Моя горькая месть

Глава 25

1,5 года спустя

— Еще не поздно развернуться, и уехать. Вера, — обхватил ее плечи, взглянул на лицо, а там снова неуверенность аршинными буквами написана, — мы можем сейчас сесть в арендованную машину, доехать до ближайшего аэропорта, и оказаться дома. Тебе это не нужно!

Ну же, милая, согласись!

Но она, прикусив нижнюю губу, покачала головой, и кивнула. Идем, мол, жених.

— Мне это нужно, — только и сказала она.

И мы пошли дальше, по улицам нашего родного города, утопая в мартовской грязи. Не был здесь давно, и с радостью бы не приезжал, но Вера сказала, что это важно. Много раз говорила, и я, дурак, согласился. И только сейчас подумал, что в ее состоянии это может плохо закончиться.

— Вер, беременным нельзя на кладбище, — попытался придержать ее за талию, но иногда мою женщину не остановить.

— Такой большой, но до сих пор веришь в бабкины сказки? — фыркнула. — Мне не сейчас рожать, и я давно должна была попрощаться.

В чем-то за эти полтора года Вера изменилась, и я радуюсь этим изменениям каждый день. Она, пожалуй, начала исцеляться от травм прошлого, но черт возьми, она до сих пор тянется к матери. Ее давно нет, но Вера ей верна, и это обнуляет все, что я делал для нее — успокаивал, выслушивал, выстраивал наше будущее.

— Влад, хватит, — Вера вдруг сама остановилась. — Я не собираюсь ездить сюда раз в неделю, мне правда нужно просто попрощаться.

— Она этого не достойна! — сузил глаза, ожидая очередных реплик в духе: «Она же твоя мать, Влад, как ты можешь быть таким жестоким?!» — Мы снова возвращаемся к тому, с чего начали. Тебе кошмары давно перестали сниться, напомни, милая?

— О Боже, — улыбнулась едва заметно, и я не смог не улыбнуться в ответ, — любимый, перестань, правда. Я сейчас скажу тебе кое-что, и, надеюсь, ты примешь мои слова всерьез. Я не хрустальная ваза, Влад. Да, детство и юность у меня были нелегкими, и наложили отпечаток, но я не собираюсь всю жизнь трястись. Должна была раньше это понять, когда Полину ждала, но тогда я просто паниковала. А сейчас, — Вера огладила круглый животик, почти натягивающий пальто, — сейчас все хорошо. Я иду не слезы лить над прошлым, я иду просто попрощаться. Расстаться, наконец, с прошлым. Не хочу быть как наша соседка, которая в тридцать пять лет плачет о том, что все ее беды от того, что ее мама не любила. До двадцати это позволительно, а после — глупо. Я — взрослый человек, и я просто хочу поставить точку.

И как это «прощай» над могилой Надежды Гарай поможет поставить точку?!

— Тебе двадцать два, и ты не взрослая. Ты — беременная девушка, которую гормоны бьют по голове, и…

— И хватит, — оборвала она меня, но мягко, без той привычной обиды, которую я вечно жду. — Ты ведь понял то, о чем я говорила, не притворяйся.

Мы снова пошли вдоль безобразной улицы. Год идут, а здесь ничего не меняется. К лучшему точно не меняется, лишь к худшему. А Вера нос не кривит, она будто даже соскучилась по этому месту, и это тоже пугает меня.

Нельзя было соглашаться! Мы вернемся во Владивосток, и меня снова будут ждать спрятанные слезы, ночные кошмары Веры, ее перепады настроения, и вздохи по матери. Может, кто-то после двадцати и становится сильным, но точно не моя Вера.

— Вер, ну давай поедем домой, — уже у ограды попросил ее.

— Ты можешь подождать меня здесь. Просто объясни, где искать ее.

— У меня идея: твою сестру удочерили, но я могу поднять отцовские связи, и тайна усыновления перестанет быть тайной. Мы ее заберем. Только давай-ка сейчас развернемся, и пойдем домой!

Помню, как Вера осторожно начала намекать, что нужно узнать, что с тем ребенком, которого родила ее родная мать, когда Веру забрали в детский дом. Узнать, и забрать к себе, ведь вряд ли Яна могла родить здорового младенчика, а больные мало кому нужны. Здоровых-то не берут. Но, как оказалось, сестру Веры удочерили. И я правда готов сдержать обещание, лишь бы поскорее убраться из этого ада.

— Ребенок — не игрушка, — покачала она головой, утягивая меня вовнутрь. — Когда сестре исполнится восемнадцать, мы найдем ее, я бы хотела познакомиться. Осталось не так много времени. Но травмировать ее, и ее родителей своим появлением на пороге сейчас я не стану. Влад, ты неисправим, ничего святого для тебя нет! Все, хватит препираться! Ты свои страхи на меня проецируешь.

И я сдался. Святого для меня и правда нет ничего, кроме моей семьи. И я хочу, чтобы Вера по-прежнему улыбалась, а не походила на тень самой себя. Но, может, она права, говоря, что боится не она, а я?!

Через десять минут мы подошли к простой оградке. Я смотрю не на крест, я смотрю на лицо Веры. Она смело вошла, опустилась, провела пальцами по дощечке, на которой выгравировано имя нашей матери, и мне снова дико стало, что я позволил этому случиться.

— Прощай, мама. Я тебя простила, — через пять минут тишины прошептала Вера, положила цветы, и встала, придерживая живот.

Ну же, обернись, милая. Посмотри на меня, чтобы я понял, чего ждать!

— Навестим Веронику, и домой, Влад. Я соскучилась по нашей дочери!

Вера, услышав меня, обернулась, и у меня камень с души свалился. Это моя Вера, а не ее тень. Все у нас хорошо, она и правда хотела попрощаться.

И простить то, чего я простить не смогу никогда. Ни матери, ни себе, ни отцу за то, что оставили Веру в этом аду совсем одну. А она взяла и простила.

Никогда ее не пойму.

— Надеюсь, ты не хочешь попрощаться со сгоревшим домом и с нашей старой школой?

— Я не настолько сентиментальна. Влад, ты бурчишь, как старый дед, — хмыкнула Вера, когда мы вошли в наш номер.

Вылет завтра утром из соседнего города, и нам придется провести здесь большую часть ночи. Я был бы рад поскорее уехать, но Вера беременна, и без отдыха заставлять ее трястись в машине я не рискну.

— Я просто не понимаю, как ты могла ее простить.

— Ну тебя ведь я тоже простила. А ты простил меня за то, что дочь скрывала. Какой смысл хранить обиды? Тебе тоже неплохо было бы отпустить прошлое, любимый мой. И помириться с отцом.

Вера-Вера. Семья — главное, но с отцом мы не ссорились, а она этого не понимает. Когда он признает, что я повзрослел, и не жалею о своих решениях, он сам приедет. Пока, видимо, он не готов. И мой первый шаг сделает лишь хуже.

— В прошлую беременность я выглядела как из фильма ужасов. Хорошо, что фотографии не сохранились. А сейчас я очень даже ничего, — подмигнула она мне.

Вера стоит в одном полотенце после душа, красуется перед зеркалом, и откровенно собой любуется. А любоваться есть чем — она светится. Думал, это просто красивый оборот, но едва вижу Веру, я наблюдаю это — свет изнутри, мягкие изгибы, нежное ожидание.

Я и сам жду.

— Осталось три месяца, — обнял ее сзади, осторожно прикладывая ладони к животу. — Жаль, что в прошлый раз меня не было рядом.

Вера лишь вздохнула. Мы тысячу тысяч раз это обсуждали.

Жаль, что меня не было рядом, когда ты ждала Полину.

Жаль, что я глупо сбежала, услышав ваш с отцом разговор.

Жаль, что я украл нашу дочь, и не считал ее нашей.

Жаль, что я не сказала тебе, что Полина твоя.

Жаль, жаль, жаль…

Вере надоело жалеть раньше, чем мне. Наши откровенные разговоры сделали свое дело. Теперь моя очередь перестать жалеть о том, что упущено, и просто наслаждаться тем, что есть. И ждать то, что еще будет.

— Наша последняя ночь в этом городе, — Вера скинула полотенце, и я приподнял ладони с ее живота, позволяя ткани упасть на пол. — Давай проведем ее интересно. Врач разрешил, — она развернулась, потираясь о мою футболку напряженными сосками. — Если ты, конечно, в настроении.

— Когда это я не был в настроении, Вера Гарай? — шутливо прорычал, поднимая свою любимую ношу.

— Пока еще Виноградова, — выдохнула Вера, оказавшись на кровати.