Грабители золота

Чтобы узнать, какой эффект произвело это письмо, мы вынуждены сделать читателей свидетелями сцены, которая через некоторое время произошла в одном из самых роскошных домов Лимы.

Мужчина лет пятидесяти, высокий, худой, загорелый, с твердыми чертами лица взволнованно расхаживал по салону и хотел было дернуть за шнурок звонка, когда женщина, сидевшая за столом тонкой работы, вскочила и подбежала к нему. Она была прекрасна, хоть и не молода и казалась больной или испуганной.

– Во имя неба, друг мой, – сказала она дрожащим голосом, – не унижайте меня, допрашивая передо мною ваших слуг.

– Правда? – на его губах мелькнула ироническая улыбка. – Мне кажется, дорогая Марта, что когда вы оказывали им доверие, то были менее гордой. Ваша горничная открывала дверь кое-кому, тогда как другие слуги подстерегали мой отъезд.

– Опять! – тихо воскликнула Марта. – Раймонд, в вас нет милосердия – вы обещали все забыть.

– И я забыл бы, – ответил Раймонд уже с меньшим гневом, – если бы вы постоянно не заставляли меня вспоминать. Но нет, можно предположить, что вам доставляет удовольствие растравлять кровоточащую рану моего сердца. Я вам запретил переписываться с ним. Вы и так столько сделали для этого неблагодарного негодяя! В один прекрасный день он может узнать, что вы его мать и явится требовать у вас денег и, кроме того, какой-нибудь скандальной выходкой помешает свадьбе моей дочери.

Раймонд дернул шнурок звонка с такой силой, что оторвал его. Появился лакей.

– Дайте мне письмо, которое вам сейчас вручила госпожа, – строго сказал Раймонд.

Лакей колебался.

Раймонд сделал повелительный жест. Лакей поклонился и сбежал вниз.

Марта прижала к глазам платок.

– Полно, – не вытерпел муж, – не хватало только, чтобы вы изображали жертву и показывали красные глаза детям.

– Боже мой, сударь, поимейте же ко мне жалость. Я так долго не писала ему! А если не простит мать, то кто простит его?

– В последний раз, Марта, прошу избавить меня от упреков. Они несправедливы, я это уже доказывал вам. Когда я женился на вас, у вас ничего не было, но я вас любил. Никто не принуждал вас принять мое предложение. Известно ли было вашему отцу, что вы питали любовь к негодяю, бандиту, который не мог дать вам свое имя, поскольку был женат? Отец не заставлял вас насильно выходить за меня, если вы меня не любили. Я был вынужден потом предпринять долгое путешествие – вы знали, чего мне стоило покинуть вас. Я зам посвятил свою жизнь, свое сердце…

Раймонд возбужденно ходил из угла в угол, черты его лица исказились, он испытал сильнейшую душевную боль.

– Я сделал даже больше, – продолжал он, остановившись, перед женщиной, которая, сложив руки, опустив голову и закрыв глаза, будто молила о милости. – Я вам доверил свою честь. Честь, ради которой принес в жертву любовь и счастье. А что же сделали вы?

Голова несчастной женщины совсем поникла, корпус ее начал клониться вниз. Она едва держалась на стуле. Раймонд выпрямил ее почти грубым движением.

– Смотрите на меня и слушайте хорошенько в последний раз. Уезжая, я постарался окружить вас всеми заботами и доказательствами нежности, так что имел по крайней мере право хотя бы на признательность! – продолжал он, стискивая зубы в презрительной усмешке, – какие могут быть права в глазах женщин? Едва пушка возвестила об отплытии судна, увозившего меня, как ваш любовник пробрался в мой дом и упал перед вами на колени.

Он остановился. Марта сделала движение, возможно собираясь ответить, но муж сказал с горькой улыбкой:

– Я прекрасно знаю, вы хотите мне сказать, что не ждали его, что сопротивлялись… Сопротивлялись едва ли десять минут!..

– Но вы должны понять, что я вела борьбу со своим сердцем, – ответила Марта, разражаясь слезами.

– Несчастная! – закричал Раймонд в пароксизме гнева. – Разве я силой забрал твое сердце? Почему ты вышла за меня? Потому, что я богат и потому, что ты знала, что твой морской разбойник женат. Это была подлость – приносить в жертву меня!

– Раймонд, вы никогда не были таким жестоким, сжальтесь надо мной, я совершила слабость, но без всякого расчета. А вы обвиняете меня в подлости!

– Слабость! – повторил саркастически Раймонд. – Значит, это слабость, когда женщина спускает из окна по ночам веревочную лестницу любовнику и ставит на часах двух лакеев, как бы брат мужа не проведал о свиданиях. Вы называете это слабостью, но тогда надо простить вора, имевшего слабость стащить ваши деньги.

– Ах, если бы вы были здесь, Раймонд, этого не случилось бы, но я тринадцать месяцев оставалась одна, осаждаемая этим человеком, которого я теперь так же презираю, как люблю вас. Почему вы меня так терзаете, если простили?

– Если я смалодушничал и не наказал вас, как вы того заслуживаете, то лишь потому, что ваше отчаяние внушило мне страх, потому, что вы сделали мне лишь полупризнание и потому, что ваш любовник умер. Но восемнадцать лет спустя, когда я убедился, что молодой сирота, которому вы покровительствовали и которого поместили ко мне в качестве служащего – ваш сын, дитя адюльтера, принятое под супружеский кров, с которым обращаются почти как с законным ребенком, я думал, что сойду с ума и хотел вас убить. Несмотря на все ваши страдания, скрыть его пороки вы не смогли, и я сумел вам доказать, что он раз двадцать обокрал нас. Все же, считаясь с вашими просьбами и слезами, я выпроводил его, не поднимая шума, без скандала. Я удовлетворился тем, что пригрозил преследовать его, если он не покинет этот город. Я ему дал солидную сумму, чтобы он уехал, и заставил вас поклясться, что вы никогда не будете пытаться его увидеть и не станете отвечать ему, если он напишет. Вы обещали, но…

В этот момент вошел лакей, держа в руке письмо. Он отдал его хозяину и удалился.

– Вот письмо, которое мне кажется очень длинным, – сказал Раймонд, поворачиваясь к жене, которая упала на колени, – и оно адресовано «Г-ну Максу, до востребования, Мельбурн, Австралия».

Раймонд облегчил свое сердце. Пока он говорил, гнев его прошел. Он посмотрел на бледную, дрожащую жену, затем приблизился к камину, взял спичку и поджег письмо. Подойдя к Марте, он поднял ее и сказал с нежностью:

– Ну, бедная моя подруга, осушите свои слезы. Разве я делаю все это не ради вас? Неужели под моими упреками ты не разглядела мольбы? Я боюсь, как бы ты не скомпрометировала себя в глазах дочери. Марта, я хочу, чтобы тебя уважали! И, поскольку я страдал и страдаю, то имею право говорить: «Будь мужественной, наше испытание близится к концу. Думаю, что мы умрем молодыми, потому что наши сердца уже состарились.

Марта не ответила. Ее глаза были устремлены на огонь, сжигавший письмо.

– Ты прав, – пробормотала она, сжав голову руками, – я ему высказала в письме все, но может ли женщина остаться немой к просьбе сына, который заклинает ее, как свою мать?

– Марта, – отозвался растроганный Раймонд, – всегда можно ответить ему, что его мать умерла.

– Возьмите, прочтите его письмо, – сказала Марта, вынимая бумагу из ящика.

Раймонд вздрогнул, но взял письмо и пробежал его глазами.

– Ну, так кто же причинил ему все беды, на которые он жалуется? – вопросил он, возвратив письмо жене. – Если бы он порядочно себя вел, то и сейчас был бы здесь. Может ли любая мать сделать больше, чем вы сделали для него, Марта? Поверьте мне, у него дурные наклонности. Нельзя давать волю жалости, которая вас погубила бы, не спасая его. Судя по тому, что он пишет о себе сам, кто знает, в чем он виновен? Я не хочу вас больше расстраивать, – продолжал Раймонд больше с грустью, чем со злобой, – но должен сказать, что этот человек еще в детстве имел скверную натуру, и ничто, никакое его преступление меня не удивит. Ради вас самой умоляю, не отвечайте ему.

– Я не отвечу, – обещала Марта, падая на стул. Раймонд ушел. Встретив дочь, он поцеловал ее и послал к матери.

Марта, увидев ее, ужаснулась, словно Бланш могла догадаться о содержании письма, которое она конвульсивно сжимала в руке, и бросила бумагу в огонь.