Моя горькая месть

И почувствовать рядом прежнего Влада, словно не было между нами ничего, кроме любви — не наигранной, а настоящей, как в сказке.

— Я… прости, я, наверное, не готова, — замялась, стушевалась под его непонятным взглядом, в котором и голод, и одержимость, и непонятное мне чувство вины, которое я ни разу в нем не чувствовала. Почти решила бежать от Влада, скрыться от его жутких глаз, но мужчина шагнул мне навстречу, отрезая путь к отступлению.

От него и от себя самой.

Глава 11

Влад раздевается, а мое тело дрожью бьет. От предвкушения, от страха, от желания… Боже, как я соскучилась по нему! Запрещала себе вспоминать то время, что вместе провели, но сколько ночей он мне снился — не счесть.

Именно поэтому я не бегу, я остаюсь с ним. Здесь, и сейчас.

— Меня достали эти игры, Вера. Ты сама предложила себя, — брюки Влад откидывает в сторону, а следом и белье, — так что хватит. Из этой комнаты ты не выйдешь.

Голос злой, как и обычно. Пугает и возбуждает одновременно — мне всегда нравилось во Владе именно это: с ним я по краю ходила, по лезвию ножа. Это как гладить тигра, зажмурившись от страха: наслаждаться густой шерстью, по которой ладонь скользит, и ждать, что руку откусит.

Или убьет.

— Я не бегу, только… выключи свет, пожалуйста, — свет в этой спальне безжалостный, но, может, Влад не заметил эту чертову растяжку на моем животе?

— Нет, — он подошел вплотную, опалил жаром своего тела, а я еще сильнее задрожала. — Я скучал по тебе, и хочу видеть. Я хочу видеть всю тебя. И себя в тебе, Вера, моя Вера…

Будто от холода трясусь, только мне жарко. Я в лихорадке от этой чертовой мании, горю в адском пламени и, должно быть, погибну в нем. Но мне плевать, плевать…

Сильные руки опрокинули меня на кровать, и снова страх победил желание. Забилась под ним, ведь если сейчас решусь — то все, обратной дороги не будет. Говорят, что второй раз нельзя войти в одну реку… можно, думаю, только выйти из нее будет невозможно.

— Влад…

— Молчи, — он зашептал мне на ухо, придавив меня своим телом, и кровать прогнулась под нами. — Нам будет хорошо, тебе понравится. Обещаю, Вера, я не сделаю тебе больно, верь мне.

Верь мне…

Разве я могу верить и доверять? Да и сама я так и не сказала правду, а ведь Влад должен знать. И я расскажу, обязательно расскажу, хотя мне больно будет от ненависти. Мне легче, если он меня винить будет, а не маму, память о которой кровавыми пятнами вымажется и грязью.

Но я должна сказать ему!

— Влад, — выгнула шею, подставляя ее под жесткие поцелуи, метящие меня, — подожди, мне всего пара секунд нужна…

— Я же сказал тебе замолчать.

— Не смей так со мной разговаривать! — ударила его в плечи, но внимание не привлекла, он и не почувствовал, скорее всего. Вместо этого рот мне заткнул поцелуем, накрыл мои губы своими сухими, горячими губами.

Целовал? Нет, пожирал, скорее. Без капли нежности — голая страсть, похоть и дикий голод. То, чем Влад одержим, и я тоже, плавилась под ним, и руками обхватила, теснее прижимая к себе. Языком ласкает, почти насилует, и когда горячая ладонь спускается по моему животу, скользит вниз, я смиряюсь окончательно — он победил, а я проиграла, если это была игра.

— Я убить тебя готов, — прошептал бездумно, разорвав поцелуй, а пальцами складки раздвинул, обжигая своим прикосновением.

— За что? — приподняла бедра, наслаждаюсь этой пыткой, навстречу которой я изгибалась. Пальцы Влада то гладили, то зажимали клитор, а я воздухом давилась, и всхлипами.

— За то, что с другим была. Трахалась, ребенка от него родила, сбежала от меня, — ответил, и его пальцы выскользнули из меня, а рука на шее сомкнулась, горло сдавливая. — Ты должна была быть только моей!

Я — извращенка, должно быть, но в этот момент я на грани оргазма. Мне дико страшно от его одержимости, но она же и заводит, и стон из самого нутра вырывается — громкий, зовущий.

— Я только твоя, только твоя, — прошептала сдавленно, и решилась: — Я тебя люблю, Влад, и делай что хочешь, и если скажешь сейчас, что я вру — я тебя убью!

Воздуха не хватает, но я не вырываюсь, не сопротивляюсь — страх пьянит, хотя не стоит доверять этому мужчине. Доверилась однажды, и потеряла всю свою жизнь. Хотя, ту жизнь стоило потерять, она не стоила ничего.

Воздух наполняет легкие, я жадно дышу, а Влад шире раздвигает мои бедра, и резко заполняет собой. Растягивает мою плоть, и я обвиваю его ногами, руками, собой, чтобы чувствовать всем своим существом этого ненормального подонка, которого так сильно люблю.

— Я делаю то, что хочу, — прошептал, и толкнулся до конца. — А ты чего хочешь?

— Тебя, — Влад огладил пальцами мой сосок, и я всхлипнула. — Чтобы ты любил меня, — еще один мягкий толчок. — Чтобы не останавливался, — более резкое движение членом, и я двигаюсь ему навстречу.

Слова закончились, мысли тоже. Влад застонал в унисон со мной, и стал вбиваться быстрее, разливая жар внизу живота. Тела соприкасаются, грудь ноет, скучает по его губам, и мне мало, мне чертовски мало. Я не сказала, но я тоже хочу всего его без остатка, чтобы лишь я составляла весь его мир. Влад — сумасшедший, я — тоже, и никому кроме друг друга мы не нужны, так что все может получиться.

Он обхватил лицо ладонью, и снова стал терзать мой рот своими губами. Языки сплелись, и сейчас он повсюду, поглощает меня, присваивает. Трение тел уже невыносимо, а толчки члена во мне все быстрее и быстрее, и удовольствие пронзает при каждом движении, скидывая в адскую бездну. Тело ломит, я вся к Владу стремлюсь, как и он ко мне — стонет в мой рот, вбивается болезненно-сладко, пока я не выгибаюсь от сумасшедшего по своей силе оргазма.

Будто небо обрушилось на меня, или в водоворот затянуло, или я умерла.

Пальцы сводит судорогой, от живота идут волны наслаждения, которое продлевают последние, самые резкие движения члена. И я не вижу, но чувствую, как Влад сдавливает меня руками, стонет, и кончает.

Прямо в меня, но сейчас думать об этом не хочется.

Вообще ни о чем нет желания размышлять, а просто лежать, принимая желанную тяжесть, и гладить по мокрой от пота спине любимого мужчину. И мечтать: мы поедем за Полиной, и я скажу, что не была ни с кем, кроме него. Что и поцелуй-то у меня лишь один был до него, и тот не добровольный, а сейчас у нас дочь.

И еще будут дети.

Будем семьей — настоящей, о какой я с детства мечтала. Фотографии распечатаем, и в альбоме расклеим вместе с Владом, отпуска будем планировать, и спорить: горы или море. И имена детям тоже с боем будем выбирать, он их баловать будет, а я — злиться из-за этого, ведь кто-то должен быть строгим. А еще…

— Мне пора. Предпочитаю в отеле спать, а не в квартире, — Влад поднялся с меня, и сел на кровати, спиной ко мне.

Холодный пот прошиб резко — я не хочу остаться одна. Не могу, только не сейчас!

— Не уходи, — поднялась, и прижалась к нему со спины, чувствуя, как грудь начинает болеть от подступающего молока. — Я должна тебе, наконец, рассказать то, из-за чего ты меня ненавидишь. Нику…

— Мне сколько раз повторить, чтобы ты не смела ее имя произносить? — глухо, устало бросил Влад, но я ногтями вцепилась в его плечи, испытывая решимость — да, пусть он окончательно маму возненавидит, но это лучше, чем потерять его. Влад ведь хочет меня, он зависим, и, может, он полюбит?!

Вот только для этого он должен узнать правду, хотя из-за этой жестокой правды я маму предаю.

И я тоже должна выяснить все, чтобы попытаться довериться ему, и ребенка своего доверить.

— Нет, Влад, ты меня выслушаешь! — прошептала, и потянула на кровать. — Ты так легко определяешь, когда я вру, и сейчас не будет ни слова лжи. Клянусь! Пока ты меня не выслушаешь, ты никуда не уйдешь!

Влад

Веру я люблю, но счастливой ее делать не хочу. Отец как-то сказал мне, что значит, это не любовь, но это она — паскудная сука. Уничтожать Веру тоже не тянет, а тянет… иметь ее, подчинить, напиться-надышаться ею, и отпустить потом.