Страница 6 из 80
Характерно, что актеры, снимавшиеся в кинокартине «Чапаев», достигли предельного самовыражения, реализовали весь свой творческий потенциал. Ни Борис Бабочкин, ни Леонид Кмит, ни Борис Блинов, ни Варвара Мясникова в последующих съемках в кино даже не приблизились к уровню своей игры в знаменитом «Чапаеве».
Леонид Кмит, например, за свою жизнь снялся более чем в 70 фильмах, в их числе такие известные, как «Поднятая целина», «Тарас Шевченко», «Мичман Панин» и «Чужая родня». Но ни один образ, созданный им в кино, не осел в памяти зрителей подобно Петьке из фильма «Чапаев». Только одна эта роль прославила его и сделала необычно популярным.
Массовые репрессии середины 30-х годов, породившие в обществе атмосферу неуверенности, подозрительности и доносов, давали о себе знать и в Киеве. Происходящее не оставляло безучастной и молодежь. Однако она в своем большинстве разделяла официальную точку зрения на оценку «происков врагов народа».
Репрессии никого из моих близких родственников не коснулись. Но в памяти, кроме исключения из партии отца, остались два события того беспокойного времени, затронувшие меня. Первое произошло, когда я учился в шестом классе.
Как-то раз прямо с урока меня вызвали к директору школы. В кабинете находился мужчина средних лет в штатском костюме. Не представляясь, он поинтересовался, почему я в некоторых лозунгах, сделанных мною для школы, половину буквы пишу желтым цветом, а другую — голубым. Мое объяснение, что желтый и голубой цвета хорошо гармонируют, очевидно, его не удовлетворило. Последовал ряд вопросов, суть которых сводилась к стремлению докопаться, не делаю ли я это по подсказке кого-то из взрослых, возможно учителей.
Получив отрицательный ответ, незнакомец, который наверняка был сотрудником НКВД, строго напомнил, что желто-голубой цвет — символика петлюровцев, украинских буржуазных националистов, и потребовал учесть его замечания на будущее. В наше время, когда желто-голубой стяг стал государственным флагом независимой Украины, этот случай вспоминается с горькой иронией.
Второе событие связано с арестом Ильи Лазарева, мужа моей двоюродной сестры Раисы. Они поженились в 1929 году, когда Илья был студентом Киевского института народного хозяйства. В 1933 году, после завершения учебы, ЦК ВКП (6) направил его на руководящую работу в сельское хозяйство Иркутской области, а затем Красноярского края. В 1936 году Илья был переведен из Сибири в Москву в аппарат Госплана СССР, а в августе 1937 года репрессирован органами НКВД как «враг народа». Новость о его аресте буквально ошеломила киевских родственников. Все, что мы достоверно знали о нем, находилось в полном противоречии с произошедшим, воспринималось как злой рок.
Илья Лазарев, сын вологодского крестьянина, с 1918 года состоял в рядах коммунистической партии. С 1917 по 1923 год служил в Красной гвардии и пришедший ей на смену Красной армии, принимал непосредственное участие в боях под Петроградом и на польском фронте. После демобилизации и до учебы в Киеве находился на партийной работе в Винницкой области. По своим политическим взглядам являлся ортодоксальным марксистом-ленинцем. Не только твердо верил в идеалы партии, но и настойчиво боролся за них. Помню, в его присутствии родственники не осмеливались рта открыть с критикой в адрес советской власти, зная, что получат отпор. И вот такой человек, стойкий и преданный коммунист, защитник власти, оказался у этой самой власти за тюремной решеткой. Мы недоумевали.
Спустя годы Илья мне рассказывал, что после ареста его этапировали в Красноярск, где он 22 месяца содержался в тюрьме № 1 Управления НКВД края. Ему в вину вменялись преступные связи с троцкистами, вредительская и антипартийная деятельность, даже шпионаж в пользу Японии. Все дело с первого до последнего листа было сфальсифицировано.
На одной из очных ставок с абсолютно незнакомым человеком, выдавшим себя за вербовщика Лазарева в троцкистскую организацию, крайне возмущенный и утративший над собой контроль Илья схватил со стола следователя увесистую чернильницу и нанес ею удар по голове лжесвидетеля. Тут же сам потерял сознание и очнулся уже в камере.
Пройдя через тюремные муки, Илья Лазарев выстоял, ни одного протокола допросов не подписал, никого из сослуживцев и знакомых не опорочил. Выиграть неравную схватку со следователями НКВД ему помогли железная воля и мужество, вера в правду и свою невиновность. В июне 1939 года дело на Илью Лазарева вынуждены были прекратить, из заключения его освободили, восстановили в партии и, подлечив в Сочи, вернули на работу в Госплан СССР.
В откровенных беседах он никогда не высказывал обид и жалоб в связи с арестом, не отождествлял партию с репрессиями, считал, что в острейшей классовой борьбе ошибки и издержки неизбежны.
Но тяжелые физические и моральные испытания не прошли для Ильи Лазарева без последствий, подорвали его здоровье. Начало отказывать сердце, он серьезно заболел и был помещен в больницу для старых большевиков в Сокольниках, на улице Стромынка. Я периодически его навещал. Меня поражали в Илье потребность деятельности, неугомонность даже у смертной черты. Тогда часто проводились пленумы ЦК КПСС по сельскому хозяйству, и он носился с идеей послать туда письмо с предложениями по совершенствованию аграрной политики.
22 июля 1957 года, в возрасте 59 лет, Илья Лазарев умер.
К рассказанному добавлю, что семья Ильи — Рая и двое детей — ежегодно выезжала на лето к родственникам на Украину, в Полтавскую область. В 1941 году застигнутая врасплох войной семья осталась на оккупированной немцами территории. Сам Илья с первых дней Великой Отечественной войны и до полной победы служил офицером на фронте в саперных частях. Уволился только в 1946 году в звании инженер-майора. Судьбе угодно было, чтобы дивизия, в которой он служил (2-й Украинский фронт) освобождала село, где находились в оккупации Рая с детьми. Подобное иначе как счастливым и редким событием не назовешь. Чем не волнующий сюжет для повести?..
В детстве и юности большая часть года, естественно, проходила в стенах школы. Из-за переездов отца мне довелось учиться в городской и сельской школах, в украинской и русской. Нельзя отрицать, что средняя советская школа многое дала моему поколению. Широко открыв перед ним двери к образованию, она сделала его грамотным. Школа воспитала моих ровесников патриотами, людьми долга, научила жить не только личными интересами.
Вместе с тем система школьного образования была чрезмерно политизирована. Искусственно революционизировались многие события отечественной и зарубежной истории, жизнь и творчество даже таких выдающихся деятелей русской и украинской культуры, как Пушкин, Толстой, Шевченко и Франко. С другой стороны, из учебной программы были исключены Достоевский, Бунин, Есенин и другие крупнейшие писатели и поэты.
Школа слабо заботилась об утверждении в учениках самосознания. В процессе учебы навязывались стереотипные оценки и рецепты. От учащихся требовали мыслить строго в рамках установленных политических, исторических и эстетических канонов, что обедняло личность.
После уроков школьники редко уходили домой, а оставались для занятий в различных кружках, для выпуска стенной газеты и уборки классов, участия в пионерских и комсомольских собраниях, спортивных соревнованиях. Тесные связи поддерживались с военными шефами. С наступлением лета старшеклассники работали вожатыми в пионерских лагерях. В походах, на спортивных площадках, в военных играх, у костров быстро проходили летние месяцы, и мы, повзрослевшие, загорелые, окрепшие, снова садились за школьные парты.
Неподдельную радость и гордость за нашу советскую страну вызывали у нас, молодых, эпопея «Челюскина», летчики Чкалов, Байдуков и Беляков, совершившие беспосадочный перелет из Москвы в США через Северный полюс, Папанин и его товарищи по дрейфующей станции СП-1. Да разве только это? Молодежь жила интересами и заботами страны.
Органически входил в нашу повседневность спорт. Кроме регулярных школьных соревнований, сдачи норм на значок БГТО, каждый избирал привлекавший его вид спорта. Я играл в теннис, футбол и волейбол, занимался спортивной гимнастикой. Зимой ходил на лыжах и катался на коньках. Спорт среди молодежи действительно был массовым. И это при наличии в Киеве только двух стадионов: хорошего — общества «Динамо» и похуже — «Локомотива». В городе практически не было плавательных бассейнов, крытых кортов, искусственных катков, благоустроенных спортплощадок.