Страница 23 из 46
Или... мне не нравится то, что солгал я далеко не обо всём?..
Я морщусь, затем хлопаю ладонями по коленкам и вновь смотрю на Мелиссу, отложив размышления или угрызения совести на другой раз:
— В общем, ты как знаешь, Цветочек, но лично я не собираюсь возвращаться на цепь.
Мелисса хмыкает, обречённо качает головой, но сдержать улыбку не может. Ей нравится моё упорство, нравятся, как и мне, наши перепалки, нравлюсь... я.
И пожалуй, я могу себя похвалить.
Если не сейчас, то на школьному балле уж точно.
Я снова подхожу к решётке, улыбаюсь девчонке и протягиваю к ней руку. Она сомневается не дольше мгновения, но подскакивает на ноги вовсе не от того, что жаждет кинуться ко мне. Я прослеживаю за её напуганным взглядом и с сожалением вижу, как к нам направляется её старший брат.
— Мэл. Ронни.
— Как ты... — бледнеет Мелисса, во все глаза пялясь на Хьюго.
Тот мерит меня недовольным взглядом, им же мерит и сестру, правда там отметок немного другой, что наводит меня на мысль о том, что вот так брат и сестра встречаются не впервые.
— Тебя узнал Чарли, — отвечает Коллинз, а затем кивает охраннику на решётки: — Открывай, Том, я заберу этих двоих с собой.
Через десять минут мы втроём выходим в ночную прохладу Калифорнии, и я с наслаждением вдыхаю воздух свободы.
В общем-то не плохо иметь в родственниках своего копа — Цветочку в этом плане повезло.
— Иди в машину, Мэл, — приказывает Хьюго сестре, а сам пялится на меня. Взгляд не добрый. — Мне надо переговорить с Ронни, раз намёков он не понимает.
— Хьюго, он здесь не при чём, — противится Мелисса.
— Сядь. В машину. Живо!
Цветочек бросает на меня виноватый взгляд и идёт к джипу, припаркованному у дороги. Её брат прячет руки в карманы брюк и разворачивается ко мне. Смотрит с высока и спрашивает:
— Она знает, что ты любишь распускать руки?
Я морщусь, нахожу в кармане куртки кастет и только потом отвечаю, не менее высокомерно:
— Это давно в прошлом, Коллинз.
— Неужели?
Я сужаю глаза: знает, что я недавно снова был у матери? Вряд ли. До копов тогда не дошло.
— Слово скаута, — усмехаюсь я.
— Чтобы давать такое слово, надо быть скаутом, Ро, — делает он шаг ко мне. — А я точно знаю, что ты им никогда не был. Я вообще много чего знаю. И убеждён в том, что ты не пара моей сестре. Надеюсь, в этот раз мы поняли друг друга?
— Она мне нравится.
— Нет, Ро, тебе нравится делать всё и всем на зло, нравится собственное самодовольство, нравится не считаться с чувствами других. Думаешь, я забыл, как ты плевал на заботу своей бабушки, как вечно сбегал к матери-наркоманке, чтобы сделать Агате, как можно больней? Нет, Ро. Ты никогда не умел ценить по достоинству доброту, чтобы сейчас заявлять о чувствах, на которые ты просто на просто не способен. Поэтому держись от моей сестры как можно дальше.
Коллинз отворачивается от меня и идёт к своей машине. Я смотрю ему вслед.
Не способен, говоришь?
Несколько недель назад я с ним легко согласился бы, но сейчас...
Сейчас я смотрю в зелёные глаза девчонки, от насыщенности которых без ума, и безмолвно обещаю их обладательнице, что не собираюсь сдаваться.
Будь то дело в пари, или нет.
Глава 16. Ронни: что мне какая-то статья
Я сломал мозги.
Какая к чёрту разница какого цвета ленты у группы поддержки, правильно? Но Гарсия — есть Гарсия. Директор скорее руку себе отрубит, чем изменит давние устои, если они хоть как-то касаются грёбанного баскетбола.
И мисс О'Хара...
Могла ведь дать тему посущественнее для моей первой статьи. Парень пишет о лентах группы поддержки! Смешно же.
Я захлопываю ноутбук, беру тетрадь и карандаш и выхожу из своей комнаты.
Пришло время пустить в ход тяжёлую артиллерию.
Из ванной выходит Бо, видит меня, краснеет и без слов приветствия проскальзывает в свою комнату, хлопнув дверью. Я настораживаюсь, но решаю поговорить с ней о событиях вчерашнего вечера потом.
Спускаюсь на второй этаж и стучу в дверь берлоги нашей старушенции.
— Бо? Проходи, родная.
— Нет, я Ро, — захожу я в комнату. — Вечно ты нас путаешь, а у меня даже нет шикарных и длинных волос.
Агата, после секундного удивления, сужает глаза и настороженно говорит:
— Не представляла, что ты умеешь стучать в дверь, прежде чем в неё войти. Да, я вас с Бо этому учила, но ты, мой мальчик, никогда не был прилежным учеником. Чем обязана?
Я хмыкаю: что есть, то есть, и прохожу вглубь комнаты:
— Боюсь, сейчас ты вообще будешь в шоке: мне нужна твоя помощь. Расскажи, если не трудно, как мне написать статью в школьную газету. Это же тоже самое, что писательство, правильно?
— Ты... — бледнеет старушка, дрожащими пальцами закладывая ленточку на страницы книги в руках. — Ты начал работать в школьной газете?
Не думал, что Агата и правда будет в шоке.
— Ещё нет, — медленно киваю я. — Но буду, если справлюсь со статьёй о грёбанных лентах.
— Пожалуйста, не выражайся, — по привычке ворчит моя родственница, а затем протягивает ко мне морщинистую руку. В глазах блестят слёзы: — О, мой мальчик... Бери же стул и скорей садись рядом!
— Что не так? — не понимаю я. — Откуда слёзы, Агата?
— Стул!
Вредная старушенция.
Иду за стулом, ставлю его рядом с рабочим столом Агаты, сажусь и скрещиваю руки на груди:
— Итак?..
Агата стирает с глаз слёзы белоснежным платочком с рюшками, сжимает его в кулаке и пронзительно смотрит на меня:
— Прости мне, Ронни, мою реакцию, но, видишь ли, твой отец тоже начинал со школьной газеты.
Чего?
— Он же был телеведущим.
— Новостного канала, — гордо замечает старушка. — И то только в два последних года своей жизни... Когда понял, что вашей матери нужна помощь, и он больше не может отлучаться надолго из дома.
— Папа был... журналистом? Серьёзно? — не верю я.
Я хорошо помню, что, если я не мог видеть отца живьём, то встречался с ним на экране телевизора. Мне казалось, что так было на протяжении всего моего детства.
— Ваш отец окончил университет журналистики, когда вам с Бонни исполнилось четыре года, — вновь гордится успехами сына женщина. — На протяжении двух лет писал на важные темы, несколько раз побывал в горячих точках. О, как я отговаривала его туда летать, как волновалась и переживала... Знать бы тогда, что погибнет он вовсе не от случайного взрыва бомбы.
— Почему... Почему мы с Бо не знаем об этом?
— Бонни знает. А ты... Ты никогда не спрашивал у меня о своём отце. Впрочем, как не спрашивал о чём-либо в принципе.
Да, я предпочитаю делать больно, а не разговаривать, о чём мне вчера напомнил всезнающий Хьюго Коллинз.
Я стискиваю зубы, бросаю взгляд на тетрадь и карандаш, принесённые с собой и пытаюсь припомнить хоть один эпизод с отцом, где бы он что-то писал или невыносимо долго отсутствовал. Но в голову лезут лишь воспоминания о его утренних пробежках, на которые я хвостиком увязывался за ним, белесый свет гаража и стол с деталями конструирования машинок, над которыми мы работали вместе. Пляж и океан. Пирс. Аттракционы. Совместные завтраки, походы в зоопарк, поездки в Лос-Анжелес. Даже чтение сказок на ночь, которые так любила Бонни.
Известие о его смерти, которое подвело черту...
Словом, я запомнил всё хорошее «до», запомнил, что он всегда был рядом, потому что разница была слишком резкой и болезненной.
Если отец и отсутствовал раньше, то это было незначительным эпизодом в нашей жизни.
Снова смотрю на бабушку и спрашиваю:
— Так ты мне поможешь со статьёй?
— Разумеется, помогу, — выпрямляет она спину. — Нельзя упускать шанс хоть чему-то тебя научить. В чём заключается твоя проблема?
Я усмехаюсь: в безразличие к самым дорогим, но мы сейчас не об этом.
Через час разбора идеи статьи, доступных инструментов выражения мысли, поднятия основной проблемы и второстепенных, их возможного решения, которые я могу предложить, междустрочия, и прочих нюансов писательского мастерства, взорвавших мне мозг, я закрываю исписанные страницы тетради и встаю со стула.