Воровской орден

Признаюсь, я отказался от описания других захватывающих эпизодов, в которых артистическая сторона характера Мешкова — как на ладони. Не хочу, чтобы о нем создалось одностороннее впечатление. Например, Юрию не раз приходилось, после дотошного изучения уголовного дела, доказывать обвиняемому, что он не совершал тех преступлений, которые ему явно навешивали. Запуганный или подкупленный, обвиняемый отчаянно доказывал свою «вину», а Мешков, портя себе кровь, искал доказательства невиновности, пока наконец не находил и не вынуждал обвиняемого признаться в самооговоре. Надо ли говорить, как это не нравилось «закройщикам» дутых дел?

Только не один Мешков был в Симферополе такой правдоборец. Другие, рангом повыше, заметили его способности и включили в группу по расследованию преступлений, совершаемых работниками правоохранительных органов. Вот где началось хождение по лезвию ножа.

— На мне было опробовано все, — скупо сказал Мешков.

Пришлось вытягивать из него: что значит это «все».

— Прежде всего — наружное наблюдение. Это только в фильмах шпики шнурки завязывают, в витрины смотрят. У нас работают иначе. Шпик идет впереди. И слушает! И все слышит, если я с кем-то иду и разговариваю. Редко приходилось ходить по прямой. То налево, то направо сворачивал. Вижу, шпик делает петлю и снова — впереди меня. Выбирал укромное место и обещал, что в следующий раз он выговорить не сможет, как ему нехорошо. И тут же звонил начальству шпика: уж если пасете, посылайте толковых ребят.

Метод второй — провокации на драку. Чтобы в людном месте, при «свидетелях». И этот номер не проходил, потому что я принципиально непьющий.

— Школа восточных единоборств не велит?

Мешков усмехнулся.

— Помнишь, у Чехова: «Была жажда жизни, а ему казалось, что хочется выпить, и он выпил вина». Так вот: чем больше вокруг вели пьяную жизнь, тем большее отвращение это у меня вызывало. Можешь записать, что были и другие принципы. Никогда не материться. Никогда не бить подследственных. Так что подловить меня на «хулиганке» было очень трудно.

— Дальше. Еще какие методы?

— Ну например, в кабинет входит шикарная дама и начинает медленно расстегивать… Честно говоря, мне стало жарко. Но на первый случай она решила мне показать не то, что ты подумал и чего я испугался, а вот такую кипу сотенных…

Одного следователя в Ялте «спалили» девочкой. Поставили кровать перед замочной скважиной и сфотографировали, как он с ней развлекался. Я об этом узнал и держал ушки на макушке.

— Еще.

— На испуг брали. Машина вылетает на тротуар и чуть не сбивает. Ну а когда увидели, что даже такое не берет, начались открытые угрозы. Начальник Симферопольского райотдела милиции мне прямо сказал: «Мы тебя уничтожим».

— Чем же ты им так насолил?

— Было, например, дело сержанта Сюзева. Вместе с другими милиционерами насмерть запинал задержанного. Другому выжег глаз нашатырным спиртом — плеснул в лицо, открыв в камере кормушку.

Уличил в применении «детектора лжи». Это — валенок, набитый песком. Можно отбить все внутренности и — никаких следов… Знал, кто облагает данью карманников, гарантируя безнаказанность, если они вдруг попадутся. Кто брал с наркоманов. Знал, кто занимается тайным вымогательством — за то, чтобы против кого-то не было возбуждено уголовное дело. Там суммы исчислялись десятками тысяч. Естественно, я был как гвоздь в сиденье. Но тут важно вот что отметить. Даже в тех случаях, когда мне удавалось доказать преступление должностного лица, это редко что-либо меняло. Помню, припер к стенке одного офицера милиции, который создал целую преступную группу, занимавшуюся грабежами. Было на их счету и изнасилование. Один на один он во всем сознался. Арестовываю, отправляю его в ИВС — изолятор временного со-дер, жания. А на следующий день начальник следственного отдела выпускает его и отбирает у меня дело.

— Многие преступления, совершенные умными преступниками, оставались нераскрытыми, — продолжал Мешков. — Раскручивали и сажали в основном мелкую сошку. И навешивали на эту сошку серьезные преступления. А те, непойманные, продолжали вытворять все, что им могло заблагорассудиться.

Потом я узнал (уже не от самого Мешкова), что однажды надо было задержать оторвавшуюся от преследования машину, где находилась группа парней, совершивших зверское изнасилование. Мешков (у него 78 прыжков с парашютом) предлагал выбросить его впереди машины. Он мог бы, скажем, остановить какой-нибудь грузовик, поставить его поперек дороги. Не разрешили. Так и ушли насильники. И можно только гадать, что они еще натворили, оставшись безнака-за иными.

Можно предположить, что происходил просто страшный процесс. Из правоохранительных органов уходили самые толковые и опытные. А преступный мкр в это время пополнялся умными и, можно сказать, даже талантливыми негодяями вроде Аисуненкова.

— Пример с той девицей, участницей убийства, которую хотели поскорее осудить, наверное, не единственный способ спасения от разоблачения главных преступников? — спросил я.

— Сложилось даже что-то вроде поговорки, — отвечал Мешков. — Для того чтобы угробить уголовное дело, надо отобрать его у одного следователя и передать другому. Другой хуже знает все тонкости дела и характеры обвиняемых. Обвиняемые, как правило, начинают оговаривать первого следователя и менять показания.

— Из дела Овчинникова и Лисуненкова следует, что сатори невозможно без обостренной ненависти следователя ко злу. По крайней мере, у тебя это прослеживается.

— Знаешь, — отвечал Мешков, — я разделил бы работников правоохранительных органов не на милиционеров и прокуроров, не на следователей и оперуполномоченных, а на тех, кому ненавистно любое зло, и на тех, кто готов пойти на сделку с любым злом. С малым или большим — это неважно. И еще разделил бы по такому признаку. На тех, кто постоянно учитывает, что задержанный или обвиняемый может быть невиновен, и на тех, кто в каждом задержанном и обвиняемом видит только преступника. Отношение работника правоохраны к вопросу защиты прав и достоинства граждан указывает на уровень правосознания самого работника. Если этот уровень низкий, то какое он имеет право там работать?! Никакого! И еще один признак, по которому можно было бы условно разделить всех работников. И в прокуратуре, и в милиции в идеале должны работать лишь те, кто способен служить только Закону. И прошу записать это слово с большой буквы. А у нас довольно часто служат начальству. И сама система работы так устроена, чтобы это служение стояло на первом месте.

Оставалось узнать, почему он работал за 140 рублей. И как работал!

— Я всем обязан нашему районному прокурору Владимиру Васильевичу Зубареву, — очень тепло сказал Мешков. — Да, мы, простые следователи, получали по 140 рублей, имели кучу долгов и сжигали себя на работе. Обычно следователи руками-ногами отбиваются от нового дела. А у нас был азарт. Мы все умели. Если требовалось найти вещдоки на дне моря, брали акваланг и ныряли сами. И все благодаря Зубареву.

Умел он создать атмосферу преданности делу и хорошего, здорового соперничества. У иного прокурора и кресло есть, и машина, и с начальством он ладит, а уважением своих же следователей не пользуется. И это очень здорово отражается на борьбе с преступностью. Мы Зубарева уважали! И не только за умение помочь, за неподкупность, за преданность делу. За тонкость. Он, например, сам выезжал на место совершения тяжкого преступления, в особенности если оно происходило ночью. Его спрашивали: «А где твои следователи?» «Мои следователи спят», — отвечал Зубарев. Он нас берег. Но в восемь утра мы были уже на ногах и на коленках ползали, искали окурочки. И не могли не то что сказать, а даже подумать о том, как нам осточертело работать за 140 рублей. Мы работали за уважение со стороны этого человека. Он ушел из прокуратуры немного раньше меня. Стал председателем президиума Крымской областной коллегии адвокатов.

— А ты?

— А я ушел в матросы на научно-исследовательское судно. Капитан смерил меня взглядом морского волка и послал в трюм чистить гальюн. Почему ушел? Потому что стал бояться самого себя. Помнишь, что делает в одном итальянском фильме комиссар полиции? Осознав невозможность передать мафиози в руки правосудия, он вынимает «пушку» и приводит в исполнение собственный приговор. Вот и я, от бессилия и отчаяния, мог наделать глупостей. Но я ни о чем не жалею. Три года плавания едва ли не по всем морям — это прекрасная страница в моей жизни. И горели, и тонули, и в Бермудском треугольнике побывали. Какая на судне была зарплата? В первые же месяцы раздал все долги. Кстати, в Перу у меня был спарринг по каратэ с одним офицером полиции. Работали с дозированным контактом.