Страница 24 из 29
«Нет ни одного имени, которое обнимало бы все естество Божие и было бы достаточно для того, чтобы выразить его вполне».
Кроме того, имена существуют не сами по себе. Имена всегда связаны с познающим, то есть связаны с субъектом познания, и они говорят не о вещах вообще — они говорят о предмете познания, т. е. они говорят о познаваемом для познающего.
Имена как бы устанавливают мерило наших суждений о предметах, и в этом смысле имена всегда суть «после вещей», т. е; они логически последуют вещам. Применительно к Богу это означает, что Бог познается постольку, поскольку Он открывает Себя в мире.
Святитель Григорий Богослов говорит: «Представлять себя знающим что есть Бог есть повреждение ума». Бог познается не в рассуждении того, что есть в Нем Самом, но что окрест Его»…
В 28 «Слове о богословии» (Слово 28, О богословии, ч. III, с. 27, 1846) святитель Григорий объясняет, почему невозможно' знать, что есть Бог?
«Божество, — говорит святитель Григорий, — необходимо будет ограничено, если Оно постигается мыслью. Ибо и понятие сие есть вид ограничения».
В самом деле, понятийное познание всегда связано с ограничением, дать определение чему-либо — это всегда означает подвести нечто конкретное к общему знаменателю, унифицировать, отбросив индивидуальные качества и свойства предмета.
Однако, если святитель Григорий Назианзин и святитель Василий Великий дали блестящую критику евномианства, то положительная разработка православного учения о богопознании принадлежит в большей части святителю Григорию Нисскому.
Свт. Григорий Нисский отмечает, что для Евномия познание есть «искусство слова», само богословие Евномий превратил в логический и философский анализ высказанных понятий. Однако, Божество, по святителю Григорию, находится «там, куда не восходит понятие».
Поэтому, попытки Евномия представляются святителю Григорию не только теоретически несостоятельными, но и духовно вредными. Он усматривает в построениях Евномия своего рода интеллектуальное идолопоклонство:
«Всякое понятие, составляемое по естественному уразумению и предположению, согласно с каким-нибудь удобопостигаемым представлением, созидает Божий кумир, и не возвещает о самом Боге», так как «естество неопределимое не может быть объято никаким именем».
Бог настолько превосходит всякое понятие, настолько превосходит все сотворенное, что познание его недоступно не только для человека, но также и для умных сил, т. е. для мира ангельского.
«Бог не может быть охвачен ни именем, ни понятием, не иной 'какой постигающей силою ума,… Он пребывает выше всякого не только человеческого, но даже ангельского и премирного постижения».
Однако для святителя Григория Нисского, также как и для всех Каппадокийцев, непостижимость Божественной сущности вовсе не означает невозможность или недоступность Богопознания:
«Невидимый но естеству делается видимым в действиях, усматриваемых в чем-нибудь из того, что окрест Его».
Это учение о богопознании получило название учения о непознаваемости Божественной сущности и о познаваемости Бога в Его действиях или энергиях.
Сущность этого учения точно передана в следующих словах святителя Василия Великого:
«Мы утверждаем, что познаем Бога нашего по действиям, но не даем обещания приблизиться к самой сущности. Действия Его к нам нисходят, но сущность Его остается неприступною».
Однако, учение о непознаваемости Божественной сущности, с точки зрения Каппадокийцев, вовсе не означает, что человеческое богопознание является ущербным. Конечно, знать Бога во всей полноте кроме Бога никто не может, но тем не менее, даже при познании Бога в его действованиях или энергиях мы вполне можем получить знание о Нем, достаточное для спасения, для правильной организации духовной жизни.
Вот слова святителя Григория Нисского (Против Евномия, кн. XII, гл. 2, ч. VI, с. 304-305):
«Естество Божие, само по себе, по своей сущности, выше всякого постигающего мышления: оно недоступно и неуловимо ни для каких рассудочных приемов мысли, и в людях не открыто еще никакой силы, способной постигнуть непостижимое и не придумано никакого средства уразуметь неизъяснимое». Но в то же время «Божество, как совершенно непостижимое и ни с чем не сравнимое, познается по одной только деятельности. Нет сомнения, что в сущность Божию разум проникать не может, но зато он постигнет деятельность Божию и на основании этой деятельности получает такое познание о Боге, которое вполне достаточно для его слабых сил».
Непостижимость божественной сущности не полагает богопознанию никаких пределов. Богопознание также неограниченно, как неограничен путь восхождения человека к духовному совершенству, т. е. богопознание так же бесконечно, как и Сам Бог.
Последнюю точку в полемике с евномианством поставил святитель Иоанн Златоуст, который полемизировал уже не столько с самим Евномием (это было уже на рубеже IV-V столетия), сколько с его последователями.
Примером того, каким образом движется мысль святителя Иоанна Златоуста, являются его слова из третьей Беседы против аномеев, представляющие собой толкование на 1 Тим. 6, 16. Стих этот звучит следующим образом:
«Единый, имеющий бессмертие, Который обитает в неприступном свете, Которого никто из человеков не видел и видеть не может».
Вот слова свт. Иоанна Златоуста ( Против аномеев. Бес. 111,2):
«Обрати внимание на точность выражения Павла. Не сказал он «сущий светом неприступным», но: «во свете живый неприступней», дабы ты знал, что если жилище неприступно, то гораздо более живущий в нем Бог… Притом не сказал: «в свете живый непостижимом», но «неприступном», что гораздо более непостижимости. Непостижимым называется то, что хотя бы исследовано и найдено, но остается непонятным для ищущих его, а неприступное — то, что не допускает и начала исследования, к чему никто не может приблизиться».
2.2. Споры о характере и границах богопознания в XIV веке
После окончания евномианского спора вопросы, связанные с гносеологией, т. е. с теорией познания, в христианском богословии не поднимались практически 1000 лет. Ровно через 1000 лет вновь возникает спор о границах и характере нашего познания о Боге. Этот спор связан с именами святителя Григория Паламы и его главного оппонента — калабрийского монаха Варлаама.