Самый яркий свет

Вахтовый на входе поинтересовался целью визита молодой сударыни в столь странное для нее место, но на мою просьбу доложить о моем прибытии министру быстро скис, уверяя, что Осип Петрович сейчас никого принять не изволит-с.

— А ты, милейший, доложи, что подъехала Александра Платоновна Болкошина. А то не пустишь меня, а министр о том узнает и решит, что повод мой для разговора был достойный. И влетит тебе по первое число нового года. А до него еще ждать сколько. И не с прошением я, по государственному делу.

Чинушка недовольно насупился, но отправил посыльного в приемную, откуда тот прибежал с вестью, что посетительницу не только пустить, но и проводить к нему без малейшего промедления-с.

Отношение враз переменилось, и под лебезящие комплименты меня доставили к самым дверям министерского кабинета, где его хозяин лично вышел встретить меня и пригласил к чайному столику. Показал расположение и неофициальность отношения.

— Давно я Вас ждал, Александра Платоновна, — попенял мне Осип Петрович.

Голос его был хриплый, совсем не соотносящийся с субтильной, но очень аристократичной внешностью. Седые бакенбарды аккуратно пострижены, остальное лицо гладко выбрито. Мне показалось, что министр серьезно болен, хотя хворь и не завладела еще всем телом. Держался он бодро, глаза не ели меня, мысленно раздевая, а разглядывали с интересом.

— И чем же было вызвано ожидание, Осип Петрович? — удивилась я.

— Так тем, сударыня, что со смерти Вашего батюшки Вы к его наследству не проявили ни малейшего интереса. А меж тем как мастерские, где Ваш пай самый большой, называются? Вот то-то и оно, что «Мастерские Болкошиных». Александра Платоновна, Вы — хозяюшка мастерских, кои стоит называть заводом. У Вас большая доля в строящихся колесопроводах, в которые Платон Сергеевич вложил не только ассигнации, но и душу. Вы знаете, что мастерские производят?

— Паровые машины?

— Именно! И разную оснастку. А еще транспорт для колесопровода разрабатывают. Сейчас все управляется моим ведомством, но хотя я и стараюсь ставить туда людей честных и за дело болеющих, однако за всеми следить не могу. Позволю себе повторить — Вы полноценная хозяйка заводу, а товар ваш для государства сейчас очень ценен. Понимаю, что опыта у Вас нет, но постарайтесь начать принимать дела. Можете попробовать подыскать людей в управление, но Бога молю — сначала посоветуйтесь со мной. Мои двери для Вас всегда открыты будут.

Напор министра очень удивил. Совсем не по-русски, чтобы чиновник, сосредоточивший в руках огромную власть, из рук этих просто спихивает лакомый кусочек. Да, от мастерских мне каждый месяц поступает доход, очень приличный доход, но подробностями я так и поинтересовалась ни при жизни отца, ни после его смерти. Завод был его смыслом жизни, он постоянно о нем говорил, но меня заинтриговать так и не смог.

— Вижу Ваши сомнения! И понимаю их. Вот если бы это была ткацкая фабрика, я бы и не вспомнил про нее, поверьте. Работает и работает! Но болкошинские мастерские — другой разговор. Слишком большие дела на них завязаны, сам Государь им внимание оказывает!

Голова пошла кругом. Оставалось только ругать себя самыми бранными словами за такое небрежение отцовским наследством. Ведь в самом деле — душу вкладывал! А я вцепилась в месть, да и с ней неудачно все выходит. Императорское благоволение, паровые машины, колесопровод… Астрахань. Британская Ост-Индская компания. Все ягодки в лукошко, а лукошко уже и полное.

Рассказ о разговоре с Александром Дюпре министр выслушал очень внимательно, но не выказывая лицом никаких эмоций. А вот известие о вчерашнем покушении принял живо, посочувствовал, посоветовал соблюдать предельную осторожность, а также задуматься о скорейшем браке и рождении наследника.

— Вникайте в дела, Александра Платоновна. Мне известно о Вашей службе в Лицее, вот та же служба нужна и на заводе. Инженеры там трудятся талантливые, но Ваша помощь поможет и им, и государственному делу. И чтобы не затягивать сей вопрос, прямо сейчас направлю с Вами Арсения Петровича, он от меня следит за болкошинскими мастерскими, в курсе всех подробностей. И коляску нашу возьмете, она же Вас и домой отвезет. Арсений Петрович — мужчина видный, с ним не всякий тать на недоброе дело решится. Обождите тут, с чайком, я сейчас распоряжусь.

Не прошло и десяти минут, как я уже садилась в казенный экипаж, сопровождаемая чиновником от министерства. Выглядел он и впрямь эпатажно: ростом вершков в двенадцать[5], не меньше, при этом мощный, как тяжеловоз. Облик его однако свидетельствовал об определенном уме, на меня он смотрел с интересом, словно оценивая перспективы, к которым может привести управление важным заводом в лице молодой барышни. Беседу Арсений Петрович начал только тогда, когда коляска выкатилась на Петровскую площадь, и кучер принялся править беспокоящуюся лошадку на Исаакиевский мост.

— Вы в мастерских своих бывали, сударыня?

— Давно, еще при папеньке. К стыду своему, не интересовалась никогда.

Сопровождающий задумчиво промолчал. Очевидно, что происходящее ему не слишком нравилось. С собой он вез кучу бумаг в толстом рыжем портфеле, при мне же кроме верной пистоли ничего и не было. Со стороны это все выглядело, как если бы добротному чиновнику навязали озорную девицу, которой потребовали передать штурвал фрегата в шторм. Именно такие мысли отражались на лице министерского служащего.

— И, уважаемый, я не собираюсь с ногами прямо сейчас лезть в финансовые книги и, упаси Мани, дела производственные. Осип Петрович настойчиво рекомендовал мне начать разбираться, но я прекрасно понимаю, что не справлюсь сама. И очень рассчитываю на вашу помощь.

Теперь взор, обращенный на меня стал более теплым, ответ мой пришелся по душе этому увальню.

У Тючкова[6] моста пришлось встать на какое-то время, потому как он весь был забит тяжелыми телегами. Разносились бранные крики возниц, городовые тоже крыли последними словами нерадивых кучеров, их кобыл и собственную несчастную судьбу.

— Достойная позиция, сударыня. Приношу извинения, я не представился. Арсений Петрович Коломин. Про Вас мне сказали, что Вы дочь покойного Платона Сергеевича. Помянули Мани — освещенная?

— Истинно так. Озарена Светом милостью Сураика, сына Фатака[7].

— Мне соизволили сообщить, что Ваш талант из рода mentalis, и Вы можете влиять на разум?

— О, это слишком общо сказано, — улыбнулась я. — Если брать эту сторону моего Света, то в самом деле могу заставить озаренных мной мыслить яснее и быстрее. Не долго, и не стоит надеяться, что смогу сделать из балбеса гения.

— Это все таланты?

— Вам мало? И о Свете освещенного спрашивать не принято. Прощу вам ваше незнание, но другие могут потребовать сатисфакции, учтите это. Касаемо прочих… талантов позволю себе умолчать, — жестко пресекла я дальнейшие расспросы.

— Искренне приношу извинения, Александра Платоновна. Вы первая освещенная, с кем я разговариваю вот так лично. О таких, как Вы, трепаться не принято. Боится вас простой народ.

Я пожала плечами. Боится — не поспоришь. В Петербурге это не заметно, но в любой провинции отношение уже как минимум настороженное, крестьяне сплевывают и крестятся, а в Европе… Освещенных там величают не иначе как колдунами и ведьмами, но и тут все не просто. Католические священники, скрежеща зубами, все же признают полезность наделенных Светом, пытаясь встроить их в свои догматы, что приводит скорее к печальным результатам. Лютеране же отличаются непримиримостью, и в их землях порой горят костры во славу Иисуса, в которых заканчивают свои жизни в мучениях те, кого подозревают в еретической связи с Антихристом, коим эти темные люди полагают Мани. Путешествуя через Германию, я старательно скрывала свой дар, пусть меня и защищала гарантированная неприкосновенность. Но бумага с самыми надежными печатями и уверениями легко может обратиться в пепел вместе с лицом, ее предъявившим.

— Каков ваш ранг, Арсений Петрович?