Страница 48 из 72
Да я даже вообразить не могу, кто это мог…
— Давай ко мне! Я женщин не луплю! — ты их «красноречием» пытаешь. — Я их, наоборот…
— Да как же ты мне надоел то! — сузив глаза, подскочила я к подоконнику и перегнулась в распахнутое окно. — Угу-у, — круглолицый охранник, закинув сцепленные руки за голову, качнулся на своем раскладном стульчике:
— О! Здорово! Ну, так…
— Добрый день, мессир Леон! Новый пост проверяете?!
— Мать твою, — хлобысь!
— А-ха-ха-ха-ха!
Ближайшая розовая клумба в ответ плотоядно заколыхалась.
— О-ой! Ай!.. Да бесово… — парень, выбравшись из шипов, еще с колен огляделся. — А где ж он?
— Свернул, вероятно.
— Ну, ты ж…
— Пошел вон! — и захлопнула оконные створки. Потом еще и шторы задернула. — Да, Зоя, ты уж и ржешь во весь рот, как Сусанна. Точно, пора отсюда… Так на чем я…
— Ой, а чего это темень то у вас такая, монна Зоя? — сначала разнос, потом девушка плавно вплыли в приоткрытую дверь. Я им обрадовалась, как родным:
— Уф, Марит, садись — есть будем и рассказывать. То есть, ешь и рассказывай давай, — и первой хлопнулась за стол. — А окно я от охранника завешала. Он своей скукой мою разгонял.
— А-а, — многознающе протянула та. — Меры. Как и грозились.
— А эти «меры» нам…
— Все нормально. Сегодня ночью дадим отсюда дёру. Надуем паруса. Или, как там моряки…
— Уже… сегодня? — встал у меня поперек горла банан.
— Ну да, — авторитетно насупилась Марит. — По спине постучать?
— Не надо. А-а…
— Я предупрежу. А вы письмо то свое… — и скосилась на так и не тронутый бумажный клочок.
— Нет, — глядя туда же, вздохнула я. — Марит, а он, твой Тито, на словах сможет?
— Ну, так… конечно. А что передать?
— Что передать?.. «Это — западня. Пустая западня. И пусть…больше меня не ищет». Вот и всё.
— Святая Мадонна, — осела на стуле девушка. — Монна Зоя, да как же так?
— Так, Марит. Я решила… — запершило, вдруг, в горле. — Я… решила, что ребенок — главнее любимого и всей моей прежней жизни. А вот когда он родится, тогда и поглядим.
— И в какую сторону?
— Что?.. О-ох… где-то у меня тут… погоди… — и подорвалась к заправленной кровати, откинула прочь подушку и сгребла к себе белую мужскую рубаху. — Вот.
— Что, «вот»? — выдохнула за моей спиной Марит.
— Это — чтобы придать словам вес, — трес-сь… самая нижняя костяная пуговка осталась в моей зажатой ладошке. — Пусть ему отдаст.
— Монна Зоя, да разве так можно? Он ведь все одно вас искать будет?
— Марит, я тебя очень прошу, — сквозь подступившую пелену вперилась я в нее взглядом. — Очень… Не надо, — и уткнулась лицом в родную вещь, — Я тебя очень-очень прошу… Сейчас не время скисать. Я пока не могу…
Хотя, времени, чтоб «полноценно закиснуть» до ночи было достаточно. И я пыталась занять его… да чем угодно (крючков на шторах — тридцать восемь, досок в полу — семнадцать, а на подставке канделябра нацарапано «стервь»). А вот когда очередь дошла до сборок на балдахине…
— Монна Зоя, нам — пора, — и сердце, упав, подскочило:
— Угу. Я готова.
Марит, со взглядом не лучше, шумно выдохнула, прислонившись спиной к двери:
— Только, давайте сразу договоримся: идти — быстро и тихо, слушаться меня — непрекословно. Если попадетесь…
— Скажу, что заблудилась.
— Чего?
— А что? — у меня за эти несколько часов и не такие варианты прокручивались. — Я ж — по голове стукнутая. Может, прокатит.
— Ага-а, — с сомненьем, окинула она меня взглядом. — Рубашку то сверху зачем было?.. Уф-ф… Значит, так: сейчас мы двинем вчерашним путем в гостевую половину, а…
— Куда? — а вот таких вариантов у меня уж точно…
— Меня послушайте. Или…
— Да, куда угодно, Марит. Только, давай отсюда уже?
— Ладно, — кивнула она и, осторожно открыв дверь, первой высунулась наружу. Побег, чтоб его. А так-то, можно было — просто туда выйти…
Длинный и полутемный служебный коридор мы преодолели почти «на ура», лишь раз нырнув, пережидая идущих навстречу девушек, в какую-то темную комнату с лунным квадратом на полу от незанавешенного окна. И уже через коридорные створки, сегодня, закрытые, высунулись в ярко освещенную и шумную гостевую часть. Марит — высунулась. Я — нервно торчала рядом:
— Сейчас, очень-очень быстро — прямо через холл и сразу в первую дверь.
— Угу. С какой стороны?
— Там она одна будет… Ну? — и сквозанула первой.
Я — естественно, следом… Бря-як!
— Монна Зоя! Да чтоб вас черти морские.
— О-ой… — и хорошо, что в кладовке этой, забитой полками с постельным бельем, все звуки милосердно глушились. — Марит? — задвигая в угол ногой пустое ведро.
— Чего, — чиркнув в полной темноте второй спичкой.
— Мы же с тобой — подруги?
— Ага… Извините за…
— Я — не о том. Давай уже — «на ты»? Чтоб, в следующий раз про чертей как-то привычней было?
— Ладно, — прыгающий свет от зажженной свечи осветил лицо улыбающейся девушки. Хотя, голосок — предательски от страха дрожит. — Ладно, Зо-оя. Держи ее, а я… а мне тут… — и вручив мне подсвечник, занырнула в глубину ближайшей полки.
— Угу. А что делаем дальше?
— А дальше… переодевайся, — и вернулась уже с мешком в руках.
— Во что?
— Вот в это, — прямо на пол между нами вытряхнулись, расшитые золотом, бирюзовые штаны и камзол, короткий черный плащ и черная же треуголка. Сверху на кучу бухнулись остроносые мужские сапоги. Последней из обвисшего мешка явилась…
— Мама моя… Это чье? Чья?
— Зоя, сейчас — не время, — фыркнула Марит, держа в руке белую картонную маску. И ухватив ее за длинный клюв, ткнула в меня. — Считай, нам сегодня крупно свезло, с этим вечером большого приема. Иначе… в общем, это я сперла у одного из абитуалей — с пола разбросанные собрала. Здесь рядом, в комнате за углом. Он к Розе своей пришел и обычно, лишь с рассветом от нее выползает. И пока они там, за балдахином… Дальше продолжать?
— Не надо, — не отрываясь от мертвой карнавальной ухмылки, выдохнула я. — Так, а мне ее…
— Зоя, а как иначе? — выкатила глаза Марит. — Сюда почти все гости в таких же съезжаются — люди то, разные. И не любят друг с другом в таком месте здороваться. Так ты переодеваешься или…
— Я быстро, — действительно, а, чего уж? И первой сунула на полку, сдернутую с плеч капитанскую рубашку. Марит, руководя процессом, принялась меня наставлять:
— Значит, так: отсюда — уже одна. Дальше из коридора попадешь в большой зал и из него — направо, вдоль кадок с пальмами. Потом, у картины «Люсинда в огне»…
— Чего?
— Ну, женщина рыжая с глазами навыкат. Так вот, сразу от нее — еще раз — направо и в открытые настежь двери. Выйдешь из дома и все время потом прямо. По цветочной аллее до самых ворот. Она ярче остальных освещена. Ты меня поняла? — и резко дернула за камзольные полы. — Да-а…
— Ой.
— Ну, так… С размерчиком на груди. Придется его не застегивать. Все ж, хорошо, что рубаху свою прихватила.
— Ну, так, — в ответ напыжилась я. — Марит, а вот с «размерчиком» обуви? Они на мне хлюпать будут.
— Ничего, как-нибудь до ворот догребешь. Меня вот другое волнует.
— А что?
— Походка твоя, ну, в целом. Он, этот абитуаль, тот еще, конечно, жеманник. Но, не до такой степени.
— А я по-морскому могу, — с готовностью мотнула я клювом.
— Это, как?
— Это — вразвалочку. Когда к качке на палубе привыкаешь, на берегу оно само собой получается. Показать?
— Ага… Нет. Будешь у нас… «нетрезвый», — и метнулась к шкафчику у окна.
— А мне пить то нельзя. Я ж…
— Ну, так рот пополощешь этой… граппой. Пьет же ее как-то наша главная горничная? Только, «мину» свою сними.
— Так может, ее тогда и облить?
— А что?.. Тогда и камзол… Ой. Ну и штаны тоже.
На том и порешили. Отряхнули и… порешили. А потом обнялись напоследок:
— Марит, как бы там ни было, ты — очень-очень хорошая и я тебе…
— Да чтоб твой язык «драконьим огнем» обожгло.