Страница 8 из 80
Киевскую художественную среднюю школу я закончил в 1940 году. Это был ее первый выпуск. Летом посетил Ленинград, разведал условия приема в Академию художеств. Еще раз все взвесил и твердо решил осенью сдавать экзамены в Академию.
Правильно говорят, что наши судьбы и наши намерения почти всегда играют невпопад. Предстоящий призыв осенью 1940 года в армию лишал меня возможности поступить в Академию художеств. Был ли я огорчен? В какой-то мере да. Откладывалась на неопределенное время реализация моих планов. Вместе с тем я понимал, что время наступает грозное и поэтому с личными замыслами следует повременить.
Уже год полыхало пламя Второй мировой войны. Германия одну за другой оккупировала страны Европы. Немецкие войска стояли лицом к лицу с частями Красной армии на наших западных границах. Генералы вермахта интенсивно разрабатывали план вторжения в Советский Союз, условно именуемый «Барбаросса».
В 1912 году отец шел служить в царскую армию, теперь, спустя 28 лет, наступил и мой черед служить, но уже в рядах Красной армии.
Подготовка допризывников велась военкоматами солидно. Она охватывала ознакомление с оружием и средствами индивидуальной защиты, физическую закалку. Каждый допризывник умел работать на спортивных снарядах. Потом в армии в полной мере ощутили важность всего, что нам дали военкоматы.
Вместе с тем в подготовке к возможной войне имелись и серьезные огрехи. Молодежь ориентировали не на жестокую, бескомпромиссную схватку с врагом, а на сравнительно легкую победу над ним малой кровью.
Постоянная пропаганда военной мощи, нашей несокрушимости, утверждение в песнях, что «и в воде мы не утонем, и в огне мы не горим», дезориентировали молодежь, порождали в ней шапкозакидательство, настраивали только на успех. За эти издержки, как известно, страна и люди дорого заплатили в Великой Отечественной войне. Из каждых десяти моих сверстников, ушедших на фронт, восемь не вернулись с полей сражений.
Призывом в армию мое поколение гордилось. Даже при отказе в призыве по состоянию здоровья или другим причинам мои товарищи буквально обивали пороги военкоматов с просьбой о службе в армии.
В каких войсках и где будет проходить срочная служба, от призывников почему-то скрывали. Несколько прояснилась обстановка только накануне отъезда в армию, на вечере в клубе Осоавиахима (Общество содействия обороне, авиации и химическому строительству). Прочитав над сценой лозунг «Да здравствуют славные советские пограничники» и увидев, что для нашего сопровождения прибыли военные в зеленных фуражках, я понял, что служить предстоит в пограничных войсках.
Настал день прощания с родными, друзьями и славным Киевом. Стоял конец сентября, но погода держалась теплая. Эшелон для призывников, состоявший из товарных вагонов, находился на запасном пути у платформы, где обычно производились воинские погрузки. В каждом вагоне — слева и справа двухъярусные полки, на которых нам предстояло спать. Вдоль эшелона стояли группами призывники, оживленно беседуя с родными и близкими. Во всем ощущались и боль расставания, и неизвестность, и торжественность происходящего.
На проводы приехали две мои тетушки. Они дали мне массу добрых напутствий, харчей на дорогу и вместо букета цветов — довольно большой фикус в глиняном горшке. Уверен, что фикус тетушки подарили со всей искренностью, но, держа его в руках, я чувствовал себя нелепо, замечая насмешливые взгляды окружающих. Забегая вперед, сознаюсь, что, как только эшелон тронулся и появилась возможность избавиться от фикуса, я швырнул его под откос, мысленно прося прощения у моих добрых тетушек.
Отец в день отъезда работал и к эшелону подъехал буквально на несколько минут. Разговор состоялся короткий, мужской, без сентиментальностей. Несколько волнуясь, но стараясь не показывать этого, он сказал:
— Вот ты, Борис, и начинаешь самостоятельную жизнь. Теперь у тебя своя дорога. Я дал тебе все, что было в моих силах. Будь счастлив. Не забывай отца.
Порывисто обнял меня, резко повернулся и, не оглядываясь, пошел к автомашине.
Раздалась команда: «По вагонам!». Эшелон медленно тронулся. Сгрудившись у широко открытой двери товарного вагона, с волнением прощались мы с родным Киевом. Позади остались окраины города, Днепр, Дарница… Поезд увозил нас на восток…
Призыв в армию подвел черту под моей юностью, а позже война круто развернула жизнь, разрушив навсегда планы молодости.
Глава вторая:
Военные люди в зеленых фуражках
Эшелон, то замедляя, то ускоряя бег, двигался на восток. Оставив позади Харьков и другие менее крупные города, приближался к Волге. На станции эшелон с призывниками не пускали, держали на железнодорожных «задворках» — запасных и подъездных путях.
Жизнь на колесах незаметно всех сблизила. Разговаривали и размышляли буквально обо всем на свете. Делились сомнениями и замыслами, гадали о будущем. Одни радовались призыву в пограничные войска, другие сожалели, что не попали в авиацию или на флот.
Проследовав Куйбышев, эшелон изменил направление движения — повернул на юг. Завеса секретности с нашего маршрута окончательно спала. Мы поняли, что служить будем не на восточной, а на южной границе. Подобное открытие многих огорчило, кое-кто начал сетовать на превратности жизни, забросившей нас в столь отдаленные и спокойные по сравнению с западной границей места.
В Ташкент — пункт назначения — эшелон с киевскими призывниками прибыл в середине октября. У меня само название города почему-то ассоциировалось с названием популярной в те годы повести А. Неверова «Ташкент — город хлебный». И я все время про себя повторял эту фразу.
Построенные вдоль вагонов новобранцы представляли зрелище, способное устрашить любого, но не своей воинственностью, а затрапезным видом. Одежда, составлявшая далеко не лучшую часть домашнего гардероба, за время долгого пути сильно поистрепалась. Обувь также находилась в плачевном состоянии, оторвавшиеся подметки некоторые закрепили веревками. И вообще своим обликом мы напоминали беспризорников из кинофильма «Путевка в жизнь». В таком виде, стыдясь самих себя, под любопытными взглядами горожан мы строем добрались до бани.
Баня и интенданты сотворили с нами чудо. Словно пройдя сквозь сказочный очистительный огонь, каждый призывник, тщательно отмытый и подстриженный, в новенькой, хорошо подогнанной пограничной форме, в яловых сапогах и кожаных ремнях, весь сияющий и хрустящий, выходил из бани. Мы не узнавали друг друга — такая разительная произошла перемена.
Опять строем, но уже с поднятой головой и развернутыми плечами, твердо ставя ногу и придерживаясь равнения, новобранцы гордо шагали через город в казармы — место нашего нового обитания.
В огромной светлой казарме с вымытыми до блеска полами нас построили в главном проходе, по сторонам которого стояли аккуратно застеленные солдатские кровати и тумбочки. Все внимательно слушали крепко сбитого мужчину с крупной головой и маленькими глазами. Перемежая речь украинскими словами, он говорил о распорядке дня и правилах поведения в казарме. Показывал, как следует заправлять постель и куда ставить сапоги, класть ремень и портянки. Курсанты прыснули, когда он на украинский манер назвал салфетку на тумбочке «салафеткой».
Таково было первое знакомство со старшиной роты, носившим довольно редкую фамилию Бедило. Впоследствии он оказался взыскательным, но справедливым командиром, хорошим службистом.
С 14 октября 1940 года я стал курсантом окружной школы младших командиров Среднеазиатского пограничного округа войск НКВД.
Нас, европейских жителей, поразил восточный колорит Ташкента. Он броско заявил о себе арыками вдоль улиц, пышной южной зеленью, шумными базарами и дешевыми фруктами, арбами с впряженными в них осликами, яркой одеждой горожан и незнакомым говором. В остальном Ташкент был похож на другие известные нам города.