Самый яркий свет

— Вы же манихейка, — сказал профессор. — Странности вообще приличествуют вам. Ваш Свет не имеет логичного и научного объяснения, постулаты манихейства противоречивы сами по себе, но есть факт — только манихеи могут быть освещенными, и они творят чудеса. Не каждый манихей имеет талант, но только он его может иметь.

Я кивнула, соглашаясь с Карцовым. И в части того, что учение Мани в самом деле во многом лишено логики, а его космогония претит всем современным воззрениям и исследованиям, но это характерно для любой религии. Ученая мысль шагнула далеко вперед с тех самых времен, когда людям давались божественные откровения, и то, что очевидно сегодня, вряд ли можно было объяснить простому человеку восемнадцать веков назад. Манихейский Канон таковым не является, последователи Мани весьма гибко трактуют его, осознавая через накопленный опыт.

— Я дам Вам уроки по физике, с математикой… — Яков Иванович встал и подошел к книжному шкафу, где выбрал учебник и протянул мне. — Ознакомьтесь сначала вот с этим. Рекомендую начать как раз с нее, проще будет познавать суть явлений материальных, где без расчетов — никуда.

— Благодарю искренне, — я кратко поклонилась. — Не буду отвлекать, тем более что надо спешить.

На самом деле это мне хотелось поскорее оказаться во дворце и обнюхать там каждый угол, прощупать пальцами все швы в портьерах. С самого утра новоявленную графиню не покидало ощущение странного зуда, в голове стремительным росчерком проскакивала мысль, что сегодня надо быть особенно внимательной.

Дыня на мою просьбу гнать поскорее только пожал плечами, а Тимофей внимательно посмотрел мне в глаза, но ничего не сказал. Я помялась и решила, что уже несколько раз в последние дни обожглась, считая свои ощущения и происходящие события или недостойными чужого внимания, или не связанными друг с другом. Поэтому поделилась с полицейским этой нервирующей меня с рассвета мыслью.

Тимофей постучал в стенку, и карета остановилась. В открывшуюся дверь заглянул Дыня, которому его напарник кратко пересказал услышанное от меня. Досифей по-простецки почесал макушку и выдал:

— Подумайте, что сегодня делать хотите, сударыня. Что захотели такого, что еще вчера не нужно было. От того и свербит. Я не манихей, но с вашим братом работать приходится.

— И по вашему брату, — добавил Тимка.

— Ага, точно. И если Вы, сударыня, странность ощущаете, смотрите внимательно, за собой в том числе. Прежде чем сделать что-то, думайте. Слушайте саму себя.

Я молча кивнула и нервно улыбнулась. Не сказать, что слова Дыни меня успокоили, скорее наоборот, но совет он дал ценный. И когда мы подъехали ко дворцу, вся моя неуверенность испарилась, а мысли обрели прозрачность родниковой воды. Даже с Макаровым поговорили сдержанно, а он не стал настаивать на подробной беседе, видя мое сосредоточенное состояние. В забеге по залам и анфиладам пристроился позади, стараясь не шуметь.

Я шла споро, однако Свет отзывался легко, и проверка задалась с невероятной скоростью. Талант улавливал малейшие колебания сил, при этом ничего необычного не обнаруживалось, даже старинная охранная нить, проложенная еще Александрой Энгельгардт, ныне Браницкой, по-прежнему была на своем месте. Подругу покойной императрицы Павел Петрович не жаловал, сослав, по сути, в ее поместье в Белой Церкви, но я не могла не восхититься филигранной работой. Тонкая струна Света опоясывает все окна Зимнего дворца, и если кто-то попытается пересечь ее именно снаружи, то в караульной раздастся тревожный звон. Сильна была племянница Григория Потемкина. Подозреваю, что ее «крючочек» воплотился в скандальной амурной связи с дядюшкой, в которую были вовлечены и ее сестры — Варвара и Екатерина[1]. И ведь до самой смерти князя Таврического любила его, приняв последний вздох отставленного фаворита иператрицы.

Никаких ловушек я так и не нашла, отчего облегченно перевела дух и улыбнулась Макарову. Дыня и Тимофей сохраняли бдительность даже здесь, и было это явно не напоказ перед начальником, а просто проявлением служебной сути. Александр Семенович удовлетворенно кивнул и спросил:

— Готова?

— К такому не подготовишься, — буркнула я, вздохнула и велела: — Ведите!

И меня повели. Наверное, члены Малого Государственного Совета[2] очень удивились, увидев графиню Болкошину на пороге залы, поскольку воцарилось потрясенное молчание. Охранники мои, конечно, остались снаружи, но покрасоваться своей статью и готовностью порвать за подопечную успели. Макаров поклонился императору и встал справа от дверей.

— А вот и Александра Платоновна, — радостно оповестил собравшихся Император. — Прошу любить и жаловать.

Конечно, все присутствующие меня прекрасно знали, а на появление в святая святых отреагировали по-разному. Как и на последующие слова Государя:

— Ее милостью остался жив я, о чем всех призываю помнить!

Константин Павлович, цесаревич, проявлял любопытство. Мани не обделил его талантом, но Свет Великого Князя слаб, не сравнится с ношей, которую несет отец. Однако других освещенных принимает как забавную диковинку, достойную изучения. Мне довелось разговаривать с сыном Государя много раз, и непросто было отказывать ему в ответах на вопросы о моих способностях, хотя я здесь в своем праве. При упоминании недавнего покушения на отца в чувствах наследника промелькнули страх, облегчение, ярость и благодарность.

Аракчеев почти никак не отреагировал на слова Императора, я почуяла только оттенок раздражения, который можно было бы объяснить злостью графа на то, что во всей этой истории он остался на вторых ролях, не оказал услугу, способную еще больше укрепить его влияние.

Петр Петрович Коновницын, военный министр. Еще в прошлом веке в чине генерал-майора был отправлен в отставку, поселился в своем имении, но, как выяснилось, не скатился в лень и праздность, а посвятил все свободное время образованию. Был замечен Императором вновь, и вот заседает в Совете. В эмоциях тоже только любопытство.

Министр финансов Канкрин Егор Францевич[3]. Умнейший человек, чьими усилиями сегодня денежная система России постепенно излечивается, хотя до полного выздоровления еще далеко. Ко мне проявил благодарность и восхищение.

Ростопчин. С ним все понятно, в глазах и чувствах только ожидание и интерес.

Вязмитинов, министр полиции. Не сказать, что я с ним хорошо знакома, но виделись часто. Сидит на нервах, в мыслях очень четко ощущается самоедство. Можно принять за страх последствий, ведь кто-то злоумыслил против Петра Павловича, а полиция бездействует. Хотя и не ее забота такое дело.

Козодавлев, министр внутренних дел. Мне он кивнул приветливо, от помыслов прямо веет искренней благодарностью.

Николай Павлович, третий сын Императора. Вернее, уже второй. Про него сложно сказать что-то определенное, странная персона. Вроде и образован, но как-то однобоко. Если часы не стреляют, то зачем тогда такие часы. Но при этом охоч до всяких технических новшеств, в чем лично я теперь его прекрасно понимаю и поддерживаю. С «чтением» эмоций здесь сложно — Свет с Николая скатывается, словно вода с жирной сковородки. Отца обожает, уверена.

И последний из присутствующих — князь Яков Иванович Лобанов-Ростовский. Миловидный сударь с веселым характером, отличается патологической честностью и страстью высказывать любую правду в лицо, за что и приближен недавно Павлом Петровичем, введен в Малый Совет. Ненавидит Аракчеева, который на такое отношение князя к себе демонстративно не обращает внимания. Впрочем, Яков Иванович так же на публику отворачивается, когда видит графа. Я ощущаю в его мыслях облегчение, смерть Императора, кажется, стала бы для сенатора трагедией.

Государь вопросительно приподнял бровь, но в ответ увидел лишь едва заметное «нет» движением головой. Своим вопросом он провоцировал сановников и наследников ярко вспомнить о заговоре, чьи последствия еще даже до конца не заштукатурены, а мне оставалось оценить их реакцию. Но никто не явил ярко ни злость, ни ненависть, ни сокрушение об упущенном. Как и говорил Макаров, прямым доказательством невиновности здесь присутствующих это быть не может, но позволяет исключить очевидное.