Поле Куликово

– Отколь, соколик ясный? Не война ль опять с басурманом?

– Здравствуй, бабушка, – сказал негромко, глядя в сморщенное лицо старушки, с трудом находя потускневший, словно бы далекий взгляд и поражаясь тому, что и старые люди, оказывается, так заметно могут стареть. – Слава богу, не с кем пока воевать. Я с доброй вестью от нового боярина. Аль не узнала меня?

– Осподи, – лицо старушки задрожало. – Никак Лексей, Алешенька наш, соколик ласковай… Счастье-то Аксинье – сынок воротился.

Дрожащими руками Барсучиха поймала его стремя, прижалась щекой к сапогу, тихо плача.

– Не надо, бабушка, – смущенно попросил Алешка, не смея выпростать стремя из рук Барсучихи. – Не надо. И без того небось все глаза выплакали, а за слезами и радость проглядишь.

Видно, в своем любопытстве Барсучиха не переменилась, если тут же, осушив глаза рукавом, засыпала вопросами:

– Кто он, новый-то наш боярин? Молодой аль старый? Поди, за окладом посошным тя прислал, дак Фрол все уж приготовил.

Алешка улыбнулся:

– Все расскажу, бабушка, дай срок. Да только никакого оклада ему теперь не надобно. Не ныне-завтра сам будет, с молодой женкой да с пожалованьем от государя сиротам и вдовам ратников, побитых на Куликовом поле. Его князь Боброк золотой гривной пожаловал за дела ратные, да и государь не обошел. Давал ему село большое да богатое, он же Звонцы попросил и велел передать, што два года никаких податей от вас брать не будет.

Старуха начала креститься:

– Слава те, осподи, за этакого господина. Как зовут его?

– Тупик, Василий Андреевич Тупик. Люди-то где, бабушка?

– Да в лесу нонче, батюшка. И твои тож там. Всем миром дрова готовить поехали со старостой. Без мужиков с лесинами-то где уж бабам в одиночку!..

Алешка встрепенулся: от берега озера донесся отчетливый удар молотка по железу. Вот еще… еще… и зазвенело, забило, заахало и запело – весело, размеренно, мощно…

– Кузнец?!

– Кузнец, Алешенька, кузнец наш новенький трудится, Микула-богатырь.

– Микула?..

– Из бывших монахов он, у нас поселился, Марью хочет взять Филимонову за себя – вот как справит она сорокоуст да относит плат черный. Трое ведь у нее, и хозяйство не богатое, пил ведь он шибко, Филимон-то, царство ему небесное… А он-то, Микула, на нее не наглядится, уж на подворье кажинный день ходит – то поправит, это подладит, и ребята к нему льнут.

– С Микулой, бабушка, еще трое монахов было.

– Как же, батюшка, было-было. Да двое остались, те помоложе Микулы, они девок себе сосватали. А третий пожил да и воротился в обитель свою, очень уж богомольный, говорит, кровь пролитую отмолить надо, не дает она ему покоя…

Ехал Алешка селом, и уж безбоязненно рассматривал знакомые избы – не мертвые, а живые лица земляков смотрели на него из-за плетней и частоколов.

У Романова подворья неожиданно для себя сдержал коня. Калитка отперта, значит, дома есть кто-то… Вдруг да воротился Роман, безвестно сгинувший во время битвы? Зайти? Алешке стало жарко и холодно сразу. Может быть, за этими стенами сейчас она? Аринку он мог бы разыскать сразу после битвы, но с чем бы он пришел к ней тогда?.. Неожиданно спокойно повернул к воротам, неспешно сошел с лошади, привязал ее к медному кольцу, вбитому в воротный столб, шагнул в раскрытую калитку. Серого не было, наверное, ребятишки взяли с собой в лес – почти все звонцовские собаки умели ловить дичь. Медленно поднялся на тесовое неширокое крылечко, толкнул дверь в сени, и она подалась. Негромко постучал…

– Кто там? Заходите…

Невесомой рукой растворил невесомую дверь и в полусумраке после уличного полуденного света не сразу разглядел Аринку. Она пряла в углу, там, где бы положено быть конику, на самом мужском месте… Встала растерянно, увидев человека в воинском одеянии, отошла в угол, будто хотела спрятаться.

– Здравствуй, – сказал Алешка.

– Здравствуй…

– Вот приехал к своим, зашел проведать.

– Благодарствуем… Я слыхала, ты у князя теперь…

Голос у нее был словно надтреснутый, чужеватый, лица Алешка все еще не рассмотрел хорошо, заметил лишь, что Арийка сильно похудела.

– Об отце не слыхали чего?

– Нет…

Никак не мог привыкнуть к ее темному вдовьему платку, стало до смерти неловко, уйти бы ему, но как уйти? Видно, нельзя так сразу являться, пожил бы денек в Звонцах, встретились бы, может, ненароком – тогда легче. Вдруг сунул руку под полу кафтана, вынул маленький, обшитый шелком треугольник с блестящими бусинками, протянул женщине.

– Возьми… С него снял тогда… Сразу не нашел тебя, а потом где ж искать было?

Она взяла косник, всхлипнула, закрылась темным рукавом сарафана:

– Спасибо тебе, Лексей, сказывали мне, как ты спасал его…

– Чего там! Кабы спас!.. Все мы спасали друг друга. Дак пошел я, однако…

– Куда ж ты? – Аринка вспомнила, что она хозяйка, а редкого гостя положено угостить. – Сядь, я сейчас принесу чего-нибудь – помянешь…

– После, Арина, я ж дома еще не был, по пути зашел.

– Да их и нет никого твоих, вечером лишь воротятся. Сиди, я за Микулой сбегаю, он все о вас с Юрком рассказывает, как бились вы на поле Куликовом. А я… как вернулась из похода-то, ну вот, будто места нет мне на земле, так и побежала бы в Москву за войском, будто все вы там живые… Да куда ж бежать, маманя одна с меньшими… Сиди, я быстро…

И тогда Алешка так же нечаянно, как вошел в этот дом, решился на святую ложь, которую придумал еще на Куликовом поле после похорон звонцовских ратников и ради которой, может быть, отпросился у Василия Андреевича на денек раньше его умчаться в Звонцы, чтобы к приезду нового боярина решить свое дело.

– Арина, – он заступил ей дорогу. – Погоди. Все уж скажу сразу, и ты ответь, чтоб не мучиться мне.

Она отступила, испуганно глядя темными глазищами, словно просила молчать, но молчать Алешка не мог.

– Юрко, когда умирал, сказал мне: «Возьми в жены Аринку, если она еще люба тебе». А мне без тебя нет жизни, Аринушка. Теперь – твоя воля.

Она молчала, закрывшись руками, но он ждал терпеливо. Тогда, не отрывая рук от лица, она глухо сказала:

– Погоди… Хоть денек дай подумать… Ребеночек ведь у меня будет.

– Что ж, – он улыбнулся трудно, по-мужски спокойно. – Будет сын у нас, Юрий Алексеевич.

– Завтра, – повторила она, – завтра скажу, ведь маманю спросить надо!

– Прощевай, Арина, завтра всех в гости позову. А теперь не усидится мне, в лес поеду – мамка ждет…

Сбежал с крыльца, как мальчишка, кинул, будто перышко, в седло свое большое тело, одетое броней, дал шпоры вороному. Вслед несся непрерывный перезвон молотка и кувалды – Микула небось перековывал рогатины и боевые чеканы на сошники. Не рано ли?.. В лесу Алешка поехал скорым шагом. Дорогу к вырубке он знал хорошо и давал душе успокоиться от встречи с Ариной, чтобы всецело отдаться радости встречи с матерью и братишками.

Лес справлял праздник, торжественно нарядный и невыразимо печальный. Потому что праздник этот всегда недолог.

1978–1979