Алло, милиция?

Глава 20

20

Плохие предчувствия оправдываются чаще хороших. И всё равно, невзирая на предупреждение из глубин подсознания, новость ошарашила.

Вильнёв как раз распекал практиканта за прогул без предварительного согласования, как к ним в кабинет ввалился Лёха и, едва поздоровавшись, вывалил:

— Твоя свидетельница погибла.

— Кто…

— Кто она или кто её? Её ты знаешь хорошо. Инга Дауканте. Первая версия — самоубийство, наглоталась снотворного. Кто ей помог самоубиться, знаешь не хуже меня.

Голос Лёхи отдалился. Слова долетали и даже фиксировались сознанием. Но словно из-за плотной ширмы.

— Прикрой рот, — рявкнул Вильнёв. — Эй, стажёр! Ты с нами? Что тебя так торкнуло?

— У него был интимно-деловой контакт со свидетельницей, — бесстыдно заложил Лёха. — Папаныч выехал полчаса назад. Собственной персоной. Всё же труп. Егор, может, и ты?

— Обожди, — осадил его капитан. — Егор? Ты справишься? Тебе это надо?

Картинка, наконец, обрела резкость. И сыщик, и замначальника отделения и виделись, и слышались вполне отчётливо. А капитан даже удивил внезапно прорезавшейся человечностью, но сейчас было не до него.

— Посмотреть — не горю желанием. А вот отдать под суд сукиного сына — очень даже.

— Вали, — расщедрился Вильнёв. — Работник из тебя сегодня никакой. Блин, присылают из БГУ всяких недоделанных…

Окончание фразы Егор расслышал уже на бегу.

Только выскочив из РОВД в незастёгнутой куртке и с шапкой в руках, понял, что спешить, в сущности, некуда. Выбор, сделанный Ингой, привёл её к логическому концу. Успеть до выноса тела? «Запомни меня молодой и красивой», как пела Таня Овсиенко. На труп даже смотреть не хочется. Пусть эксперт и следователь описывают. А вот следы на месте преступления…

Даже не попытавшись поймать такси, Егор сел на троллейбус. Сжав поручень, убеждал себя лишь в одном: не сорваться, если там окажется Бекетов.

По левой стороне показался «Верас», среди машин на стоянке были заметны обе «шестёрки» — вишнёвая и белая.

Егор сошёл и, сдерживая желание перейти на бег, зашагал к трём столбикам. К выносу тела он успел. Что-то, покрытое простынёй, грузили в машину. Он бы ещё мог приблизиться и поднять край простыни, вместо этого свернул в подъезд.

Первым, у самого порога квартиры, увидел курящего Папаныча.

— Привет, стажёр. Демидович тебе сказал?

— Он. Как её убили?

— Инсценировка самоубийства. Пошли, сам всё увидишь.

Внутри в шестнадцатой квартире Трунов заканчивал заполнять бланк протокола осмотра места происшествия. Эксперт сворачивал нехитрую аппаратуру. Две тётки, скорее всего — приглашённых понятыми, жались к окну.

— Лежала на спине в спальне, — экскурсоводствовал Папаныч. — Практически голая, в полупрозрачной порванной ночнушке. — На губах потёки чего-то белого, незначительные. На прикроватной тумбочке — стакан с водой, на три четверти полный.

— Где он?

— Следователь забрал как вещдок. На нём только узкие женские отпечатки. Сто процентов — самой Дауканте. Была коробочка со снотворным, почти пустая. Если была до этого полная — доза в несколько раз больше летальной.

— Трахалась, — добавил Трунов. — Считай, умерла с кайфом. Тело поднимали — из влагалища сперма полилась.

Его ситуация не забавляла, но и не напрягала. Девочка расстроилась, что отдалась не тому. Или трахаль обещал жениться, потом кинул. Вот и наглоталась дряни. Бывает. Дело житейское, не впервой.

Действительно, на простыне виднелось пятно.

Егор пощупал подушку. Сухая.

— Папаныч! Если потёки на щеках, жидкость должна была попасть на подушку?

— Само собой. Ну? Ищи подсказки, юниор. Что-то не заметишь, я подскажу.

— Если мокрую подушку заменили сухой, где мокрая?

— В шкафу посмотри.

Она действительно лежала в шкафу. Не мокрая, но очевидно влажная.

— Андрей, занеси в протокол! Второе. Я как свидетель, хорошо знавший потерпевшую, заявляю: она была аккуратистка. Уж точно не отправилась бы на тот свет в рваной после секса ночнухе. Третье. Если бы она встала после секса и пошла наполнять стакан водой, из неё всё бы вылилось при ходьбе. Четвёртое. Почти полный флакон таблеток не пропихнёшь внутрь, запив глотком воды. Почему стакан полон на три четверти? Я отвечу: Бекетов, а ты его будешь допрашивать, он последний видел её живой, каким-то образом закачал ей в глотку снотворное, размешанное в стакане в виде суспензии, пролив на подушку часть, потом вымыл стакан и поставил на место, удалив свои пальцы и прижав стакан к её руке.

— Понятые! Я закончил. Подпишите на каждой странице. Здесь и здесь, — он повернулся к паре первомайцев, излучая особое, сверхчеловеческое понимание вопроса. — Существует особое мнение, высказанное на таком уровне, что ни мне, ни тебе его не оспорить. Знай: имело место самоубийство. Поэтому не вижу причин тревожить Бекетова и вызывать для дачи объяснений.

— Падла ты, Андрей. Грохнут тебя, мы тоже запишем в протокол: сорок восемь ножевых и три пулевых, какое страшное самоубийство! Но — ты сам решил. Тебе и отвечать. Пиши отказной и спи спокойно по ночам, — Папаныч положил мясистую пятерню на плечо Егору. — Пошли отсюда.

— Мужики… Думаете мне приятно… — мяукнул следователь вдогонку, но его уже не слушали.

У подъезда Папаныч снова закурил.

— Тошно, парень? Мне тоже. Знаешь, даже когда херим кражу велосипеда, чот на душе херово. Но то — железяка, брошенная без присмотра. А здесь человек. Молодая красивая баба. Пусть блядушка, раздвигавшая ноги за деньги перед начальником, какая, в жопу, разница? Злодей известен, повязать его — как два пальца. И тут как с небес: «существует мнение».

— Так какого хера это всё вообще?! Для чего вы все каждый день идёте на работу в мусарню? Писать никчемные бумажки «не представилось возможным», получать оклад каждый месяц и надираться по вечерам?!

Папаныч выбросил сигарету.

— Я тебе прощаю, потому что ты на взводе. А теперь подумай сам, молокосос. Если я, Демидович, Вильнёв — все мы пошлём эту службу нах и снимем погоны, кто останется? Мы же раскрываем преступления, хоть не все. Мы всё же сажаем гадов за решётку. Мы сажаем домашних тиранов, которые просто поубивают жён и детей, если их не сажать. Да знаешь ли ты, сколько мы уродов с ножами за год берём? А каждый нож в пузе — это чья-то жизнь. Да, мы — херовые работники, потому что система такая. Но кто кроме нас? Ты, парень, сто раз подумай. Работа здесь дурная, триста раз неблагодарная. Но необходимая! И никто кроме ментов её не сделает. Или ты с нами, принимая правила игры, или вали, не путайся под ногами. Если возвращаешься со мной в РОВД, пошли в автобус.