Третий шанс

Теперь время летит еще быстрее, и хочется сорвать ему стоп-кран, пусть затормозит.

- Телефон дашь свой?

Ну конечно же, я позвоню, когда вернемся в Питер. И встретимся. Только как этого дождаться? Словно через тысячу лет. Это сейчас время несется, а потом точно остановится.

Юля кивает, диктует номер, я забиваю в контакты мобилы.

- А хочешь, я тебе письмо напишу?

- Мне еще никто не писал писем. Хочу.

- Мне тоже. И я никому не писал.

Записываю адрес ее бабушки в заметки. И представляю, как напишу письмо, брошу конверт в ящик, а потом буду ждать ответа. Она ведь ответит, обязательно.

Вечер опускается так быстро, словно въезжаем в него на полном ходу. Садимся ужинать, рядом с сиренью – она с нами, третьей. И снова стоим в коридоре, только больше молчим, глядя в окно. Это тоже разговор, хотя уже совсем другой, когда и слов не надо. В коридоре никого, все давно спят, и мне хочется ее поцеловать, но так страшно – вдруг сделаю что-то неправильно, она обидится, оттолкнет. Поэтому просто смотрю на ее отражение в черном стекле, за которым проносятся желтые точки фонарей.

- Дим, надо ложиться, поздно уже, - виновато говорит Юля, и я вижу, что ей тоже не хочется. – Тебе вставать рано.

Да я бы и вовсе не ложился, так и стоял бы с ней всю ночь. Но – вздыхаю и киваю. Юля берет полотенце и зубную щетку, идет в туалет, я жду своей очереди. Когда возвращаюсь, она уже лежит наверху под одеялом. Бабка с дедом похрапывают, на окно опущена дерматиновая штора, над Юлиной полкой горит маленькая лампочка.

Забираюсь на свою, ныряю под одеяло. Надо бы штаны снять, но как-то неловко. Ничего, потом. Когда она уснет. Или вообще не буду, чтобы утром не натягивать под одеялом.

- Спокойной ночи, Дима, - Юля выключает лампочку, становится темно.

- Спокойной ночи, - повторяю я.

Сквозь щели по бокам шторы пробивается свет фонарей. Я не вижу Юлиного лица, только белеет рука, которую она подложила под голову, свесив с полки. Кожа словно мерцает, я смотрю, и перехватывает дыхание. Сердце взбесилось, колотится где-то в горле тугим комком. Сдвигаюсь поближе к краю, дотягиваюсь до ее пальцев.

Это как сон, в котором страха и восторга поровну, как американские горки – так же захватывает дух. Я глажу ее ладонь, перебираю пальцы, и они отвечают мне. Как будто… целуют, и я представляю, что на самом деле касаюсь ее губ. И не только это…

Горячие обрывки-вспышки под веками. Желание – острое, до боли. А вместе с ним нежность, от которой щиплет в носу, рвет в клочья.

Юля… Юлечка…

Осторожно продвигаюсь выше, насколько могу дотянуться, от тонкого запястья, где мелко и часто бьется пульс, до локтя. Гладкая, прохладная, как шелк. Я словно пью воду – и не могу напиться.

Поезд замедляет ход, останавливается с толчком. Кто-то бежит по коридору. Свист локомотива, бормотанье диспетчера. Просыпается дед, возится с кряхтением. Юля резко отдергивает руку – и так жаль, что не могу удержать ее.

Остановка неожиданно долгая.

- Не пускают, - объясняет кому-то проводница. – Ждем.

Не дождавшись отправления, проваливаюсь в сон, из которого выдергивает жужжание телефона под подушкой.

Половина седьмого. Через полчаса Ржава.

Юля еще спит, отвернувшись к стене, дед с бабкой тоже. Осторожно сползаю вниз, собираю белье, несу проводнице. За окнами серое утро, туман стелется над рельсами. То, что было ночью, - может, и правда приснилось?

Возвращаясь к купе, думаю, что надо бы разбудить Юлю, но она сама выходит в коридор. Стоит, обхватив себя руками, смотрит под ноги.

- Я тебе обязательно напишу, - дотрагиваюсь до ее плеча. – И позвоню. Ты когда вернешься?

- В начале августа.

- Я тоже. Сходим куда-нибудь?

- Хорошо.

Улыбается, но улыбка грустная.

- Юлька…

Так много хочется сказать – какая она классная, как мне нравится, но слова будто застревают где-то.

Я лучше напишу. Прямо сегодня вечером напишу.

Поезд замедляет ход, уже видна станция. Забираю рюкзак, иду в тамбур, Юля – за мной. Лязг, скрежет, проводница открывает дверь. Поворачиваюсь, тону в Юлиных глазах. Наклоняюсь…

Черт, как страшно-то!

Касаюсь губами ее губ – и словно улетаю куда-то. Носы мешают, зубы тоже. Я понятия не имею, как надо целоваться, хотя и видел столько раз. Но это все неважно. Потому что она – рядом, и я чувствую тепло ее дыхания. И запах – от нее пахнет сиренью. Не могу оторваться от нее, отпустить. Откуда-то с другого конца вселенной долетает:

- Эй, Ромео, выходи уже, а то дальше поедешь.

Да, я бы поехал!

Проводница, пожилая толстая тетка, смотрит с насмешкой, но все же сочувственно. Последний раз быстро целую Юлю и спускаюсь на перрон. Она стоит за спиной проводницы, закрывающей дверь. А я все никак не могу отдышаться. Смотрю вслед поезду, пока тот не превращается в далекую точку, и только тогда бреду к зданию вокзала.

Сидя на жесткой деревянной скамейке, пишу смску маме: доехал, жду пересадки. Полтора часа, потом еще четыре в сидячем вагоне поезда, который останавливается у каждого столба. Можно и самолетом до Белгорода, а там на такси, но мать не любит летать, катаемся так.

Всю дорогу думаю о Юле. Перебираю все слова, взгляды… и все остальное. Мысленно уже пишу ей письмо. Пытаюсь представить, как увидимся в Питере, куда пойдем. И все еще не могу до конца поверить, что это случилось со мной. Что встретил девчонку, от которой моментально потерял голову. Я и раньше от них не особо шарахался, но ни одна не нравилась настолько, чтобы пригласить куда-нибудь, не говоря уже о чем-то большем. Неужели все это будет – моя девушка?

На вокзале встречают отец и Ларка. Ее-то с чего принесло? За все эти дни я ни разу о ней даже не вспомнил. Пока идем до стоянки такси, она трещит, как бешеный попугай, и большую часть я пропускаю мимо ушей. Мне в ней нравится далеко не все, но я научился не обращать внимания. Наверняка и ее во мне многое раздражает. Уже завтра наши родители возвращаются в Питер, а мы с ней остаемся – каждый у своей бабушки, но на одной улице.

Ближе к вечеру прилетает сообщение:

«Пошли прошвырнемся. Давай на нашем месте».

Не очень-то и охота, но все лучше, чем слушать причитания бабушки, что я такой тощий, и прическа у меня непонятная, и надето на мне невесть что. Для первого дня – перебор.

Родители сидят в саду.

- Ты куда? – спрашивает отец.

- С Ларкой пройдемся.

Жестом подзывает к себе, шепчет на ухо:

- Повнимательнее!

Я понимаю, о чем он, и это бесит. С чего все взяли, что у нас любовь-морковь и всякое такое?

- Блин, ну па!

- Вот-вот, - хмыкает он. – Национальная русская еда: блин и хрен.

Ларка ждет на перекрестке. Короткие шорты, красная майка на тонких бретельках, распущенные волосы. Встречный парень облизывает ее взглядом. Бредем нога за ногу. Бабушки наши живут в старом городе, где частные дома. Обычный маршрут – мимо магазина и церкви к прудам. Ларка рассказывает о юбилее: сколько было народу, что ели и пили. Слушаю краем уха, а сам где-то далеко.

- Дим? – она дергает меня за рукав. – Эй, ты где?

- Что, Юль? – переспрашиваю машинально.

- Юль?! – Ларка изумленно вскидывает брови. – Димон, тебя оставили без присмотра на четыре дня, и ты тут же подцепил какую-то Юлю? А ну колись!

У меня нет от нее секретов, но о Юле рассказывать не хочется. Впрочем, все равно ведь не отстанет.

- Познакомился с девчонкой в поезде. В Белгород ехала. Из Питера.

- И вот так сразу втюрился? А я-то смотрю, ты как пыльным мешком треснутый. Димка, ну расскажи! – она толкает меня под локоть. – Красивая?

Красивая? Когда я только увидел ее, подумал, что ничего особенного. Пройдешь мимо и не заметишь. А через несколько часов уже не мог глаз оторвать.

- Не знаю, Лар, - улыбаюсь, как дурачок, и она качает головой.

- Капец, товарищи. Ну хоть какая она? Высокая, маленькая, худая, толстая, блондинка, брюнетка? Лет сколько?