Страница 54 из 79
— И сдержали слово?
— Зачем?
Особая примета Пронского — короткая, почти под ноль стрижка — была зафиксирована в Свердловском РОВД. Известна была и фамилия.
14 сентября Пронский и другой его дружок, Богатырев, пытались совершить разбойное нападение на двух девушек. Им помешал гражданин Л. Он сообщил сотрудникам Свердловского РОВД. Будучи задержан, Пронский назвался чужим именем и был… отпущен.
28 сентября Наумовым и Пронским был ограблен, избит и изнасилован 17-летний Ж. Он обратился в линейный отдел милиции, описал приметы преступников, сказал, что дал им расписку — завтра пообещал принести на то место, где был ограблен, 250 рублей.
У него уточнили место и сказали:
— Это территория Свердловского РОВД. Туда и обращайся.
Ж. обратился. Вместо того чтобы устроить засаду, начальник наложил резолюцию «разобраться» и адресовал ее тому подчиненному, который мог приступить к выполнению задания только сутки спустя!
29 сентября, между 14 и 15 часами, на том же месте был избит, ограблен и изнасилован 16-летний П. В тяжелом состоянии он попал в больницу. Сообщение о совершенном против П. преступлении направили в Свердловский РОВД. Но и после этого никаких мер принято не было!
— Трое работников отделения уволены, а его начальник Ефимов предупрежден о неполном служебном соответствии. Это наказание, предшествующее увольнению из органов, — сказали мне в политотделе УВД Белгородского облисполкома. Сказали таким тоном, будто виновные понесли справедливое и достаточно строгое наказание.
«Наше место». Так преступники называли небольшую поляну, куда они приводили со станции свои жертвы.
«Наше место». Так Наумов и Пронский называли подвал, в котором ночевали, где изнасиловали девочку. Это второе «их место» буквально в двух шагах от опорного пункта охраны общественного порядка. Жильцы неоднократно заявляли в Свердловский РОВД и в опорный пункт. Но на эти сигналы никто не отреагировал.
Поразительное дело! Преступники объявляют «своими» целые участки города, уверенные в том, что ни одна общественная сила не в состоянии оспорить это присвоение.
— Двести пятьдесят факторов влияют на рост преступности, — просвещали меня в политотделе Белгородского УВД.
И это подсчитали. Только неизвестно, на какое место поставили самые постоянные факторы: ротозейство, равнодушие, нерасторопность, сделки с преступниками, подобно той, которую совершил Сурженко.
Наумова и Пронского тщательно обследовали психиатры. Из анемнеза Пронского: «Наследственность не отягощенная. Роды были стремительные, закричал сразу. Грудь взял активно. Рос и развивался соответственно возрасту». Спиртные напитки употребляет с 13 лет. Перенес черепно-мозговую травму. Однако интеллект достаточный. В момент совершения преступления-убийства «сильно пьяным себя не чувствовал».
Из школьной характеристики: «Мучил животных, устраивал жестокие истязания детей младше себя. Неоднократно уличен в воровстве. Дружил только со старшими. Отбирал деньги у младших. В 4-м классе поставлен на учет в инспекции по делам несовершеннолетних».
Судья просил подсудимых дать показания в таком речевом темпе, чтобы секретарь успевала записывать слово в слово. «Я сбил Лунина с ног, — медленно диктовал Пронский, — сел ему на грудь, отвел подбородок вверх и нанес несколько ударов кулаком в область кадыка. Женя затих…»
Из школьной характеристики Наумова. «С 1-го по 4-й класс имел хорошие знания при примерном поведении. Увлекался чтением художественной литературы. Был горнистом отряда».
Из характеристики, выданной в СПТУ-120: «Вежлив, тактичен. Среди учащихся пользуется авторитетом. На производственной практике (как раз перед совершением пелой серии тяжких преступлений. — В. Е.) работал образцово».
Из характеристики, выданной комитетом комсомола СПТУ: «Как комсорг группы, регулярно проводил комсомольские собрания, своевременно собирал взносы, пользовался авторитетом».
— У потерпевшего пошла изо рта кровь, — еще медленнее, чем Пронский, диктовал секретарю Наумов. — С тем, чтобы он прополоскал рот, я с Пронским заставил его открыть рот, куда мы оправились. Парень мочу не глотал, сплевывал…
На суде Пронский дергался, кривил рот, судорожно сцеплял руки. У Наумова не дрогнул ни один мускул. Он только изредка делал глубокие выдохи. Отдувался.
В самые невыносимые моменты судебного разбирательства, я бросал взгляды на отца Пронского, на мать Наумова. Ни тени муки. Ни слезинки. Ни одного тяжелого вздоха. Никакой реакции, которая выдавала бы внутренние переживания. Говорят, однажды мать Наумова обронила, глядя на сына: «Чудовище!» Может быть. Но я своими ушами слышал, как отец Пронского бросал гневные реплики в адрес родителей убитых мальчиков.
Итак, один учился плохо, другой хорошо. Один вел себя безобразно, другой — примерно. Один пользовался авторитетом у сверстников, другой был постоянно озабочен тем, как он выглядит в глазах окружающих. Один активно участвовал в общественной жизни, другой был «активистом» в уличной среде. И тем не менее, эти, казалось бы, полные антиподы орудовали с одинаковым цинизмом и жестокостью, понимая друг друга с одного слова. Значит, было у них что-то общее. Общими были, как минимум, четыре свойства: цинизм, злобность, сексуальная распущенность, стремление наводить страх.
— Как ты считаешь, — спрашивал я Пронского, — легко запугать человека?
— Да, — отвечал он. — Особенно силой.
— Кого проще? Сверстника? Взрослого?
— Любого. Люди одинаковы. У всех есть чувство страха.
— Тебя можно было бы запугать?
— А почему нет? Мы хотели так себя поставить, чтобы о нас ходила слава. Чтобы нас боялись.
— Вы занимались тем, что ходили и «трясли» сверстников. Насколько это распространено? — спросил я Наумова.
— Это в порядке вещей. Что-то вроде «дедовщины» в армии.
Меня, как и других присутствовавших на суде, мучил вопрос: а как бы вели себя убийцы, зная, что получат по закону совсем другой максимум наказания? Предположим, не 10 лет лишения свободы, а, как взрослые, расстрел?
— Мы не знали, какое наказание нам грозит, — говорил Наумов.
Лично я понял его слова так: они орудовали бы с тем же цинизмом и жестокостью, даже если бы знали, что будут поставлены к стенке. Все нормы и законы человеческого поведения как бы написаны для других, нормальных людей, а не для них, достигших страшной стадии морального одичания.
Злобности в них было столько, что они не могли ее сдерживать ни на следствии, ни во время суда.
Их моральное одичание достигло такой стадии, что они не были способны правильно оценивать мотивы поведения своих жертв. Им не могло прийти в голову, что Роман Антонов в самом деле может оценить свою и друга жизнь в тысячу рублей. Эта цена казалась им непомерно высокой. И уж тем более для них не представляло никакой цены чье-то достоинство.
Не одного меня мучил вопрос, осталось ли в Наумове и Пронском хоть что-то человеческое.
— Есть ли у вас девушка? Любили ли вы ее? — спросила женщина, общественный обвинитель от училища, в котором учился Наумов.
— Да, — громко сказал он. И неожиданно процитировал: «Люби! Любовь необходима. Любовь, ты знаешь, красота. А кто не любит, тот скотина иль просто мертвая душа».
Все оцепенели: судья, заседатели, прокурор, адвокаты, родители потерпевших. Ведь только что Наумов рассказывал, как добивали они уже убитых, дергавшихся в последних конвульсиях мальчиков восьмикилограммовой трубой, забрызгивая кровью свои брюки. Как ходили добывать лопаты, для чего сорвали замки с нескольких сараев, не опасаясь, что жильцы, услышав шум, позвонят в милицию. Как пили и ели найденные в сараях соления и варенья. Как утром отправились к Антоновым — обворовывать и, застав их дома, спокойно смотрели им в глаза. И как потом, когда заметили за собой слежку, не торопились скрыться. Разгуливали по микрорайону в окровавленных штанах. Суд только что выслушал показания о том, как милиционеры, откопавшие тела мальчиков, не находили себе места, а из камер Наумова и Пронского доносился храп. И вот — после всего этого — такая декламация, почти патетика…