Страница 36 из 85
— Спасибо, Гарри. Вовремя ты подсказал.
— Повезло, — пожал плечами тот. Свою совесть Гарри уговорил не царапаться, потому что другого выхода всё равно не было, и какая разница, если в церкви другую девушку отпоют? Главное, о вампире никто не узнал…
Дома Гарри тревожно и заботливо осмотрел Соломон и не успокоился до тех пор, пока не убедился, что на мальчике нет ни царапинки.
— Я в порядке, папа, в порядке, — бормотал Гарри, кутаясь в полотенце и покорно вертясь под руками отца.
— Вижу, — остановился наконец Соломон. — Одевайся. Долго ловили?
— Нет, он сразу на наши ножи напоролся. Джон точно угадал с трансгрессией. Скажи, а вампиров всегда надо убивать?
— Конечно, всегда. А что, сомнения есть? — заглянул в глаза Соломон.
— Не знаю. На вечеринке как-то раз я видел вампира по имени Сангвини, он всё на школьниц облизывался, и профессор Слизнорт его постоянно одергивал.
— Что ж, вам всем повезло. Хотя бы тем, что на вечеринке у вас был не вампир, а какой-нибудь актер, изображающий роль кровососа. Настоящего вампира не то что одернуть нельзя, но и на вечеринку привести. Вот уж явная глупость… Самое первое правило, относящееся к ним — это никогда не приглашать вампира в дом! Будь у вас на вечеринке всамделишный упырь, он через час там всех повырезал бы…
Гарри растерянно подергал себя за волосы и воскликнул:
— Не понимаю! А как же все те романы, в которых вампиры описываются утонченными натурами, жестоко страдающими от жажды? Разве с ними совсем нельзя договориться?
— С кем?! — пылко воскликнул Соломон. — С голодным мертвецом, которого подняло из могилы злое проклятие? С умертвием? Гарри, пойми, вампир не обладает разумом, как живой человек, у него нет души, нет чувств, кроме голода, но и то бесполезно, ведь он никогда не насыщается, тело-то не функционирует: кровь не течет по жилам, сердце не бьется, мозг не думает и душа не болит, ибо нет её у него… Как бы для примера… А, Зейна возьми, вот он живой пример тебе: воссоздан из частей тела, воскрешен из мертвых, но при этом не вампир, а живой человек. С сердцем, душой и всем, что полагается. А всё почему? Потому что его с любовью создавали, не магией, а простой доброй наукой, и Магия не сочла это преступлением и даже помогла немножко любопытному человеку по имени Виктор Франкенштейн. И уж конечно не её вина, что Виктор потом налажал, испугался и сбежал от своего Творения. Всё просто — он пересек грань возможного, и его психика не выдержала того, что он натворил.
— Ты так хорошо понял эту историю?! — поразился Гарри.
— А чего в ней непонятного? — удивился Соломон. И сменил тему: — Я выбрал себе крайнюю комнату в серых и коричневых тонах, Зейну нравится зеленая, но он не решается её занять, говорит, чтобы ты первым посмотрел и выбрал.
— Хорошо, — слегка растерялся Гарри, следуя к указанной двери. Скользнул взглядом по теплому атласу зеленых стен, улыбнулся Зейну, настороженно моргающему на него с дивана, вышел в гостиную и заглянул во вторую.
И окунулся в океан синего цвета. Нежно-бирюзовый шелк стен мягко оттенялся светлым деревом, муаром ночи сияла плюшевая обивка кресел и дивана, и пушистым теплым бархатом приковало к себе взгляд толстое стеганое покрывало на величественной роскошной кровати…
Глава 17. Двадцатку лет пропустим...
Гарри шел по лесу, плавно огибая молодые елочки и растущие над тропой ветви деревьев. Вокруг звенели птичьи голоса. Но теперь они были для него не просто бессвязными трелями — в них прослеживалась вполне разумная речь лесных обитателей, ставшая для юноши в свое время таким откровением…
— «Берегись, тут человек идет, прошел мимо ракитового куста, к счастью, не тронул ни одной веточки. А вот он свернул к рябине, отщипнул гроздь, но это ладно, это ему можно. Матушка Зайчиха, тут человек идет, прячь зайчонка, сейчас же!»
Гарри шагал, слушал комментарии своих действий и понимал, что где-то впереди срочно прячет своего новорожденного зайчонка встревоженная зайчиха. А вот следующая новость от любопытной сороки:
— «Человек идет к малиннику, ух ты, смотрите, он идет к малиннику, а там как раз Бурре пасется! Интересно, им малины хватит?»
Усмехнувшись про себя, Гарри решил не выяснять этот вопрос и предпочел свернуть и пойти в обратную сторону. Иногда лучше самому уйти, чем спугнуть мирно пасущегося в малиннике медведя. Пернатые репортеры, сами того не зная, здорово облегчили ему передвижение по незнакомым местам, заблаговременно упреждая путника обо всем, что ожидало его впереди.
Дар отца-друида оказался действенным и крайне полезным, немало ошибок удалось избежать. Ведь птицы же не просто так голосили на весь лес, они, оказывается, сообщали всем обо всем, чему становились свидетелями, и медведь, пасущийся в ягодниках, если был молодым и робким, успевал вовремя удрать, услыхав предупреждение птиц о том, что приближается тот, с кем лучше не связываться… Другое дело, если грибник напарывался на сурового тертого хозяина, выламывающегося из кустов с самыми очевидными намерениями.
Зейну дар Соломона очень понравился, причем настолько, что он начал учить птичий язык, к которому у него оказались отличные способности. А учился Зейн старательно, так что вскоре чирикал не хуже настоящей малиновки. Гарри поразился было, но, почитав пару книг о живой природе, почувствовал себя полным идиотом — магглы (особенно крестьяне) издревле понимали язык птиц и виртуозно подражали им. Д-да, опростоволосился он, волшебник самонадеянный… Что ж, это ещё один повод — относиться к ним с уважением. А как же, превзошли в чем-то простецы хваленых перехваленных колдунов!
Запретный лес стал для Гарри чудесным местом для уединения. Лес был солнечным, светлым, прямые стволы древесных гигантов золотились и пунцовели в свете косых лучей, смешно лохматились заросли папоротников и всяческого молодняка, растущего в тени грозных и неуступчивых родителей. Но со временем молодежи удавалось удушить «папу» и даже повалить его наземь, чтобы тут же занять его место и рвануть ввысь, к солнышку, просквозив наконец-то к окошку свободного пространства… Вечная борьба в мире растений.
Странно. Это был тот же лес из времени Гарри, но в этом настоящем он не был запретным в буквальном смысле этого слова. В отличие от леса будущего, в этом обитали нормальные животные. В нем водились олени и кабаны, медведи и волки, лисы и еноты. Одних косуль было несколько видов, так же, как и оленей. Пятнистые и благородные, белохвостые и серые… Трещали белки, снуя по стволам и устраивая сварливые перебранки с птицами и бурундуками. А одна встреча весьма впечатлила Гарри, настолько, что он надолго застрял на месте, слушая примечательный монолог птички-дубоноса.
— О моя дорогая, свет моей страсти! Прошу, посмотри на подарок, ну посмотри же на него, не игнорируй меня, ведь я так старался его добыть! Я столько зорей пропустил, ища его, самого лучшего, и только для тебя. Ну посмотри же на него, не отворачивайся! Я же с риском для жизни его добыл, подобрался к самым ногам этого страшного человека, что работал в поле, из-под самой лопаты выхватил. Посмотри на него, клянусь, это самый прекрасный червяк на свете, толстый, жирный, сочный… О святые перья, она его увидела! Она его взяла!!! Она меня заметила и отметила, ур-р-ра!
Вот ей-богу, Гарри аж за ствол ухватился, чтоб не свалиться от хохота — столько драматизма и пафоса было в этой маленькой птичьей мелодраме. И как же птичка старалась! Красавец дубонос весь извертелся перед гордой неприступной самочкой, улещивая и уговаривая принять его скромный подарочек — толстого жирного червя, добытого с риском для жизни.
Живой лес с лесными обитателями, со всеми этими косулями и птицами, так кардинально отличающийся от Запретного темного массива с оборотнями и ядовитыми растениями, очень импонировал Гарри. Этому лесу хотелось помогать, к нему тянулась душа, звала на тихие солнечные полянки с буйным цветочным разнотравьем, приглашала посидеть в тени дерева-великана или грота. Послушать тишину, понаблюдать полет бабочек, подышать особым лесным воздухом…