Страница 4 из 11
– Встала? Молодец. Жить будешь. Сейчас к тебе придет твоя служанка. Доктор перевязал ей сломанную руку. Я разрешил ему взять у боцмана пару дощечек. Будете друг друга поддерживать. Две калеки. Мои ребята уже интересуются, когда твоя служанка сможет выполнять свои обязанности.
– Какие обязанности? – прошептала Соня.
– А ты не догадываешься? Те же самые, какие ты будешь выполнять для меня.
– Дайте нам хоть пару дней, чтобы прийти в себя, – взмолилась она.
Моряк улыбнулся:
– Вот это деловой разговор. Я не зверь какой-нибудь, и если женщина покорная, умею это ценить. Но запомни: два дня, и ни секундой больше!
Он отправился прочь, широко расставляя ноги на покачивающейся палубе. А еще через несколько мгновений Соню обняла за талию знакомая рука.
– Госпожа, – прошептала ей в самое ухо Мари, – я не смогла уберечь вас, госпожа! Простите меня, ради всех святых! Ох, напрасно мы доверили выбор судна доктору Жану. Наверное, он еще слишком неопытен в жизненных вопросах...
– Теперь поздно об этом сожалеть.
Соня повернулась и едва не вскрикнула от ужаса. Лицо ее служанки представляло собой сплошной синяк, а левая рука покоилась в лубке на перевязи. Поистине титанические усилия хирурга Жана пошли прахом. Напрасно терпела муки и сама Мари: ее недавно симпатичное лицо превратилось в ужасную маску, и Соня боялась даже думать о том, что Мари больше не сможет с удовольствием смотреть на себя в зеркало.
– Тебе больно? – со слезами спросила она.
– У меня болит душа, – вздохнула девушка.
– У меня она тоже болит, – криво усмехнулся подошедший к ним Жан Шастейль. – Не думай, Мари, что я не кляну себя за излишнюю доверчивость... Но если бы вы знали, как больно мне видеть, насколько мою работу по превращению... гм... лица в личико испортили грубые кулаки этих зверей! Кто еще мог бы похвастаться таким успехом! Согласись, Мари, ты была почти хорошенькой!.. Может, я молод для твоего отца, но твоим крестным могу себя считать... Ничего, дитя мое, ты не переживай, Бог даст, мы окажемся на берегу, и у меня опять будет сумка с инструментами...
– И вы опять заставите меня пить тот крепкий напиток, от которого у меня, казалось, напрочь сгорит желудок...
– Но который все-таки смягчил боль, поневоле мной причиняемую.
Соне тоже было жалко, что труды доктора пропали... Впрочем, кто знает, может, сойдут синяки и станет Мари, как прежде, радовать ее счастливой улыбкой.
А всего несколько месяцев назад ее улыбка могла бы разве что испугать человека, которому она предназначалась. Боковые резцы девушки были больше остальных зубов и выдавались вперед, точно клыки хищного зверя. Губы не за–крывали их, и оттого ее лицо напоминало оскал волка, а не улыбку девушки. По-мужски густые брови нависали над глазами, и сильно вырезанные ноздри делали ее лицо похожим на обезьянье... Да что о том говорить!..
День для Сони прошел в напряжении. К вечеру она уже почти не чувствовала тошноты, а Жану удалось сделать лекарственную настойку с ромом и какой-то травой, которая нашлась у боцмана. Он был на судне кем-то вроде лекаря. Большую часть пришлось боцману и отдать.
– Пригодится, – сказал тот.
Своей настойкой Жан протирал Сонину рану, так что она быстро заживала. Княжна могла бы сказать «на глазах», если бы ее видела. А остаток использовал на то, чтобы сделать примочки для Мари.
В другое время Соня бы обиделась, что врач уделяет больше внимания служанке, чем ее госпоже. Но нынче она как-то обостренно воспринимала окружающее и могла понять Шастейля: едва не погиб его труд, которым любой хирург мог бы гордиться.
Весь день она провела, и так и этак прикидывая выход из положения, в котором она очутилась. То есть очутились-то они все, но Жан мог и здесь выполнять обязанности врача, пока его не продадут в рабство.
Мари... Ей, наверное, придется несколько хуже, но Соня и для нее находила выход. Девушка привыкла терпеть невзгоды. Вряд ли моряки доведут ее до такого состояния, что потом только за борт и все, ее тоже постараются продать. А там кто знает, она может попасть к хорошему хозяину.
А вот она, княжна Софья Астахова, превратится в наложницу какого-то бродяги, пирата, недостойного представителя человеческого общества, которого Соня не пустила бы и в прихожую своего дома. Или к ограде замка, каковой она – если бы появилось на то время – соорудила бы вокруг своего замка.
Теперь что же получалось? Все ее планы, все, чему она собиралась посвятить жизнь, летит в тартарары?!
Наверное, есть выход. Взять и прыгнуть за борт, но внутри ее все протестовало против такого конца. Не попытавшись бороться, не поискав какой-нибудь другой выход... За борт можно прыгнуть всегда. Совсем отказываться от такого выхода Софья пока не решила, но отложила его на самый крайний случай...
– Паруса, я вижу паруса! – истошно закричал кто-то сверху мачты. – Впереди судно, корвет!
– Подзорную трубу мне! – услышали они голос Юбера Дюбуа. – И капитана на палубу. Если спит – разбудить и привести в чувство! Шевелитесь, якорь вам в глотку!
Некоторое время на палубе слышался лишь топот ног, потом пленники услышали испуганные возгласы матросов:
– Хуч! Матерь Божья, это Костлявый Хуч!
Теперь судно видели и трое пленников. Оно еще было далеко и казалось совсем маленьким и неопасным, но волнение, в которое пришел экипаж «Святой Элизабет», передалось и им.
Мимо них, разя перегаром, прошел капитан. Он молча протянул старпому руку, в которую тот вложил подзорную трубу. Некоторое время он рассматривал далекий парусник, потом вдруг выпрямился, расправил плечи и гаркнул так, что весь экипаж мгновенно подтянулся:
– Приготовиться к бою!
Он обернулся, осмотрел взглядом палубу и что-то шепнул старшему помощнику. А тот распорядился:
– Боцман!
Вдвоем они подошли к Соне, Мари и Шастейлю.
– Следуйте за нами!
И все это без объяснений и без церемоний, но когда Соня попыталась все же что-то спросить, Юбер лишь толкнул ее вперед и процедил:
– Быстрее, тянешься, как беременная сколопендра!
Моряки провели их куда-то вниз, заставили подняться еще по какой-то лесенке и втолкнули в узкую душную каморку, на полу которой была свалена парусина.
Каморка была совсем маленькой. Этакий чуланчик, в котором не имелось даже двери, нельзя было выпрямиться во весь рост.
Скрывалась каморка за доской, которую отодвигали, а потом опять задвигали, прихватывая по бокам не то согнутыми гвоздями, не то какой-то потайной щеколдой.
– Судовую кассу неси! – услышали они яростный шепот старпома.
Доска опять отодвинулась, и в каморку впихнули какой-то сундук, который больно ударил пленников по ногам и существенно потеснил их и без того узкое жизненное пространство.
– Сидите тихо, – прошипел им Юбер, – если хотите выжить. И запомните: в отличие от нас Костлявый Хуч пленников не берет.
Слова его прозвучали так зловеще, что Соню пробрал озноб, а Мари придвинулась к ней еще ближе.
Странно, что его действия в отношении пассажиров не поддавались никакому объяснению. Соня попыталась рассуждать: если команда не надеется, что им удастся противостоять какому-то Хучу, и если он в самом деле не берет пленных, то какая разница, будут ли живы пленники после того, как пират захватит судно? И будет ли цела судовая касса, когда весь экипаж погибнет? Может, решили, что пусть ни пленники, ни деньги Хучу не достанутся?! Не могли же они беспокоиться о них, после того как недвусмысленно объяснили свои намерения.
– Я раньше думала, что пиратов больше не существует, – шепнула Соня своим товарищам, – что они все остались в семнадцатом веке. Мой брат говорил, что еще лет пятьдесят назад британские моряки разгромили огромный пиратский флот в... каком-то море, не помню названия.
– В Карибском, – подсказал Шастейль.
– Вот я и говорю, откуда этот Хуч взялся?
– Наверное, все же британцы провели свои бои не слишком чисто. Кто-то из пиратов ушел, кто-то до срока затаился... Я думаю, до конца извести эту братию так и не удастся...