Самый яркий свет

— То есть Англия пошла на прямую конфронтацию?

— Именно, — кивнул граф. — Георг понимает, что доказательства сопричастности его самого или правительства налицо, но вместо попыток сгладить конфликт пошел на его обострение.

— Это война?

— Пока нет, но вполне возможно. Все зависит от позиции Франции, частично — Австрии. Марат выжидает, но ему выгодно прямое столкновение Англии и России, в этом случае он сможет поудить рыбку, не запачкавшись никак. Франц же пока молчит.

— Пруссия?

— Мнение Фридриха-Вильгельма никого не интересует. Пруссия слаба сейчас, занята внутренними проблемами. Думается, что пока Георг не заручится поддержкой Франции или Австрии, он большую войну не начнет, тем более что ему выгодно выжидать нашего ответа. Если Россия выступит первой, он на всю Европу объявит русского медведя кровожадным агрессором.

— Но если Павел Петрович стерпит, он потеряет лицо, — предположила я.

— Именно, — кивнул Аракчеев. — Сейчас мы в крайне паршивой ситуации, когда ответить — плохо, смолчать — как бы и не хуже. А ведь еще и Польша начинает колобродить, неймется панам.

Тут можно было только пожать плечами: Польша всегда недовольна. Удивительно, что растащенная на куски Австрией, Пруссией и Россией, она врага видела почему-то исключительно на востоке, полагая себя несчастной жертвой коварных москалей. Хотя ведь жива еще в народе память о Смуте и роли поляков в ней!

— Поэтому принято решение возобновить планы об Индийском походе.

Если бы не сидела — упала бы!

Индия была давней мечтой, совершенно иррациональной, Павла Петровича. Может быть, это было ответом на захват англичанами Мальты, воспринятого Императором как пощечина, но говорили, что идеи столь дальнего похода завладели им еще в юности.

Лично я смысла в этой затее не видела никакого, о чем и сообщила Аракчееву, раз уж мы собрались откровенно поговорить.

— Против воли Государя идете? — нахохлился тот.

— Идти не иду, но сказать право имею!

— Остыньте, Александра Платоновна, шучу. Самому мне не по душе такое. И дорого, и смысл сомнителен.

— Хотя… — с сомнением произнесла я, — талант Императора…

— А вот тут все сложнее, — как-то жестко прервал меня граф. — Талант Павла подскажет ему, что он поступает неправильно, но неправильно по отношению к самому себе лично. А это значит?

— Что не повредит Императору, может навредить Империи? — предположила я.

— Умная Вы, Александра Платоновна. Именно так. Я не освещенный, но с кем я ни говорил, никто не может объяснить, как действует талант его. Вот представьте себе, что Россия начинает индийский поход. Лично Павлу принесет он беды?

Я задумалась. В самом деле, если Павел Петрович сам не возглавит войска, то напрямую ему ничего не угрожает. Но война — это не только гибель на поле боя, о чем я и сказала Аракчееву.

— Правильно, графиня. Если расклад политический сохранится, то Англия может попытаться флотом своим атаковать Петербург или Архангельск. На Балтике британцы зубы обломают, они даже к Кронштадту не подойдут. Известны ли Вам опыты господина Шиллинга?

— Признаться, нет.

— Павел Львович Шиллинг, был чиновником в Коллегии иностранных дел, но потом отошел от службы и занялся Вашим любимым делом — изобретательством. Исследует природу гальваники или что-то в этом роде — не разбираюсь, признаться. Вот он и напридумывал морскую мину, которую может взрывать, подавая гальванический ток по проводу. Вот говорю сейчас, а сам не понимаю ни слова, — рассмеялся Аракчеев. — Но жахнуло знатно на испытаниях. И ведь в самом деле — как рычажок какой-то покрутил, так и взорвалась мина. Император сразу приказ дал этими жуткими устройствами весь залив прикрыть.

— Потрясающе, — искренне и по-доброму восхитилась я. — Гениальный человек, наверное.

— Гений он или нет — о том Богу ведомо, но скажу Вам, чтобы забирали Шиллинга себе в «Курятник».

«Курятником» повелось называть расширенный инженерный отдел при мастерских Болкошиных. Вернее, сами инженеры уже переехали в помещения попросторнее, а вообще на самом берегу Карповки уже начали работы по подготовке к возведению отдельного здания «научной группы». С высочайшего соизволения мне было дано право растрясти любые учебные заведения на предмет талантливых учеников или сотрудников. И если сначала я предполагала, что воспринято это будет как блажь высокородной девицы, и мало кто согласится пойти, то результаты превысили все ожидания: количество просящихся под мою руку оказалось невероятным. Все же слухи о размере жалования слишком быстро разошлись среди ученой братии.

Вот один из пожилых мудрецов, мнящий себя светилом всех наук, а на мой взгляд — обычный шарлатан — при отказе и крикнул в сердцах: мол, курица какая-то развлекается и сим благородных мужей оскорбляет.

Отсюда и «Курятник». Презрительный оттенок сего названия быстро выветрился, и мои «цыплята» произносили его с гордостью.

— Вот какой удар нам могут нанести британцы — по торговле. В Балтику они не сунутся, но и нам из нее сложны вывернуться будет. В Средиземном море и того хуже: там наш флот слаб, а после потери Мальты нет ни одного порта, где нам были бы рады. Великая Порта, англичанами науськанная, не выпустит наши корабли из Черного моря. Голландцы помогут, но возьмут свою долю с товара.

— Не вовремя.

— Не вовремя, — согласился Аракчеев.

Мы какое-то время молчали, думая каждый о своем. Стук колес убаюкивал, но на душе была радость от успешного испытания. И от того, что колесопровод протянули уже на значительное расстояние, прямо отсюда сейчас можно доехать до самой Москвы, но только в теории, ведь станции с припасами еще не обустроены: не хватит ни дров, ни воды, которую следует заливать каждые шестьдесят верст по-хорошему.

— И с замужеством Вашим нехорошо получается.

— Да уж, — проворчала я.

Хотя до сих пор не определилась с тем, как относиться к запрету Императора на свадьбу Александры Болкошиной и Сергея Фатова. Вместе с тем, обида на Государя до сих пор не утихла.

— Орлы! — произнес Павел Петрович, глядя на выстроившихся в ряд.

Перед Императором стояли, едва не вытянувшись во фрунт, графы Аракчеев и Ростопчин, графиня Болкошина, дворяне без титула Макаров и Фатов, мещанин Спиридонов. Его Величество выслушивал доклад о произошедших событиях, требовал подробностей, весело хохотал, когда ему поведали о помощи воровского общества, негодовал от подлости немецкого аптекаря. Казалось, что принимал он все, как некий легкий водевиль, совсем не думая о пролитой крови и угрозе для собственной жизни.

— С вами, — посмотрел Император на Аракчеева и Ростопчина, — все понятно — по «табуреточке» получите, хотя и имеющиеся вешать некуда, места на груди не осталось. Сашке тоже орденок отпишем, да премию соответствующую. Ты! — показал пальцем Павел Петрович на Николая Порфирьевича. — Семья есть?

— Не сподобился завести, Ваше Императорское Величество, — поклонился пристав. — В молодости беден был, а сейчас и годы уже такие, что нечем бабу завлечь на семейный очаг.

— Вот и будет тебе завлекалочка, — расхохотался Государь. — Жалую тебе потомственное дворянство и премию в две тысячи рублей. Теперь-то проще будет жену найти, а?

Спиридонов покраснел, однако видно было по нему, что доволен наградой донельзя. И впрямь — с таким богатством к нему очередь выстроится из матрон, желающих себе и детям передающийся по наследству статус. Николай Порфирьевич, конечно, не молод, но весьма крепок, и своих оболтусов наделать еще способен.

— Макаров… ну да быть тебе бароном помимо денежного приза. Доволен?

— Почту за честь, Ваше Императорское Величество, — поклонился начальник Особого отдела.

Оставался Фатов, преданно поедающий Государя глазами.

— А ты, корнет, что желаешь? Штабс-капитана я тебе жалую, денежек тоже отсыплю. Но ты у нас — герой! Проси, что хочешь.