жаждавшим покоя и чистоты, прелестным ребенком, которому не суждено было стать мужчиной. Он мог всецело отдаться чувству, но не идее. Созданный для нежности и любви, он сразу пал бы в битве страстей, под бременем житейских невзгод. Такой человек мог удовлетворить сердце герцогини д’Этамп, но не ее честолюбие.